Томас ощутил, как холод, наконец, отпустил истерзанные кости.
— Наш Господь…
— …не требует Себе в невесты девственниц. Насколько я помню, Он не только спас жизнь Марии Магдалине, но и оказал ей особую милость. В конце концов, именно ей, а не Петру или Иоанну, Он объявил у гроба о Своем воскресении.
— Именно это я и хотел сказать.
— Значит, вы умнее многих священников. — На какое-то мгновение Юлиана замолчала, ее глаза без всякого стеснения рассматривали рыжеволосого монаха. — Не то чтобы я сомневалась, выбирая Тиндал местом своего добровольного изгнания, но то, что вы находитесь в этом монастыре, только лишний раз говорит о его несомненном достоинстве.
Томас почувствовал, что краснеет.
— Не волнуйтесь, брат. У меня не больше видов на ваше красивое тело, чем, уверена, у вас на мое. — Она покачала головой: — И не вздумайте возражать. Вы ведь вправду подумали, что таков смысл моих слов. Но скажите, прошу вас: вы ведь не с детства жили в монастыре, я права?
Томас кивнул, полагая, что, прежде чем он скажет что-то еще, лучше сначала понять, куда она клонит.
Некоторое время Юлиана не говорила ничего, потом закрыла глаза, словно в глубокой усталости.
— Сознание, что я буду исповедоваться человеку, который испытал все соблазны мира, но имел довольно мудрости отказаться от его развращенности ради покоя, который один лишь Бог может дать, радует меня.
Он ждал.
— Простите меня, брат Томас. Прошу вас, продолжайте свои вопросы, и я отвечу на них, как подобает, с большей скромностью. Играть с вами в кошки-мышки — поведение, недостойное для женщины, желающей стать отшельницей, — с лица Юлианы сбежала краска, губы больше не улыбались, — хотя день, в который я обрету покой, кажется таким же далеким, как этой мертвенной зимой — улыбка весны.
Когда Томас увидел, как свет в ее глазах внезапно погас, ему снова стало не по себе, как там, на стене.
— Итак, вы устали от этого мира? — мягко спросил он.
— Устала? Возможно. Было время, я, словно ребенок, купалась в земных радостях. Сейчас они смердят в мои ноздри, как куча нечистот в жаркий летний день. Когда-то я верила, что человек с добрым и верным сердцем может сохранить чистоту. Сейчас же я знаю, что все смертные люди несут на себе печать зла и насилия. Если мне придется остаться в этом мире, боюсь, я снова и снова буду пытаться найти потерянный Эдем — что не суждено никому из смертных. Потому мое желание уйти из мира, который распадается в тлен под моей рукой, в равной степени порождено как страхом перед моей собственной греховной природой, так и усталостью от мира. Я жажду обрести в Боге мудрость и всепрощающую любовь — а это возможно найти лишь в одиночестве.
— Одиночество возможно и в монастыре. Там вы будете надежно укрыты от остального мира. Зачем вам стремиться к еще более суровой доле отшельницы, лишенной даже общества других монахинь?
— Общество женщин будет мне в тягость. Я ищу место, где раздавался бы голос одного Бога, лаская мой слух. Голоса детей Адама и Евы мне невыносимы.
— Люди могут прийти просить у вас совета. Многие отшельники и отшельницы считаются более близкими к Богу, чем большинство верующих.
В глазах Юлианы на мгновение мелькнуло веселье.
— Надеюсь, страх перед диковинной женщиной на поляне в лесу отпугнет многих. Если же одного вида будет недостаточно, меня защитит Тиндал. В то же время, даю слово, что вас, когда вы будете приходить исповедовать меня, я всегда встречу радушно. Точно так же голос Элинор никогда не помешает мне в моих размышлениях. Ваши голоса я готова слышать.
— Что заставило вас отвернуться от мира?
— Бог.
Томас выпрямился на стуле и прямо взглянул на нее.
— Бог не может ненавидеть Свое творение.
— Бог пожелал, чтобы было так.
— Это был его голос? Видение?
— Если угодно.
— А вдруг тот, что с вами говорил, — сатана, а не Бог?
— Сатана не посылает испытаний. Ему было бы гораздо проще, реши я потворствовать влечению плоти, а не суровому голосу души.
— Вы были честны со мной, миледи, теперь же мой черед быть с вами откровенным.
— Можете прямо сказать мне все, что считаете нужным. Это упростит как вашу, так и мою задачу.
Томас против воли улыбнулся.
— Не может ли быть так, что ваша усталость от мира происходит, скорее, от разочарования, чем оттого, что вы воистину убедились в тщете земных радостей?
— Вы недостаточно честны со мной! Если вы хотите спросить, не ревную ли я к тому, что моя ближайшая подруга вышла замуж раньше меня, мой ответ — нет. Тут мне придется не согласиться с отцом.
— И все-таки вы с леди Исабель часто ссорились после того, как она вышла замуж за вашего отца.
— У нас было гораздо меньше размолвок, чем думает отец. Мы с ней плохо подходим на роли мачехи и падчерицы, это верно. Но память о юности, проведенной вместе, жива в наших сердцах.
— Но я видел, как в ее присутствии вы замолкаете и делаетесь печальны. Вы с ней ссорились. Почему?
Юлиана со вздохом откинулась на спинку стула.
— Вы не помните, когда детская невинность вас покинула? Нам всем рано или поздно приходится, как некогда Еве в райском саду, вкусить от яблока, предложенного змеем. Сегодня мы еще вместе смеемся, играя, но наступает день — и мы поднимаем руку, чтобы ударить своих самых любимых. Есть тут особая причина или это заложено в нашей греховной природе?
— Я лишь простой человек, миледи, и мне трудно ответить на этот вопрос…
— Вас, брат, нельзя назвать ни простым человеком, ни человеком, готовым с легкостью давать ответ на любой вопрос. Быть может, когда-нибудь, в тиши моей лесной часовни, мы еще вернемся к этому разговору. Тогда вы поделитесь со мной собственным опытом.
Томас хотел было возразить, но она покачала головой:
— Простите меня. Мы сейчас говорим не о вашем, а о моем призвании. Вы задали прямой вопрос, на который я должна честно ответить. Нет, я не бегу от мира потому, что моя самая близкая подруга раньше меня вышла замуж. Точно так же, я не страшусь замужества и болей, которыми оно грозит женщине. Но в то же время я признаю, что не чувствую себя годной для этой роли. Да, я хочу удалиться от мира, но причина, толкающая меня на это, — страстное желание укрыться в Божьей любви и всепрощении, как маленький ребенок укрывается в объятиях матери. По сравнению с этим все земные радости для меня — ничтожны и тленны. Вас устроит такой ответ, брат?
Томас смотрел на женщину, спокойно сидевшую напротив него, и его охватило острое сожаление. Будь и у него такая же неколебимая уверенность в своем призвании, возможно, ее слова и могли бы его удовлетворить.
— Ваша речь звучит убедительно, миледи.
Юлиана протянула руку.
— Тогда давайте попробуем стать друзьями. Уверена, у нас есть то особое родство, которое встречается лишь между людьми, отвергающими земное.
У Томаса потеплело на душе от ее прикосновения, и он сам не знал почему. Она уже ушла, оставив его одного, когда он вдруг понял, что она так и не ответила на его вопрос, какова же была на самом деле причина их ссоры с леди Исабель.
В тот вечер ужин был невеселым. Настроение за столом царило подавленное, да и угощение было не лучше. Снежная буря не позволила добыть свежей дичи. Жаркое приготовили из солонины, от которой слишком сильно несло чесноком — на него не поскупились, чтобы отбить неприятный запах не самого свежего мяса. Правда, сыр был хорош, а хлеб — вполне свеж, но это слабо утешало: главное блюдо, жаркое, успело безнадежно остыть за время своего путешествия из кухни в обеденный зал, через снежную мглу раннего вечера.
Адам отпил приличный глоток вина и поморщился. Лучшее и уже успело прокиснуть. Барон поднял глаза, и его лицо приняло еще более недовольное выражение. К нему шла леди Исабель. Она опустилась на стул слишком близко от его собственного. Она пришла, когда все давно уже сидели за столом.
— Прошу прощения за опоздание, милорд. Я ждала мужа.
— Ваш муж, миледи, не объяснил вам, почему он не пришел поужинать с нами?
Она лишь развела руками в недоумении.
— Я с полудня не виделась с ним. Тогда он ничего не сказал мне о своих планах, и я не знаю, что могло его так задержать. И все это время я ждала его, чтобы прийти с ним к столу.
— Удивительно, как он вообще может с вами разговаривать, — пробормотал Адам себе под нос, впрочем, недостаточно громко для того, чтобы его нельзя было услышать.
Леди потянулась за вином, и слуга ловко наполнил ее кубок. То ли вино было из другой бочки, то ли Исабель была не так разборчива, как барон, но она одним духом опустошила кубок и тут же подставила его, прося налить еще.
Кроме шарканья слуг, которые приносили и уносили блюда и подливали вино, да пения не особенно талантливого музыканта в дальнем конце зала, ничто не нарушало тягостной тишины.
