— Подумаешь! Какая-то писарская ошибка… Вы мне поясните, почему Витольд Зенонович убийца! Ха! Нарбутт — и убийца… Больной бред!
— Ваш помощник отводил мои подозрения от дома Новца как мог. Приплел Яшвиля, успел обработать хозяина, подделал отметки в домовой книге.
— Зачем?
— Чтобы скрыть факт убийства подпоручика Яшина.
— Опять это придуманное вами убийство! Идея фикс заезжего ревизора! Чтобы говорить так, надо сначала найти труп!
— А я его нашел. Только что, во дворе дома на Бураковской.
Эрнеста Феликсовича словно огрели дрыном по голове. Он выпучил глаза, булькнул горлом и стал ошарашенно озираться вокруг. Обнаружил стул и грузно плюхнулся на него. Чуть отдышавшись, спросил:
— Это точно он?
— В кафтане, с полицейским билетом и деньгами, что взял в долг у Бурундукова. Лица не разобрать, но рост, сложение и цвет волос — Яшина. Амвросий Акимович уже опознал.
— Ну, раз Бурундуков опознал… Эхе-хе… Но как его убили?
— Распороли живот. Один в один, что и с Сергеевым-третьим.
Гриневецкий некоторое время молчал, смотрел на язычок огня в лампе. Алексей терпеливо ждал. Наконец взгляд надворного советника приобрел осмысленное выражение.
— Теперь поняли, Эрнест Феликсович?
— Кажется, да. Что вы говорили про домовую книгу?
— В ней князь Яшвиль указан как жилец. А в участковом журнале такая отметка отсутствует. Книга же с самого ареста Новца лежала в столе у Степковского.
— Так значит, это его проделка, а не Витольда Зеноновича!
— Вы лучше меня знаете, что это невозможно. Старший агент не та фигура, что может убедить обер-полицмейстера срочно вызвать Лыкова.
— Но…
— И Ян Касъер на мой вопрос, кто велел ему спрятать труп, ответил: Нарбутт.
— М-да… А что он еще сказал? Почему именно ему поручили? И кто, наконец, убийца?
— Убил подпоручика якобы некий Ежи Пехур. Слышали что-нибудь о таком?
— Нет. Никогда и ничего. «Пехур» по-польски — пехотинец. Надо посмотреть в картотеке. И не только в нашей, но и в архиве Военной тюрьмы. Может быть, он оттуда.
— А я считаю, что Ежи Пехур и Нарбутт — одно и то же лицо. И все это время ваш помощник искал сам себя.
— Но подождите чернить Витольда Зеноновича! Как вы быстры на выводы! Сами же сказали, что Касъер называет убийцей другого.
— О котором никто ничего не слышал? И который за полгода казнил в Варшаве трех офицеров, а полиция его так и не нашла? Вот это уж точно бред. Или начальник сыскного отделения занимает не свое место. Вам какое объяснение больше нравится?
Гриневецкий шумно вздохнул.
— Предупреждаю вас, — жестко сказал Лыков, — что вы тоже у меня в подозрении. Если окажется, например, что Нарбутт сбежал по вашей подсказке, переселитесь с Маршалковской на Сахалин!
— Слово дворянина, я ничего не знал!
— А это выяснит следствие. Я понимаю: Витольд Зенонович — ваш друг. Говорят, он вам даже жизнь спас. Мне тоже не хочется верить в его виновность. Но то, что он скрыл убийство подпоручика Яшина, — установленный факт.
Гриневецкий, понурив красивую голову, молчал.
— В вашем отделении измена. Нарбутт, Степковский, полагаю, что и Яроховский… Часы почти наверняка подброшены им. Гришка Худой Рот не убивал штабс-капитана. Все это был ложный след, состряпанный вашим помощником и другом. Для чего?
— Не понимаю… Не понимаю… Витольд — человек чести, он не мог…
— Собирайтесь, и едем к нему домой. Устроим очную ставку с Касъером. Тогда и выясним, мог или не мог.
Титулярный советник жил на другом конце Варшавы, на Францишканской улице. Когда полицейские подкатили к его дому, уже рассвело. Швейцар заявил, что пан Нарбутт в квартире не ночевал. Вчера в девять вечера к нему нагрянул пан Степковский, и вскоре они оба ушли пешком. Вид у панов был очень взволнованный.
Лыков выразительно посмотрел на надворного советника и велел разбудить конторщика. Взял у него ключ от квартиры Нарбутта, и сыщики поднялись туда. Лыков увидел обычное жилище холостяка, человека без больших денег, но с хорошим вкусом. Беглый обыск ничего не дал. Однако на бюро Алексей обнаружил свежевырезанный каучуковый штемпель с надписью «Помощник пристава». Рядом стояла жестянка с мастикой.
— Вот так они подделали полицейские отметки в домовой книге. Заберите для экспертизы!
Затем сыщики поехали в «Павяк». Эрнест Феликсович хотел лично допросить Яна Касъера. Тот вошел, едва волоча ноги, — за ночь он постарел лет на двадцать…
— Кто убил подпоручика Яшина? — рявкнул надворный советник.
— Я уже сказал тому пану.
— Скажите и мне!
— Убил Ежи Пехур.
— Кто он такой?
Но старик лишь отрицательно мотнул головой.
— А кто зарезал штабс-капитана?
— Не знаю.
— Гришка или нет?
— Нет. Он весь день был у меня перед глазами. Сначала на квартире у Шчуплы Петера, потом на Бураковской.
— Кто же тогда разыграл полицию?
— Сама полиция и разыграла…
— Поясните!
— Пан Нарбутт велел сделать, чтобы подумали на Гришку. Научил Эйсымонта. А мне дал какие-то годжины с ваньцухом[50] и приказал сунуть Гришке в карман. Незаметно. И ждать полицью… Не розумею, для чего. Большого ума чело век, за его мыслями не уследишь…
— М-да… Все хуже и хуже… А кто привез к вам во двор труп Яшина?
— Пан Нарбутт с паном Степковским. Велели закопать и ни о чем не спрашивать. Я много лет знаю пана Витольда. Если он чего велит — нужно делать.
— Даже спрятать труп? — не удержался Лыков.
— Да. Значит, так надо. Еще панове сыщики привезли вещи того юноши. Пожитки с квартиры, чтобы подумали, что он уехал. Я отнес их на Толкучий рынок. Лишь мыльницу, дупек, оставил — а пан Лыков ее нашел. Что мне за это будет?
— Ежи Пехур и Нарбутт — одно лицо? — резко спросил коллежский асессор.
— Какое лицо? — смешался старик.
— Ну, один и тот же человек?
— Верните меня в камеру, я очень плохо себя чувствую…
Курьеры спешно созывали в сыскное отделение весь его состав. Гриневецкий возглавил розыск. Его люди допрашивали дочерей и зятя Яна Касъера, а также владельца квартиры, где жил Яшин. В морге полицейский врач исследовал останки подпоручика. Следователь Черенков открыл дело. Фотограф в темной комнате проявлял снимки могилы и трупа. Весь второй этаж ратуши светился огнями и жужжал, как пчелиный улей. Сыскари копались в архиве, часть агентов пошла по адресам негласных осведомителей. Вопрос задавали один: кто такой Ежи Пехур. Во всей этой суматохе не участвовали лишь Нарбутт и старший агент Степковский — курьеры не сумели их отыскать.
Лыков вспомнил догадку Гриневецкого. Вдруг убийца из дезертиров? Взяв с собой Егора, коллежский асессор поехал в Военную тюрьму. Она находилась на Дикой улице, в здании бывших артиллерийских казарм.
Два часа они рылись в постатейных списках. И не нашли ни одного упоминания о преступнике с такой приметной кличкой. Несолоно хлебавши, усталые и сонные, сыщики вернулись в отделение. Алексей уже и думать забыл, что всего пять часов назад занимался пылкой любовью с прекрасной пани… Казалось, это было с кем-то другим.
К полудню, так и не сомкнув глаз, Лыков заперся в кабинете. Он изучал бумаги, изъятые им из стола Витольда Зеноновича. Егор пристроился сбоку. Вдруг им попалась заверенная копия служебного формуляра Нарбутта. Алексей пробежал бумагу глазами и хмыкнул.
— Что? — встрепенулся сонный помощник.
— Вот, слушай. «С марта 1868 по март 1869 годов отбывал воинскую повинность в 38-м Тобольском пехотном имени Его Императорского Высочества великого князя Сергея Александровича полку. Высочайшим приказом от 16 марта 1869 года произведен в прапорщики с причислением в запас по армейской пехоте». Понимаешь? Пехоте!
— Думаете все же, что пан Витольд и есть Ежи Пехур?
— Почти уверен.
— Ян Касъер этого не подтвердил! С его слов, Нарбутт лишь приказал спрятать труп. А убил Пехур.
— Старик врет. Или недоговаривает. Например, он промолчал еще об одной фигуре в этом деле — о Велки Эугениуше.
— Я запутался, Алексей Николаевич, — признался парень. — Мы не можем разобраться, двое у нас убийц или один. А вы уже предлагаете третьего!
— Я сам путаюсь. Вторые сутки на ногах… Пойдем хлебнем кофею и порассуждаем. Здесь мне плохо думается — всех в измене подозреваю.
— Даже Гриневецкого?
— Всех.
Они спустились в общую комнату и поинтересовались, не нашли ли уже Нарбутта со Степковским. Нет, сказали им, не нашли. Гриневецкий отправился на трудный доклад к обер-полицмейстеру и застрял там. Про Ежи Пехура ничего нового.
Сыщики засели в цукерне на углу Белянской и Сенаторской. Спросили сразу целый кофейник, и Лыков начал рассуждать вслух:
— Все три офицера — жертвы одной шайки. И Гришка Худой Рот к этому непричастен. Но выписал его в Варшаву именно Велки Эугениуш. Только он мог так долго укрывать русских гайменников от здешней полиции. Согласен?
