Дама в кроличьей шубке, сидевшая рядом с генерал-майоршей и всю дорогу заинтересованно разглядывавшая щеголевато одетого господина с помаженными волосами в отделении по другую сторону прохода, внезапно истерически выкрикнула «Пожар!» Щеголь подскочил на месте и с криком «Горит, горит!» бросился на тормоза. Генеральша испуганно перекрестилась. Публика повыскакивала из своих отделений в коридор. Прибежал кондуктор, но дело тут же разъяснилось – за окном слева по ходу поезда в утренней темноте горел огромный сенной сарай. В конце концов, из уборной примчался Артемий Иванович, на ходу подтягивая штаны, и заголосил: «Степан! Пожар! Спасай судок!»
– Черт! Черт! Это он! – вскричала вдруг старуха, поднимаясь с дивана и простирая перст в сторону Артемия Ивановича.
Тот замер и побледнел.
– Ирод! Змей! – Генеральша схватилась за сердце и повалилась назад, как сноп соломы. Ее ноги в галошах дернулись и вытянулись в проходе между диванами.
– Матушка! Марья Ивановна! – заверещала Вера. – Померла, сердешная!
Публика вновь вывалила в проход и столпилась по обе стороны отделения, вытягивая шеи в надежде увидеть, что там происходит. Некоторые крестились, дама, кричавшая десять минут назад «Пожар», тихонечко завыла. Фаберовский наклонился над генеральшей, взял ее за руку и пощупал пульс на запястье.
– Жива! – вынес он вердикт. – Есть тут врач? Кондуктор, надо сообщить, чтобы подали к поезду карету скорой помощи.
* * *
Врача не оказалось, зато в соседнем вагоне ехал ветеринарный фельдшер кирасирского полка. Он предположил, что с генеральшей случился апоплексический удар, и по привычке предложил спустить подкопытную кровь. Подвывавшая дама заявила, что старухе в вагонном окне явился из горящего сарая дьявол, и ее надо срочно опрыскать святой водой. Тут же явился пузырек со святой водой. Когда вода не помогла, владелец пузырька, пожилой чиновник акцизного ведомства, долго извинялся, что вода не свежая и должно быть ослабела, так как святили ее еще на прошлое Водосвятие. Старухе также совали под нос нашатырь, подожженное перо из собственной ее шляпки, мазали за ушами коньяком и рисовали на лбу крест лампадным маслом, экспроприированным по совету поляка у щеголя. Так в хлопотах пассажиры и проделали оставшийся до Гатчины путь.
В Гатчине на платформе поезд уже ожидали жандармы, предупрежденные приставом из Петербурга. Двое из них еще издалека приметили желто-золотистый вагон 2-го класса, и когда состав заскрипел тормозами, один из них привычно вскочил на площадку и, придерживаясь рукою в белой перчатке за поручни, вывесился по ту сторону вагона, чтобы убедиться, что никто не выйдет из поезда незамеченным.
– Карету скорой помощи! Скорее, господа жандармы! – Первым выскочил на платформу чиновник акцизного ведомства. – Там женщина помирает!
За ним стали появляться и другие пассажиры, единодушно призывая на помощь жандармов и требуя карету. Это несколько сбило жандармов с толку. Затем появилась заплаканная Вера с судком Артемия Ивановича, которую утешал кирасирский ветеринар.
– Господин жандарм, там моя мать! – Она обратилась к жандармскому ротмистру как к старшему из присутствовавших по званию.
– Они застрелили ее? – спросил тот.
– Ох, я ничего не знаю! – всхлипнула Вера.
– Я видела, это был дьявол! – сказала дама, кричавшая в поезде «пожар». – Он появился прямо в окне, как раз мы только проехали Александровскую.
– А сами они где?
– Да вот же их несут!
На тормозную площадку первым появился Артемий Иванович, у которого из-под мышек торчали ноги генеральши в галошах. Фаберовский нес ее за плечи, то и дело коленом поправляя у нее на голове капор, который все время норовил свалиться. Неуклюже развернувшись на площадке, они шагнули на дебаркадер.
– Ну, принимайте же! – крикнул жандармам Артемий Иванович. – Тяжело же держать!
– А ну, голубчики, руки вверх! – крикнул ротмистр, доставая из кобуры револьвер. Он сразу узнал двух мазуриков по словесному описанию, телефонированному из Петербурга.
Артемий Иванович, а за ним и поляк послушно подняли руки, и генеральша мешком шлепнулась о перрон.
– Палачи! – крикнул кто-то из пассажиров. – Убийцы!
Жандармы, как один, повернули в сторону кричавшего головы.
– Да поднимите вы бабку! – рявкнул ротмистр, а сам двинулся сквозь толпу, чтобы арестовать горлопана.
– Ну, желаем выздоровления вашей матушке, – сказал Артемий Иванович и взял у Веры судок. – Давай-ка, Степан, в буфет поскорее! Отсидимся там. Неровен час, жандармы сдуру стрелять начнут, бумажек не спрашивая.
И они с Фаберовским поспешили укрыться в буфете. За сегодняшний день они были первыми посетителями. Буфетчик, в длинном белом фартуке и черном пиджаке, с постным лицом проверял на запах блюда, стоявшие на прилавке. Те, запах которых вызывал у него сомнения, посыпались им перцем из ящичка, который он выдвигал из-под низа большой мельницы.
– Вот тут я единственный раз в жизни икрою блевал, – сказал Владимиров, обводя рукою кругом. – А не пропустить ли нам малым делом? Буфетчик, нам с этим господином водочки. Ну, я и перепугался, Степан. Думал, это нас арестовывать будут. А у них тут в Гатчине весело – смотри, как жандармы по платформе носятся, будто потеряли что. Видать, тот горлопан сбежал. Ан нет, споймали. Вон двоих ведут. Один в шубе, вполне приличный господин. А вон еще одного в шубе поймали, а рядом с ним другого, поплоше. Может, тут у них в шубах не дозволено ходить теперь? Ты, Степан, покуда из буфета не выходи. А вон и генеральшу понесли к карете. Ну, наконец-то. Вишь, как ее здесь любят. Кирасир для сопровождения прислали. Ох, опять уронили. Да где ж тут здоровье сохранишь при таком отношении? Человеколюбивей надо быть с государевыми подданными!
На станцию действительно прибыл полуэскадрон кирасир, которые бестолково и хаотично скакали по привокзальной площади, пугая извозчичьих лошадей, мирно дремавших справа от вокзала. Сквозь буфетное окно Артемий Иванович с Фаберовским наблюдали за их странными экзерцициями, размышляя вслух, что бы это могло значить.
– Ну, да нас это не касается! – подытожил их беседу Артемий Иванович. – Давай еще по одной дернем, и на морозец. Времени уже полдень, а нам еще в Дворцовое управление, пропуск к Черевину получать.
Они взяли в буфете еще по стопочке, выпили, крякнули, и вышли на улицу.
– Вот они! – крикнул жандармский ротмистр. – В буфете прятались! Держи их!
Он выхватил револьвер, пальнул в воздух и побежал к воображаемым злоумышленникам. Еще двое жандармов присоединились к нему.
– Кажется, все-таки это по нашу душу, пан Артемий, – неуверенно сказал Фаберовский.
– Может, побежим? – спросил Артемий Иванович.
– Лучше сдаться. У нас же открытые листы.
Однако затем произошло совершенно неожиданное. Услышав выстрел жандармского офицера, кирасиры сперва сбились в кучу, потом командовавший ими корнет с жидкими усиками подал команду «Шашки вон!» и «Марш-марш!!!», сверкнули клинки, и дюжина лошадей понеслась по площади.
– Мама! – промолвил Артемий Иванович и побежал налево, туда, где виднелись деревенские избы и ограда Приоратского парка. Шагов через двадцать, несмотря на тяжелую шубу, поляк обогнал его.
– Если добежим до парка, может быть, спасемся, – крикнул он на бегу.
– Руби их! – услышали они за спиной. – Не дай им в Загвоздки уйти!
Артемий Иванович обернулся. Кирасиры неслись плотной массой, пена падала у лошадей с удил, безумные лица всадников кривились в оскале. Ноги у Владимирова внезапно стали ватными, от страха он не мог сделать больше ни шагу. Скакавший впереди корнет промчался мимо Артемия Ивановича, настиг Фаберовского и рубанул шашкой по спине. Поляк кулем завалился в снег, вылезший в прореху соболиный мех окрасился кровью.
– А-а-а! – закричал в отчаянии Артемий Иванович и взмахнул судком. Наполненная свиными котлетами, жареной картошкой с каперсами, пикулями и спаржей мельхиоровая посудина описала в воздухе полукруг и смертельный удар, направленный кирасиром в голову Артемия Ивановича, не состоялся. Шашка глухо звякнула и улетела в сугроб. Последнее, что запомнилось ему, прежде чем он впал в безумие, было растерянное простецкое лицо кирасира, внезапно оказавшегося без оружия.
– Лягай! – завопил Артемий Иванович, размахивая судком. – Здесь бомба! Сейчас е…! Всех положу! Лягай, кому говорят! Все, бросаю!
Артемий Иванович зажмурил глаза, ожидая удара шашкой, но его не последовало. Он открыл глаза и увидел, что все кирасиры как один спешились и лежат плашмя, уткнувшись рожами в снег. Не переставая вращать над головой судком, он оглянулся и с облегчением увидел, что поляк стоит на четвереньках и ищет в снегу очки. Чуть дальше был виден корнет, мчавшийся среди домов Большой Загвоздки. Доскакав до последней избы, он сиганул с лошади прямо через забор и исчез. Раздался бешеный лай собаки.
