– Да мне об этом Фукумото рассказывал, – пожал плечами Верт. – Он говорит, что японцы вообще привыкли, что их никто не понимает, как бы они ни пытались указать на очевидные факты.
Далее, гласила очередная запись, году примерно к 1934-му, ситуация несколько изменилась. Все в Токио решили, что надо терпеливо дождаться независимости Филиппин, потому что американцы мешают японским инвестициям и будут мешать им дальше. Хотя у «определенных сил» в Японии есть подозрения, что независимость эта страна получит во всем, кроме экономики. А поскольку Япония на Филиппинах интересуется только экономикой, то ситуация «создает затруднения и ставит вопросы».
– Посмотрите, Верт, здесь похоже на вывод из всей вот этой пачки отрывков: «Филиппинцы, будучи людьми тропиков, не понимают экономику, это их природная слабость, осложненная американской и китайской пропагандой, которая изображает японцев как агрессоров и захватчиков территорий. Этой пропаганде надо противопоставить настоящую Японию, которую надо показывать филиппинцам». А также – слушайте: «Истинный смысл маньчжурской независимости надо объяснять, устраивая поездки филиппинцев туда».
– А они туда и ездят, наши студенты.
– В Маньчжурию, она же – Маньчжоу-го?
– И в Токио. За японский счет. Обожают это дело. Оно щекочет нервы.
– То есть?
– Ну, это вроде фильма про Дракулу, страшно, но зато какое удовольствие. Они же все уверены, что японцы на них нападут. Поэтому те, кто едет в эту ужасную страну, с ее множеством фабричных труб…
– Ну да, трубы и индустрия – это очень не по-филиппински…
– …То они герои в глазах прочих студентов. Так, и осталась последняя пачка, я вижу?
– Зато какая! Вот пометка: выводы миссии японского МИД в тридцать третьем году. Выводы такие: «Филиппинцы очень горды и эмоциональны, и как результат, не мыслят логически. Они хотят независимости невзирая на то, есть у них для нее предпосылки или нет». А, еще они «слишком любят игры и развлечения».
Официант выглянул в наш дворик, без сомнения тоже желая посмеяться, как эти двое.
– А дальше – Верт, кто такой Чусуке Имамура?
– Пан-азианист. Известный.
– Это еще что?
– Всего-то человек, считающий, что Япония – часть Азии, а поскольку она самая развитая ее часть, то должна играть ведущую роль. Но когда пан-азианизм вторгается в мышление военных…
– То получается захват Маньчжурии, понятно. Когда вы успели все это узнать, вы же говорили, что были в Токио всего две недели?
– Как приятно, что вы меня все еще подозреваете, Амалия. Мне рассказал об этом один – ну, немецкий журналист. Сидит там уже два года. Нет, три, ведь мы, как это ни печально, уже вступили в тридцать шестой.
– Печально? Тогда послушайте вот это. Этот самый Имамура тоже грустит. «Я испытывал печаль, увидев, как мало осталось от изначальной малайской культуры филиппинской нации», которой была после испанской навязана американская культура. А дальше: «чрезмерные количества китайской крови» привели не к тому, что филиппинцы усвоили лучшие качества китайцев – напротив, лишь их слабости: «любовь к азартным играм и склонность подкупать власти».
Официант высунул голову на наш смех снова.
– А вот как вам это: «Приверженность к иностранной демократической идеологии можно назвать интеллектуальным недоеданием. Журналисты и ученые в этой стране готовы отвергнуть любую идеологию, кроме демократической, так что они страдают не только от физического, но и от умственного недостатка питания».
– А там же еще был роскошный абзац насчет джаза. И чертовски точный.
– Да вот он. «Американская демократия олицетворяется здесь индивидуализмом, джазом, предметами роскоши – такими как сигареты или автомобили. Филиппины богаты этими предметами роскоши, но бедны необходимым, таким как рис или промышленность. Поскольку люди здесь экстравагантны, у них недостает денег на необходимое. А раз так, они заменяют необходимое роскошью». А вот еще – вы послушайте только: «Потрясающее умение филиппинских юношей соблазнять девушек как проявление их умения вести диалог, чего, к сожалению, лишены японцы».
– О да, с диалогом тут все великолепно.
– Еще: филиппинцы «демократичны лишь в смысле любви к разговорам, а система землевладения сохраняется феодальная». И самое грандиозное, да это уже просто афоризм какой-то: «Таланта к музыке недостаточно, чтобы построить нацию».
Дальше, кажется, мы устали смеяться и заказали кофе.
– Хорошо, Верт, что все это такое? Что же мы украли у бедного профессора Фукумото? Может, лучше было сразу начать грабить банки? Все равно мы как были никому не нужны, так и остаемся.
– Что это такое? Это досье, Амалия. Всего-навсего досье. Вопрос лишь, для чего. В сущности, что мы знаем о Фукумото? Что он приехал сюда исследовать перемены на Филиппинах после получения статуса Содружества. А вот это… вот это все… лишь его выписки многого из того, что было на все эти темы сказано в Токио раньше. Возможно, он привез их с собой. Кстати, хороший вопрос – а откуда у него доступ к документам японского МИДа? Так, а еще бы посмотреть – все выписки сделаны одним почерком, то есть почерком, предположительно, Фукумото? Или разными?
– Я знаю, у кого об этом спросить.
– У вашего китайского фотографа, понятно.
– Верт, что он делает у вас в университете, этот Фукумото?
– Да то же, что и я. Я ведь приехал вести исследование на ту же тему. Якобы. Мы живем на свои деньги, можем пользоваться библиотекой, встречаться с кем угодно… Свободные люди. Очень удобно. А дальше нас обоих заметило университетское начальство и предложило немножко подработать. Фукумото, среди прочего, шлифует у студентов японский язык. Я – французский.
– А вы, наверное, делаете это великолепно.
– Ну еще бы. Сейчас ставлю им правильную парижскую букву «р». Помните, Амалия, – вас ведь так же учили? «Что это там за шум – а, это же мой брат в соседней комнате ест сыр». Тут студенты начинают дико смеяться, дрыгая ногами, и в результате запоминают эту фразу – и букву «р» – на всю жизнь.
– Помню, как ни странно. Тоже дрыгала ногами. А в классе вашего японца брат ест, наверное, рыбу. Но вы правы. Пусть это и не заметки для лекций, которых он тут не читает, но для книги или доклада – вполне. А теперь напомните, зачем вы сюда приехали на самом деле.
– Выяснять все насчет новой политики Японии в отношении этой музыкальной страны. И пока что мы видим только заметки о прежней политике, не более того. Но тут нам поможет новая пачка бумаг Фукумото. Тех, которые он пишет каждый день.
– А, есть и новая?
– Ее воруют прямо сейчас, если я не ошибаюсь. Пока мы тут сидим. Дело осложнялось тем, что эту пачку бумаг он все время носит с собой. Но наши с вами бандиты придумали…
– Ах, с собой? Поторопите ваших студентов, Верт. И правильно ли я понимаю, что бумаги Фукумото переводят его же студенты?
– К сожалению. Не беспокойтесь, я же говорил, что принял некоторые меры предосторожности. Сверх того, что нашел себе посредника для раздачи переводов.
– А вот Фукумото мер предосторожности не принял. Держал записи в комнате. Вы представляете, что было бы, если бы эти откровения насчет любви к джазу и умения вести диалог с девушками попали бы в местные газеты? Он какой-то очень неумелый шпион.
– Если бы попало в газеты? Хуже бы не стало. И правда, бедные японцы. Они проигрывают тут вчистую.
– Верт, а что-то мне говорит – кое-кто в итоге доиграется… Как поступают упорные японцы, когда видят, что стену лбом не пробить?
– Совершают сеппуку кривым ножом. Если они самураи. А если профессора?
– Будем надеяться, что вы правы и не случится чего-то похуже. Да, а что у нас там с адмиралом и генро по имени…
– Да ведь это оказалось очень известное здесь, в местной японской общине, имя. Я все узнал, что можно было узнать. Адмирал Идэ – очень коротко и запоминается, правда? – он был здесь год назад. В открытую. А сейчас никто о нем и не слышал. Вообще ни одного человека в солидном возрасте в последнее время не появлялось, максимум – один рыбак под пятьдесят лет, ловит тут большую рыбу, приезжал поговорить с японскими банкирами. И его знают, он не Идэ.
– А что Идэ тут делал год назад?
– Этот удачливый филиппинский юноша, работающий на японцев, даже вспомнил, как он об этом спросил, но ему тогда сказали – приезжал по личным делам. И дальше, как вы понимаете, спрашивать было неудобно. Советник императора все же.
– Итак, Верт, если посмотреть на профессора Фукумото и адмирала, да он еще и генро, по имени Идэ, то кто из них скорее окажется причастным к какой-то новой политике императора на Филиппинах?
– Может быть, и оба. Но лишь один из них исчез. То ли в самой Маниле, то ли по пути в Манилу.
– Вот именно.
Я оставила Верта сидеть – длинная задумчивая фигура, скрещенные ноги, подбородок, поставленный на ладонь, на меня не смотрит – за столиком во дворе его отеля и прошла полквартала до своего офиса.
