ли не умысел?
– Нет, это страх. Страх быть обвиненным в том, что не делал и не помышлял, – сказал Одинцов.
– Вы преступник в глазах закона, да и в моих глазах тоже. Итак, с этим ясно,– резко сказал Архипов. – Но что вы делали месяц назад в Калуге?
Одинцов опустил голову.
– Вы и так знаете, – ответил он.
– Что вы делали в Калуге?– снова спросил Архипов.
– Искал клад, по старинной рукописи, которая была мной найдена.
– Вот эта?
Лев Петрович увидел копию знакомой бумаги.
– Да, будь она проклята.
– Погодите с проклятиями. Клад не был найден, так?
–Да.
– Что Вы делали сразу после отъезда от Церкви в Калуге? Только четко и по минутам.
– Я уехал, право не помню. Какое–то время я бесцельно катался по городу. Я был потрясен. Через час, вероятно, я пришел в себя. Потом сказал править на вокзал. Поезд отправлялся в 9 утра. Всю ночь я просидел на вокзале и в 9 утра выехал первым классом в Москву.
– Кто может подтвердить Ваше нахождение на вокзале ночью и до отправления поезда?
– Не знаю, думаю никто.
– Почему Вы так думаете? Человек в генеральском мундире запоминающаяся фигура.
– Дело в том, что я, боясь быть узнанным, переоделся в обычный костюм.
– Значить никто! Ну что ж тем хуже для Вас Лев Петрович! Я вынужден обыскать Вашу квартиру. Вам рекомендую, написать все как было.
Через час они подъехали к дому Одинцова. Возле входа стояли три полицейских и понятые. Все зашли и начался обыск. Архипов тем временем спросил генерала: – А Вы были знакомы с неким господином Брусловым?
– Нет, – твердо сказал генерал, тем более это было почти правдой. Потом добавил: – Близко я не был знаком с ним.
– И никогда с ним не встречались?
– Вы знаете, я знаю, понаслышке, что он купил дом купца Ипатова, более ничего не знаю. А как Вы объясните, что в его сумке были вот эти вырезки из Киевских газет, где Вы сфотографированы с кладом? А как Вы объясните, что в его фотопластинках, которые он не успел проявить Вы на каждом фото. Как вы можете пояснить такой интерес к Вашей персоне господина Бруслова?
– Я не знаю. Спросите у него.
Я бы спросил. Но он мертв, и у меня есть основания полагать, что убили его, Вы.
Одинцов вскочил: – Что? Как Вы смеете?
– Смею, но пока только подозревать, смею.
В это время из кабинета раздался крик, кричала женщина понятая. Все кинулись туда. Полицейский стоял на стуле и снимал со шкафа череп с веночком и серыми лентами.
32
Одинцов, молча, сидел уже полчаса. Он будто находится в глубоком сне. Он не понимал, что вокруг происходит, не слышал и даже не видел. А происходило следующее, крик и суматоха, вызванные находкой черепа с венком на голове утихли. Архипов сел составлять акт изъятия, понятые ужаснувшиеся находке стихли, и молча, наблюдали за неспешными действиями следователя. Даже пыль в солнечных лучах будто остановилась и не летала по комнате. Находка черепа внесла могильную тишину в дом генерала Одинцова.
– Лев Петрович!
Одинцов вздрогнул. К нему обращался следователь
– Я попрошу Вас сосредоточиться. Как Вы можете пояснить нахождение этого черепа в вашей квартире?
– Никак, – еле слышно ответил Одинцов.
– То есть вы хотите сказать, что, как череп появился, Вы не знаете?
– Не знаю, – так же тихо ответил генерал.
– А как Вы объясните нахождение у вас этих газет с обведенными статьями о пропаже черепа?
Одинцов посмотрел на следователя, тот держал в руках две газеты. И тут Лев Петрович видимо понимая всю опасность ситуации начал оживать. Он попросил следователя всех удалить из комнаты для приватного разговора. Все вышли. Он встал и, шагая по комнате взад и вперед начал говорить.
– Дмитрий Иванович, Вы должны мне помочь. Я не знаю как, но должны. Я вижу, что все против меня, и вы вправе подозревать меня во всем, но я не убивал никого. Я клянусь Вам! Это ужасное стечение обстоятельств либо наоборот нарочные действия кого–то, чтобы обвинить меня. Вы должны знать всю правду, иначе я погиб.
И он рассказал следователю все, как было. Все! И про юродивого Гришку и про могилу Ипатова и про улыбающегося господина Бруслова и про Лавру и про Калугу. Всё. Следователь слушал внимательно. Когда генерал закончил он сказал:
– Я скажу Вам то, что не должен говорить, Вы знаете, до сегодняшнего обыска я был уверен, что Вы и есть преступник. Поверить в то, что Вы могли пойти на убийство из–за служебных трудностей, я еще мог – причем это могло быть убийство по умыслу или вызванное случайностью не так важно. Я это мог себе представить. И когда нашелся ювелир и опознал вас – ваша вина была для меня очевидна. Оставалось только понять, как Вы это сделали? Но когда неделю назад в наше сыскное ведомство прислали фото труппа с отсеченной головой для опознания и в сопроводительных документах я наткнулся на Ваши фотографии и вырезки о вас из газет, я взялся за это дело со всей силой. Вы вдруг из понятной для меня личности военного чиновника с объяснимой биографией, привычками и образом жизни превратились в антипода этого образа, живущего какой–то второй темной жизнью. Поездки, клады, предки, трупы, ложь…Это поменяло на время мой взгляд на Вас как на человека. Происшествие в Калуге вообще спутало мне все карты. Но судите сами. Вы едете в Калугу, с помпой заявляетесь там, в итоге Ваше фиаско, позор. Клад вы не находите и бежите с позором. В это время погибает некий человек, который следит за вами, собирает информацию. Потом он исчезает в день вашего отъезда. Через несколько дней в Калуге его находят с отрезанной головой, и вырезанной надписью RAKSI, которая была не только на тайнике, но и была на Вашей бумаге, которую Вы привезли. И главное, что у вас при обыске находят неопровержимого свидетеля вашего преступления, череп с лентами, который пропал из разрушенной могилы в Калуге. Ну, каково, а? – спросил следователь.
– Ужасно!– сказал Одинцов. – Какой ужас! Все против меня.
– В том то и дело Лев Петрович. Я даже мог поверить, что ради денег Вы могли пойти на убийство Бруслова. Хотя и здесь есть неувязка. Скажем, нашли бы Бруслова застреленным или проколотым саблей, или задушенным – я бы мог Вам приписать сие насилие. Но отрезать голову, вы не станете, не та порода. Срубить могли бы, но отрезать пятью последовательными надрезами – нет. Это злодейство
