– А что вы хотите – был бы я адмиралом… Правда, я и сейчас здесь живу.
– Можно спросить: Идэ вам очень нужен?
– Да абсолютно нет. Просто есть такой интересный факт. Человек сел в Йокогаме на «Чичиба-мару», но в Маниле с таковой не сошел. И японский капитан никакого волнения по этому поводу не испытал. Вроде как ошибка пассажирского манифеста. Нам-то все равно, но в этот момент я вспомнил о вас. Ну, вы же знаете, Амалия, я человек военный. Люблю порядок. А тут…
– Да-да, я тоже люблю порядок. И поэтому не могли бы вы попросить ваших ребят добыть для меня, причем телеграфом, быстро, пассажирский манифест совсем другого лайнера. Он называется «Президент Хардинг».
– На котором наша миссия прибыла в Манилу? А, так вас все еще интересует эта история с некоторыми документами, о которых мы умолчим…
– Конечно, интересует. Когда на одном лайнере копируются документы, а на другом исчезают адмиралы, то невольно в голову приходят мысли. И мне нужен не один манифест, а несколько. Список людей – и команды, обязательно всей команды – в момент выхода из Сан-Франциско. Другой список – в момент выхода лайнера из Шанхая, где ваш генерал…
– Знаю-знаю и помню, где оказались те самые документы.
– А теперь самое интересное. Еще нужен тот же список людей, но после ухода «Хардинга» из Манилы. Сделаете?
– Телеграф сломается. А телеграмма протянется отсюда и до выхода, когда ее сгрузят с ослика и прикатят нам с вами.
– У меня нет ослика, но есть лошадь, а вас, как я знаю, возит авто. И у вас появился свой кабинет в президентском дворце, поздравляю. Итак, как можно быстрее. А что касается вашего адмирала, то, если все будет хорошо, вы получите его живьем – ну, в обозримый период. Не обижайте тогда ветерана.
Ухожу, обдумывая уже второй раз эту странную перемену – мы с Айком как-то вдруг стали лучшими друзьями. А почему?
Верт, мой дорогой и прекрасный друг, вы ведь уже забыли эти слова, которые мы сегодня сказали друг другу, не правда ли? «Бедные японцы. Они проигрывают тут вчистую». «А что-то мне говорит, что кое-кто в итоге доиграется… Что делают упорные японцы, когда видят, что стену лбом не пробить?» «Совершают сеппуку кривым ножом». «Будем надеяться, что вы правы, и что не случится чего-то похуже».
Похуже – это что?
Я помню, как это было со мной всего-то семь лет назад, когда я и представить не могла, что буду отныне прикасаться к самым неприятным тайнам этого мира. Я говорила тогда с человеком, который искренне думал, что Британскую империю не только не победить, но даже и не ранить – неуязвима, громадна, всесильна. А мне, пока он говорил, снились наяву хищные птицы с бешено крутящимися моторами, которые падали из облаков на британские корабли, и те среди серых столбов взрывов уходили под воду.
Это только сон, ничего подобного еще не произошло, да и кораблей таких – я с тех пор внимательно вглядывалась в журнальные страницы – никто еще не построил.
Но я помню свой ужас.
И сейчас я в таком же ужасе стояла на набережной, на бульваре Дьюи, куда опять не успела, чтобы увидеть закат. Облака на горизонте уже успели потерять цвет, они состояли из одних лишь оттенков серого. И среди них росли, нависая над набережной, городом и мной, такие же серо-стальные тени.
Исполинские, нечеловеческие, они, как громадная волна, закручивались вверх и грозили обрушиться на маленькие, трепещущие под ветром пальмы, на черепицу особняков по ту сторону Дьюи, на меня, стоявшую в веселой толпе у спокойной глади моря. Тени кренились вперед от многоэтажных надстроек, над угловатыми стальными носами топорщились чудовищные орудия, и весь этот кошмар быстро терял цвет – а вот уже наступил мрак, облака и призраки скрылись в нем, где-то рядом, в клубе американского флота и армии, зазвучал медный оркестр.
16. Не уезжайте в прекрасный шанхай
А дальше – когда жизнь в Маниле потихоньку стала возвращаться к посленовогодней нормальности – было вот что. Восемь утра, я на Матильде приезжаю в офис, вижу в конце улицы толпу, слышу гул возбужденных голосов (всяческие «ах» и перекличку – «Диндинг, Кончинг!»). А среди этой толпы – брезентовые шляпы, перекрещенные ремни, револьверы и прочие украшения констебулярии.
Да это же у отелей, понимаю я и чувствую, как немеют губы. «Пальма-де-Майорка». И рядом «Дельмонико».
Что… с ним?
Это нормально, что португалка, работающая по соседству, бежит, спотыкаясь, по булыжнику под жестяной лязг колокола от кафедрального собора и цоканье многих копыт. Это совсем нормально. У этого отеля в данный момент многие бегают туда-сюда, и особенно люди, которым здесь и делать-то нечего.
Врываюсь в «Дельмонико», вижу его, чуть бледного и озабоченного, тихо сидящего в уголочке (чтобы не возвышаться над толпой, конечно). Успокаиваюсь.
– Ради бога, дорогая Амалия, не волнуйтесь, – говорит он. – Никого не убили. Только пытались. И вообще, это было ночью, а то, что они до сих пор щебечут и не могут успокоиться, – это местные особенности. Сейчас уйдет полиция, и все утихнут.
– Ну-ка, пойдемте ко мне, – вздыхаю я. И сразу понимаю, что мне всего-то надо пройтись с ним под руку, касаясь плечом, ведь если все кончилось, то могли бы посидеть у него во дворике за отелем, не первый раз.
Лола, если бы умела, насторожила бы уши, вытянула их вперед, как Матильда, но я закрываю бамбуковую ширму, хотя могла этого и не делать, французский для Лолы загадочен.
В целом же с точки зрения Лолы я веду себя сейчас как всякая нормальная филиппинка: если по соседству бандитизм и стрельба, то какая же здесь работа, надо обсудить ситуацию со всеми соседями, друзьями и больше чем друзьями. Вот мадам Амалия это и делает. А то, что Лоле ради Верта не надо больше грустно склонять головку к плечу, она уже поняла.
Да-да, бандитизм и стрельба. Именно это.
Дикий грохот, треск дерева потряс часов этак в пять утра второй этаж, то есть галерею «Пальмы». А потом… в сущности, ничего. Револьвер не слишком громкая штука – два хлопка можно и не услышать, если к этому времени обитатели коридора начинают высовываться из дверей, переглядываться друг с другом и набираться смелости сделать в этот коридор шаг, другой. Ну а дальше – примерно то, что сейчас, оно так с тех пор и продолжается: «Диндинг!», «Кончинг!» И полиция, которая никого не пускает в комнату, а ведь так хочется посмотреть на пустую постель с двумя дырками от пуль, одну в подушке, другую в одеяле за противомоскитной сеткой.
Постель профессора Фукумото. Который чудом остался жив.
Секунды две сижу в изумлении. При чем здесь Фукумото? Я не за него волновалась. Не Фукумото воровал сам у себя секретные бумаги и отдавал их в перевод так, что рано или поздно об этом стало бы известно и другим японцам.
Хорошо, а как насчет убийцы, пусть неудавшегося?
– А вот это самое интересное, – тонко улыбается Верт. – Убийца двумя ударами из коридора выбил довольно прочную дверь, оказался в комнате, выпустил две пули в постель – и обратно больше не показывался.
– Это что – прыжок со второго этажа, очень высокого?
– Не думаю. Портье моего отеля слышал, как какой-то спавший во дворике пролетарий рассказывает полиции про человека, сползшего с балкона второго этажа буквально по стене и скрывшегося во двориках Интрамуроса. Еще он сказал, что тот человек был без лица и бегал как дьявол.
– Верт, что за сказки! А почему бы этому дьяволу не смешаться с толпой тех, кто выскочил после долгой паузы в коридор? Это довольно просто. Никто ни за кем особо не наблюдает в такой момент.
– Я наблюдал, – скромно заметил Верт. – Никто из дверей в коридор не выскакивал.
Молчу, пытаюсь понять, что я только что услышала.
– Верт, вы пролетели полсотни ярдов по воздуху из вашего «Дельмонико», услышав треск дерева из соседнего отеля?
Он делает гримасу.
Верт не зря довольно спокойно реагировал на мои страхи по поводу того, что рано или поздно его переводческая деятельность будет обнаружена. Он действительно принял меры предосторожности. Он, оставаясь в «Дельмонико», снял себе комнату также и в «Пальме». Днем старался быть как можно более заметным в «Дельмонико», а ночью…
– Здешние обитатели имеют на все подобные загадки одну разгадку – женщина, – пояснил он. – И очень деликатны в таких случаях.
– И надолго бы этой вашей выдумки хватило, пока она не стала бы известной и тому, кому не надо?
– Я дал себе неделю. А дальше – отелей много. Можно их снимать по два и по три одновременно.
– Простите меня, Верт, если я коснусь деликатной темы…
– Деньги? Относительно спокойный сон стоит даже своих денег. В данном случае ваших, я пока работаю на остатки того, что вы мне выдали. Но ведь когда-то же Эшенден возникнет из небытия, а он никогда не подводил меня насчет денег.
Итак, произошло следующее. Верт не спал, точнее, только начал засыпать в пять утра («я выспался днем, а ночью мне потребовалось записать всякие посторонние, не имеющие отношения к нашим делам мысли» – о чем, хотела бы я знать?). К нормальным, пусть и легким по ночному времени шагам по скрипучим доскам пола привыкаешь. Но тут было что-то совсем необычное, и Верт мгновенно вскочил: кто-то не топал, а наоборот, шел неслышно, стелился по полу к его двери. Миновал ее и продолжил скольжение к дверям Фукумото.
