— Ваши странные речи наводят на мысль, что вы сильно переутомились, — заявила княгиня. — Вам надобно отдохнуть. Одиночество и великие труды пошатнули ваше здоровье. Хороши у вас соседи! Нет того, чтобы помочь несчастной сироте! Но будьте покойны, я этого так не оставлю.
— О, разумеется, — сказала княжна, тоже вставая. — Каждый из нас обязан выполнять свой долг так, как он его понимает.
— Не знаю, как у вас, а у меня долгов нет, — величаво отрубила Аграфена Антоновна.
— Долги есть у всех, — игнорируя явное желание гостьи поскорее удалиться, возразила княжна.
— Не знаю, — повторила Аграфена Антоновна. — И в чем же, как вам кажется, заключается ваш долг?
— Найти и покарать убийцу Федора Дементьевича, — ответила княжна, сжимая в ладони расплющенную пулю.
Это прозвучало так решительно, с такой спокойной уверенностью, что Аграфене Антоновне почудилось, будто пол у нее под ногами шевельнулся.
— Вздор, дитя мое, — сказала она. — Даже если убийца и существует, в чем я сильно сомневаюсь, то найти и покарать его — вовсе не ваш долг, а тех, кому это положено по службе. И потом, задача эта для вас явно непосильна. Где, скажите, собираетесь вы искать этого своего убийцу?
Как вы намерены его покарать? Нет, это решительно невозможно!
— Отчего же? — сказала княжна. — Поверьте, это много проще, чем вам представляется. Существовала лишь одна причина желать Федору Дементьевичу смерти: опекунство над моим состоянием, коего вы, как мне вспоминается, однажды пытались добиться. Следовательно, кто первый выразит желание завладеть правом опеки, тот и убил. Чего же проще? Что же до кары, то она должна соответствовать преступлению. Вы знаете, я очень недурно стреляю. Очень недурно, — повторила она, глядя прямо в глаза Аграфене Антоновне.
Выразиться яснее было попросту невозможно.
— Вздор! — фыркнула княгиня и, не заботясь более о приличиях, вылетела из гостиной вязмитиновского дома, как комета, волоча за собою шлейф растерянных, ничего не понимающих домочадцев. Уже в карете, оставив далеко позади ворота усадьбы, она наконец заново обрела утраченный дар речи.
— Проклятая гордячка! — в ярости воскликнула она. — Полоумная! Совсем с ума сошла! Слыхали ль вы когда-нибудь подобные речи?! Ведь она застрелить меня грозилась!
— Почему же вас, маменька? — подала голос княжна Людмила. — Ведь она говорила про того, кто Федора Дементьевича убил! Разве нет?
Княгиня уперлась в ее лицо свирепым взглядом, от которого Людмила Аполлоновна съежилась и забилась в угол кареты. Но в следующее мгновение мрачный огонь в глазах княгини потух, и они словно бы подернулись серым непрозрачным пеплом.
— Да, действительно, — медленно, словно пробуждаясь после тяжелого сна, проговорила Аграфена Антоновна. — Что это я, в самом деле? Видно, почудилось что-то...
Так завершился сей неудачный с любой точки зрения визит, но сюрпризы на этом, увы, не кончились.
Вернувшись домой, в свою Курносовку, которая, кстати, опостылела ей с первого же взгляда, княгиня Аграфена Антоновна прямо прошла в свою спальню и заперлась там на ключ, дабы в тишине и покое собраться с мыслями и привести в порядок растрепанные нервы.
Да, княжна Вязмитинова оказалась неожиданно сильным противником — настолько сильным, что не побоялась выступить против Аграфены Антоновны с открытым забралом. Ведь девчонка прямо бросила ей в лицо обвинение в убийстве этого старого греховодника, графа Бухвостова! Она так верно описала побудительные мотивы и ближайшие планы Аграфены Антоновны, как будто видела все своими глазами. И что с того, что в руках у девчонки нет ни реальной силы, ни власти? В случае чего она молчать не станет. Глядишь, кто-нибудь да прислушается к словам безумной княжны — не все же кругом дураки! Прислушается и решит, что в словах этих есть резон. А потом... О том, что может случиться потом, думать было страшно.
Да, девчонка не безумна, она умна, но по молодости лет еще не научилась скрывать свой ум. Она высказывала верные, но кажущиеся дикими для высокородной девицы ее возраста суждения, читала неподобающие книги, не считалась с общественным мнением, возмутительно одевалась и манкировала светскими обязанностями — словом, делала все, чтобы ее сочли безумной. В отличие от большинства знакомых княжны, Аграфена Антоновна отлично понимала все странности в ее поведении. Более того, причуды эти вовсе не казались ей такими уж странными. Княжна палит на заднем дворе из ружья? Правильно делает! На ее месте княгиня Зеленская тоже выучилась бы метко стрелять и, будьте покойны, уж нашла бы, на ком испытать свое умение!
Что там еще? Экономов аглицких перед сном почитывает? Правильно! Кругом одни воры, никому довериться нельзя, а она совсем одна среди этого ворья. Уж лучше, право, сушить мозги за книгами, чем управлять своим имуществом так, как это делал некогда князь Аполлон Игнатьевич!
Света чурается? Тоже правильно. Ежели бы Аграфена Антоновна могла выбирать, она бы тоже носа на приемы не казала... Чего там делать-то? Сплетни слушать, на рожи постылые глядеть? Тьфу! Тоже мне, высший свет...
Даже последняя выходка княжны с подвешенной на цепочке пулей, на первый взгляд совершенно дикая, ни с чем не сообразная, в глазах Аграфены Антоновны выглядела целиком оправданной и весьма остроумной. За этой выходкой скрывалась целая история, которую надобно было знать во всех подробностях, чтобы оценить поступок княжны по достоинству. Подробности эти были известны одной лишь Аграфене Антоновне, оттого-то выдумка княжны шокировала всех, кроме нее. А выдумка была хороша! Проклятый кусок свинца вторично угодил в цель, что, вообще-то, с пулями случается крайне редко. Дикость? Пускай дикость, но ведь с помощью этой дикости княжна добилась своего! Ей удалось ошеломить Аграфену Антоновну, сбить с толку, заставить растеряться и в конечном итоге признаться перед дочерьми в своем преступлении. Слава богу, что эти дуры, кажется, так ничего и не поняли...
Но что же делать? Ведь княжна ясно дала понять: будешь и дальше набиваться в опекунши — пристрелю, как собаку. И неважно, что доказательств связи Аграфены Антоновны с убийством графа Бухвостова не существует. Княжне не нужны доказательства, она и без доказательств уверена во всем. Будь этой сумасбродке хотя бы лет двадцать — двадцать пять, княгине не о чем было бы беспокоиться. Возраст заставляет людей трижды подумать, прежде чем отважиться на рискованный шаг, а юность — совсем другое дело. Юность не любит рассуждать, она живет сердцем, и ум, каким бы острым он ни был, в семнадцать лет всегда подчиняется сердцу, а не наоборот. Сердце велит стрелять, и ум послушно придумает, как это сделать, чтоб не поймали.
Княгине сделалось очень неуютно, и она вдруг с полной ясностью осознала, что дело с опекунством над княжной Вязмитиновой и ее состоянием окончено. Княжна неожиданно навязала ей открытый бой, к которому Аграфена Антоновна была совершенно не готова, и одержала в этом бою решительную победу. Уж она-то подготовилась к сражению на славу! А все Шелепов, ни дна ему ни покрышки... Теперь, даже если бы Аграфене Антоновне предлагали опекунство, она сочла бы за благо от него отказаться. Деньги деньгами, но жизнь дороже. Пусть, кто хочет, рискует головой, опекая эту сумасшедшую...
Княгиня по-всякому повертела в уме заманчивое слово «сумасшествие», но так и не придумала ничего дельного. Вердикт о недееспособности выносит опекунский совет, заседающий в Петербурге, и руководствуется он при этом отнюдь не досужими сплетнями. Прежде чем принять окончательное решение, с княжной непременно встретятся, поговорят, и, наверное, не раз. И сразу станет ясно, что никаким сумасшествием тут даже и не пахнет... Потом всплывет прошлогоднее дело, когда Аграфена Антоновна пыталась всеми правдами и неправдами заполучить право опеки над княжной, тут же вспомнится, что помешал ей в этом граф Бухвостов, и закрутится колесо, и выбросит оно Аграфену Антоновну в самом лучшем случае в ссылку, в Сибирь, а то и вовсе в каторжный рудник... Но это лишь при том условии, что княжна не успеет раньше всадить в нее пулю из своего ружья.
Но ведь и оставить все как есть тоже нельзя! Девчонка поклялась, что разыщет убийц Бухвостова, и, судя по тому, что она сказала, искать ей осталось недолго. Батюшки! Вот так увязла — ни вперед, ни назад!
Княгине сделалось по-настоящему страшно только теперь, когда она осознала, что у нее не осталось выбора. Всегда был, а теперь вот не осталось! Как сказал ей однажды ее зять, этот аферист Огинский, «или грудь в крестах, или голова в кустах». Где-то его теперь носит, кого он нынче пытается обвести вокруг пальца? Негодяй он, конечно, но в такой ситуации ни одна блоха не плоха.
Да, при сложившихся обстоятельствах Аграфене Антоновне сильно недоставало бесследно растворившегося в весенней капели пана Кшиштофа. Она не знала, какую именно роль могла бы отвести этому проходимцу в своей игре, но смутно чувствовала, что ей не хватает именно его — блестящего, высокого, черноусого, с отлично подвешенным языком и решительно лишенного каких бы то ни было принципов, кроме одного: хватай побольше, беги подальше.
