Недельский бродил по приемной части, тихо общаясь с важным собеседником. Собеседник был его сладкой тайной, о которой даже предводитель не знал.
Как-то раз в позапрошлом году Сергей Николаевич обнаружил, что мыслям его, самым дельным и гениальным, некто нашептывает веские возражения, а порой мудрые замечания. Поначалу он испугался, что это галлюцинация. Но однажды ему потребовался хоть кто-то, с кем можно обсудить трудный вопрос. И вот пристав, несколько робея, спросил голос. Голос немедленно ответил, хоть шутливо, но точно. И вообще предложил свои услуги, сколько пожелают. Пристав рад был вступить в дискуссию. И сразу выяснилось, что без голоса решительно невозможно обходиться. Голос был хорошо осведомлен обо всех событиях и даже о тайных намерениях пристава, был отменным спорщиком, поддразнивал, но всегда в меру, и вообще доставлял удовольствие особо тонкое, – как неторопливо почесывать пятку, доходя до истомы. Голос стал тайным советником, наперсником и лучшим другом, с которым пристав делил самые светлые часы своих ночей. Только стал замечать он, что у голоса характер портился, становясь все более вредным и несговорчивым. Но это пристав относил на неизбежность дружбы, когда уже не отделяешь себя от друга, становясь чем-то вроде сиамских близнецов.
Порой ему казалось, что неизвестный поселился у него в голове вроде таракана, и это только болезнь. Но голос высмеивал такую чушь. Иногда казалось, что голос прячется за спиной, – только оглянуться, и увидишь хитрую рожу. Но и это отпускало. Оставалась потребность слышать голос друга. Теперь, когда пристав вел напряженную охоту за хвостиком мысли, что опять ускользнула, голос взял манеру поддразнивать и лукавить. Вроде как бы знал нечто, чего так недоставало приставу, но манил и не объяснялся до конца.
– Что же ты хочешь… – спрашивал пристав. – Что даешь мне понять и сразу прячешь… О, коварный… Подмигни, что ль…
Голос отвечал тихо, но внятно.
– Так ведь все же в руках, только понять надо… Вспомни…
– О чем же?
– Так ведь записка… Разве забыл ты, пристав, о записке?
– Что там было? – спрашивал пристав. – Джек Невидимка… А если это неспроста?
– Вот-вот, теплее, – подбадривал голос.
– А если в этом намек, да такой, что увидеть страшно? Дескать, вот он я – новый Джек Потрошитель.
– Верно, – говорил голос. – И не поймаешь ты меня, пристав, как ни старайся…
– Почему не поймаешь?..
– Потому, что я фигу тебе показываю, рожу строю, а не видишь, слепец…
– Но постой… говоришь, не поймаю?
– Нет, не поймаешь… Поймай, если сможешь…
– Так ведь я же знаю… Я тебя почти угадал утром…
– А теперь снова не знаешь. Что, съел?
– Если все очевидно, как ясным днем, то выходит…
– Ну-ну, смелее… Хватит духу, а, пристав?
– Ежели это… Англия!
– О, как ты взял… Смотри, не удержишь. Горячо слишком.
– О, Англия, Англия! – вскричал пристав. – Всюду ты, где случаются козни. Все пакостишь, вредишь нам исподтишка, все гадости подстраиваешь. Нет от тебя покоя! За всем твоя рука чувствуется…
– И грязь на улицах, и предводитель ворует, и фонари не горят – тоже Англия гадит! – вторил голос.
– Ну конечно! – прозрел пристав. – Вот оно! Англия наш враг, и здесь ее тень виднеется. Здесь ее подлая сущность проявилась во всей красе. Кровью запятнала!
– Не иначе! – поразился голос. – Нашел-таки, хитрец! Ай да пристав, ай да сукин…
– Кто у нас здесь, в самом сердце Руси святой, штык втыкает?! Так вот же кто!
– А, нашел-таки! – обрадовался голос. – Я тебе давно намекал, да глух человек…
– Как же я раньше… Вот ты и попался. А говорил, не поймать тебя!
– Не упусти! – кричал голос, пульсируя кровью в ушах.
– Ну, держись…
Пристав бросился будить свое воинство священное. На кону стояла теперь судьба всей России. Нет, не получит ее Англия, не будет нынче торжествовать, узнает силу пристава. Кончились козни, близится расплата.
Голос звал к подвигам.
Катерина Ивановна заказала венский шоколад с ледяной водой. В окно виднелись здание вокзала, сонные извозчики и дежурный, от нечего делать пинавший комок газет. «Французская кондитерская и кофейня» ждала гостей к вечернему кофе. В зале было пустынно. Только в дальнем углу какой-то полнолицый юноша старательно закрывался газетой. Сейчас Катерине Ивановне требовалось одиночество. Прическа была в идеальном порядке, шляпка заколота с легким кокетством, на ее прекрасном лице не осталось и следа пережитого скандала.
Со скучающим видом она пригубила шоколад, глянула на тюлевую занавеску, что вздрагивала от залетавшего ветерка, и приняла самую непринужденную позу, подперев рукой подбородок. В такой позе легко отдаваться мечтаниям, когда минуты и часы пролетают незаметно, как во сне. Покоем и мирным созерцанием веяло от нее. Однако мысли и желания Катерины Ивановны были отнюдь не мирными. Она не только не умела прощать, но никогда не забывала мельчайшей обиды.
Внешность многих обманывала. Казалось, что в этой безмятежной красавице нет и не может быть черных или дурных мыслей. Как же больно обжигались потом доверчивые господа! Катерина Ивановна умела поставить так, что за шутку или пустячное оскорбление виновник расплачивался серьезными неприятностями. Кое-кому даже пришлось уехать из города. Для этого у нее были особые возможности. Нельзя сказать, что на ее совести было много загубленных жизней, но два-три персонажа до сих пор жалели, что позволили себе дерзкое замечание в ее адрес.
Сегодняшний случай был ни на что не похож. Катерина Ивановна потому была так спокойна, что знала, как отомстит. Это случится не завтра, но случится обязательно. Она заставит эту деревенскую бабу, ставшую миллионщицей, горько пожалеть о каждом слове. Весь город будет потешаться над Порховой, и она уж постарается, чтобы Вера Андреевна точно знала, кто сломал ей жизнь.
Эти приятные мысли не вызвали возбуждения. Незачем переживать, когда и так известно, что будет. Нет места сомнениям, когда в руках такие факты, что стоило бы заплатить за них дорого. Да только деньги здесь не главное.
Катерина Ивановна взяла на язычок раскаленный шоколад и вдруг обнаружила за столиком напротив молодого господина. Это лицо попадалось ей на прогулках. Наверняка из дачников. По виду не сказать чтобы состоятельный, очень средних возможностей, ни перстней, ни брильянтов. Она бы и смотреть не стала на такого юнца. Кому он нужен – чуть старше двадцати. Да только незнакомец вел себя чрезвычайно дерзко. Мало того, что закинул ногу на ногу перед дамой, так еще уставился откровенно и прямо. Рассматривал, как диковину. Катерина Ивановна привыкла, что мужчины не могут оторвать от нее глаз. Но этот, столичный, вел себя чрезвычайно нагло. Взгляд, как у посетителя борделя: выбирает девку. От этих мыслей ей стало неуютно.
Катерина Ивановна отвела глаза и занялась чашкой. Она полагала, что юнцу надоест, но не тут-то было. Он рассматривал ее все так же в упор, позволил себе пялиться на ее грудь, и вообще припустил наглую ухмылочку. Терпеть подобное обращение, да еще неизвестно от кого, было немыслимо. Катерина Ивановна сказала себе, что досчитает до десяти, и если этот не отведет мерзкий взгляд, бросит в него чашку с шоколадом и стакан с водой добавит. А потом закричит, чтобы прибежал городовой. Второй скандал за день – это было чересчур даже для ее закаленного характера, но выбора не осталось.
На счет «семь» юнец пригладил тонкие усики.
– Я вас знаю, – сказал он.
– Что вам надо? – ответила она.
Говорить этого не следовало. Она дала понять, что нервничает и не вполне владеет собой. То есть показала слабину. С мужчинами этого делать не следует никогда.
– Вы Катерина Ивановна, первая красавица города, – продолжил он. – Еще вас величают Снежная королева…
– Вы кто такой? – спросила она. И это была вторая ошибка. Следовало строго осадить или предложить убираться по-хорошему.
– Николя Гривцов, из Петербурга, – бойко доложил он, подскочил, словно опомнился, и отвесил глубокий поклон. – Прошу простить мою дерзость, но не мог оторваться от такой неслыханной, невозможной, волшебной красоты. Ничего подобного я не видел прежде. Ни в столице, ни в Париже, ни в Берлине. Вы – северная звезда.
Эта музыка была Катерине Ивановне знакома. Слышала множество раз. Невольно тронуло, с каким искренним жаром были высказаны комплименты. Явно врет, но как же приятно. Катерина Ивановна присмотрелась и отметила, что мальчик довольно мил. Юн, но мил. Забылся и счет, и прочие неприятности. Она была так сражена переходом от наглости к почитанию, что разрешила молодому человеку перейти за ее столик. Официант перенес его кофе. Еще больше понравилось Катерине Ивановне, что с первых слов господин Гривцов отнесся к ней как к даме высшего света. Это всегда чувствуется в тоне, интонациях и прочих мелочах, какие дамы особенно примечают.
