Александр Логачев - Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма

— Помолчи, — сказал Шепелев, — голос разносится далеко. Всё, режим молчания.

Замолчали. Человеческих голосов коридор больше не слышал. Лишь хрустели крошки под подошвами. Позвякивало оружие и поскрипывали ремни. Скрипели сапоги командира. Шуршали валенки, трущиеся о маскировочные штанины.

Время, которое сейчас измерялось для них не в минутах и мгновениях, а в шагах до конца подземного коридора, следовало бы заполнить перелистыванием собственных жизней, подведением итогов. Но оказалось нелегко заставить себя вспоминать прожитое, мысль соскальзывала мылом по плиткам городской бани в какие-то мелкие, неподходящие моменту рассуждения. Лева заглядывал в бумажку, старался выучить пароль, но понимал, что не получится, потому что он очень длинный, трудно произносимый и не имеющий для него никакого смысла. Тогда Лева пытался проникнуть в смысл, сопоставляя звучание финских слов с известными ему словами других языков. Красноармейцу Попову лезли в голову строительные задачки: сколько бетону вбухано в коридор, чем пробивали туннель, на чем, интересно, вывозили грунт, что это был за грунт, как делали опалубку? Жох пытался представить прошедший в Луге сходняк, чего там трепали по его поводу, что порешили. А командиру удавалось одновременно думать об Ольге, об их странных, путанных, но приятных отношениях и просматривать варианты того, что с ними может быть и как из этого выбираться. Об Ольге думалось легко и охотно, варианты же просматривать было необходимо.

Дверь, преграждающая им путь, появилась для всех слишком рано и слишком внезапно. Хотя и знали, что вот-вот коридор оборвется неким тупиком и за этим тупиком их будет ждать смерть, чужая или своя, или та и другая.

Дверь, подсвечиваемая сверху лампочкой, была обита железом, а на высоте глаз в дверной толщине было проделано окошко и забрано решеткой из толстой проволоки, верно, для того, чтобы шутники не могли вбросить внутрь гранату. «Зато, — подумал Жох, — можно всунуть ствол и пальнуть в лобешник». А пальнуть было в кого. За решеткой двигалось желтое пятно чьего-то лица с беспокойными точками глаз.

Командир ощутил, как перестали внутри подрагивать пластины беспокойства и под кожей растекаются охлаждающие потоки бестревожия. Спасибо нервам, пока не подводят, в нужный момент включая динамо-машину, вырабатывающую невозмутимость и самообладание.

Командир заполнил своим лицом видимость с той стороны, бодро выкрикнул:

— Хайль!

И дал рукой знак Леве произносить пароль.

Сержант Коган, стараясь прикрыть волнение громкостью голоса, за командирской спиной оглушил коридор абракадаброй:

— Кулмян аурингон маан пеласгават ихмисет, йотка оват перяйсин лумесга я йотка он техтю граниитаста.[46]

«Если даже предположить, что сейчас на посту те же люди, что выпускали немцев, вряд ли они запомнили весь гитлеровский отряд в лицо, — капитан в двадцатый раз прокрутил в уме одно и то же рассуждение. — Это уже из области сверхчеловеческих возможностей. Зачем этим заниматься, когда есть надежно укрытое от случайностей место, ключ и надежный пароль».

Когда отзвучали слова пароля, командир расплылся в улыбке и поднес к решетчатому окошку ключ, которым отпирался погреб — это должно подлить в кашу масло доверия и подстегнуть мыслительный процесс сторожа. Что ему еще надо, чего ждет? Пароль, ключ, немецкая р ечь. Сам Маннергейм уже давно бы поверил и залязгал засовами…

Жох поправлял на плече ремень и поглаживал деревянный приклад «Суоми». Переводчик огня, он же и предохранитель, был сдвинут на стрельбу очередями.

Лева теребил в руках бумажку-подсказку, от которой можно уже избавляться. Или все же рано? Или еще раз придется зачитывать? А вдруг чьи-то ладони уже обхватили кусок резинового шланга, надетый на ручку рубильника, и тянут ее вниз, еще секунда и пол под ними вздыбится, в спины ударит взрывная волна, а сверху посыплются обломки, заваливая навечно. Лева прикоснулся к железу оружия, словно хотел подзарядиться от него холодным безразличием. Свой карабин сержант Коган оставил в немецкой палатке, позаимствовав у эсэсовцев взамен пистолет-пулемет со складывающимся металлическим прикладом.[47] В помещениях, да когда против тебя будет не один, а несколько человек, автоматическое оружие, конечно, полезнее карабина.

Лицо исчезло из зарешеченного окошка, в опустевшем проеме остался электрический свет и серо-зеленые пятна в глубине окошка. Внутри, на миг заслонив отверстие, кто-то куда-то прошел.

Хрястнуло. Будто влепили кувалдой по железу, которым обита дверь. Сначала она появилась тонкой полосой, а потом поползла вширь, — щель между дверью и косяком. В сырой погребной полумрак коридора протиснулся свет и запахи обжитого, солдатского помещения.

«Открывают лавочку!» Жох почувствовал такое облегчение, будто эта распахивается дверца в захваченный Выборг, где он закончит карьеру бойца-добровольца и осядет со всей серьезностью и займется привычными и любимыми делами.

Командир вступил внутрь. Теперь от его действий зависят действия других, от быстроты, с какой он будет соображать и от безошибочности решений. Шаг внутрь, глаза слепит свет, быстрее бы свыкнуться. Он замечает отступившую влево фигуру того, кто открывал дверь.

— Хайль! — Командир выбросил правую руку вверх.

Финн слева от него отдает честь и что-то коротко произносит в ответ, по тону и отбарабаненности — военное приветствие. Капитан слышит за спиной Левино «Гутен таг». Шепелев проводит взглядом на сто восемьдесят градусов. Помещение шесть на десять, налево еще одна дверь, ведущая, скорее всего, в другое помещение. Стол с телефоном, составленные в углу ящики (не иначе, комнату используют и как склад), станковый пулемет на полу, весь в смазке (небось, новенький, про запас), четыре человека с оружием. Судя по всему, унтер и трое солдат. Нормальный состав караульной смены. Оружие — у солдат «Суоми». Держат в руках. У унтера — торчит из расстегнутой кобуры пистолет «Лахти-35».

Шепелев устало улыбается, сбрасывает с плеча их финский «Суоми». (Именно сбросить, сразу, чтоб упало с лязгом и грохотом). Потом тяжело выдыхает и приседает. Пусть взгляды всех финнов в помещении сойдутся на нем, разыгрывающем усталого, вымотанного в конец перестрелками и погонями командира отряда. Пусть брошенное на пол оружие еще больше успокоит их.

Тянуть нельзя. Что-то насторожит, что-то заподозрят, потеряется эффект внезапности. Только сейчас. Они слегка расслабились после пароля, стволы смотрят вниз и нельзя им дать собраться вновь.

Доставать нож — позволять среагировать. Шепелев ловит краем глаза положение своих бойцов. Вошли все, расходятся в стороны. «А финн одного со мной роста и стоит очень удобно. Поехали!»

Капитан поднялся из приседа, чуть отклонил корпус, словно оглядываясь на своих ребят, и с этого размаха, сопровождая его криком «Давай!», нанес классический, незатейливый прямой в челюсть. Финн отлетел к стене, ударился спиной и затылком, глаза распахнулись в недоумении и обиде, но не закатились, как при нокдауне, чего ожидал капитан. Шепелев размахнулся еще раз. Ему надо добивать унтера, стоя спиной к остальным событиям. Шепелев выбросил кулак, метя в голову. И увидел, как унтер уходит от удара, но капитан уже не мог ничего изменить. Кулак и вложенный в него вес всего тела, — все ушло в бетон. Кисть разорвалась болью и онемением. Но вот терять сознание нельзя. Нельзя давать унтеру достать пистолет и выстрелить.

Шепелев левой рукой хватает унтера за куртку, выставляет ногу и рвет его вбок, стремясь завалить на пол. А финн неожиданно и нелогично не пытается выхватить пистолет, он удерживается на ногах и наносит ответный удар кулаком — метя в печень. Слои одежды смягчают его удар, но командир, понимая, что финна так просто не свалить, ныряет вниз спиной и тянет унтера на себя. Спина чувствует гостеприимство бетонного пола, а сверху наваливается пыхтящая масса, накрывая лицо. Командир пробует высвободиться, не получается. Унтер придавливает его коленом, поднимает руки, сложенные в замок и бьет сверху по голове. Шепелеву удается чуть отклониться, «замок» чиркает по скуле. Командир видит летящую к расстегнутой кобуре широкую ладонь, еще успевает заметить на ней вытатуированного оленя, приподнимается и перехватывает кисть финна за запястье ушибленной рукой, а здоровой хватается за ремень и дергает противника на себя. «Долго это будет продолжаться! — в мозг выплескивается злость, как смесь из фугасного огнемета. — Где бойцы?! Что у них происходит?!» Командир слышит какие-то вскрики, грохот и звон. «Пока не стреляют. Обошлось бы без стрельбы…» А у него с унтером завязывается борьба в партере за пистолетную рукоять. Они катаются по полу, отрывая руки друг друга от кобуры. И вдруг что-то блестящее быстро проносится наверху, и хватка финна слабеет.