Мне незачем было спешить. Этой ночью времени для занятий все равно не останется. Придется помогать матери приводить дом в порядок, чтобы подготовиться к визиту королевы… хотя я и знал, что она не войдет внутрь.
Я свернул на Высокую улицу, прошел мимо школы, где монахини учили детей из бедных семей — родители часто продавали детей при первой же возможности, если ребенок был благовоспитан и имел хотя бы какое-нибудь образование. В школьной часовне еще мерцали огоньки свечей, но в расположенной по соседству церкви Святой Девы Марии было темно. В ночной мгле большой современный храм казался чуточку привлекательнее, чем при свете дня. Я предпочел бы увидеть на его месте настоящую колокольню — символ высоких духовных стремлений.
Хотя в последние годы едва ли кто-то дерзал устремляться чересчур высоко в своих побуждениях. А по правде сказать, никто со времен моего детства. В наши дни только глупец опустился бы на колени пред Богом, не бросив прежде опасливый взгляд через плечо, или стал бы подолгу молиться, закрыв глаза. Все спуталось. Провидение и духовная сила канули в Лету. Насколько быстро могло развиваться в нынешней Англии рациональное мышление вопреки победоносному шествию фанатиков вроде Абеля Медоуза, предвещавших скорое наступление конца света? Понятно, что никаких научных подтверждений тому не было и в помине.
Завтра Сретенье. Праздник очищения Пречистой Девы Марии, когда освящаются свечи. И никто не знает теперь, для чего это нужно. В некоторых храмах освящение свечей проводили тайно.
Я задержался возле церковных ворот. В ледяном воздухе ночи звезды казались такими живыми и близкими. Яркие светила, знакомые мне точно пальцы собственных рук, кружили в замысловатом хороводе, словно чудесно возделанный небесный цветник. Мой цветник.
Знакомое чувство безумного восторга поднялось во мне, подобно влекомому луной приливу. Закрыв глаза, выставив руки навстречу трепещущему воздуху, предоставив себя живому воздействию невидимых вибраций, ощущая священные потоки прозрачного света, бьющие сквозь мое тело, я вообразил, будто растворяюсь в холодной синеве ночи.
И не заметил, как ко мне подошла мать.
— Голова в звездах, как всегда, если не в книгах. Ну? Нашел ее?
Моя матушка Джейн, вдова Ди, — женщина чуть выше среднего роста и по-прежнему статная, несмотря на преклонный возраст, — ей было почти шестьдесят. Она поднесла фонарь ближе к моему лицу, словно желала убедиться, что это действительно я.
— Нет. — Я взял у нее фонарь, и мы пошли к дому. Не самое подходящее время, чтобы объявить ей о безумстве Абеля Медоуза. — Но я узнал, что в ее доме случилась беда. Жизнь семьи омрачила болезнь.
— Чума?
Мать быстро шагнула назад. Дыхание сбилось, застряв в горле комком.
— Нет, матушка… ничего страшного. Она пошла за лекарем для своей бабки — к костоправу. Возможно, не успела вернуться домой до темноты и осталась. Боялась идти в темноте.
— Тогда ей не мешало бы оповестить нас.
Но как? Я хотел было задать ей этот вопрос, однако ночь уже слишком плотно окутала нас темнотой, чтобы затевать бесполезный спор.
— Не мешало бы, — согласился я. — Странно, что не прислала весточку. Это на нее не похоже.
— Я теперь не усну, — страдальчески вздохнула мать. — Нам следует держать двух служанок. Всегда было две.
Я ничего не ответил. Мне нечего было сказать. Я — ученый, а денежное вознаграждение за ученость было почти ничтожным.
— Надо кого-нибудь постарше. — Мать плотнее укуталась в теплую мантию. — При такой юной особе на троне девицы, похоже, возомнили, будто теперь они могут поступать, как им вздумается.
Я невольно улыбнулся. Под юной особой моя мать понимала ветреную, безответственную личность. Королеву, что открыто улыбалась и радостно махала рукой уличной толпе в день коронации. Жест признательности, обращенный к черни, — и куда только катится наше общество?
Но мое сердце, могу вас заверить, в тот день трепетало от восторга: столь великий взрыв народной радости на улицах и площадях я не наблюдал еще никогда, даже на Рождество. Воскресенье, пятнадцатое января в год тысяча пятьсот пятьдесят девятый, день коронации. Чуть больше года назад. Благоприятную дату для коронации я высчитал по небесным светилам и составленным мною графикам и, в конце концов, мог вздохнуть с облегчением, поскольку, если бы день прошел неудачно…
— А кроме того, — не унималась Джейн Ди, — сегодня был рыночный день. Теперь мы остались без свежей пищи. Надо же было такому случиться именно сегодня.
— Мы это переживем.
— Переживем? — В порыве гнева матушка обронила на землю край своей тяжелой мантии. — О, да, — если бы плоть могла питаться высокими мыслями да святым духом. Несчастный твой отец, пусть земля будет ему пухом; если он слышит сейчас твои речи…
Раздраженная, она гордо пересекла дорогу и вошла в раскрытые ворота нашего дома. По правде сказать, мой несчастный отец понял бы все как надо — он сам, бывало, рассказывал нам о грудах объедков с пиршественного стола покойного короля Генриха VIII.
Я остановился посреди улицы. В ясном сиянии ночи не было ни души, ни единого признака движения, ни тени хотя бы какой-нибудь вороватой лисицы. За замерзшими окнами соседей кое-где еще мерцали одинокие свечи. Особняки местных богачей располагались вдали от реки. Наш собственный дом — не из числа самых изящных — частично стоял на сваях из-за угрозы наводнений во время разлива.
— Матушка, — крикнул я, не сходя с места, — вы же знаете, что она не войдет в дом. Она никогда не входит.
Когда в последний раз я жил дома, осенью прошлого года, Елизавета со своей свитой остановилась возле наших ворот, я вышел встретить ее, и мы так и остались на улице. Я предложил ей войти в дом посмотреть мои книги, но она отказалась. Не было времени. Спешила назад. Неотложные королевские дела ожидали ее возвращения.
И все же, накорми мы всю многочисленную королевскую свиту, и нам пришлось бы целый месяц сидеть на одних сухарях с пивом.
— Джон… ты еще часть этого мира? — Мать развернулась в воротах — мантия всколыхнулась точно волнообразная тень. — Только на том основании, что до сих пор она не переступала порога нашего дома? А если в такой мороз ей захочется подкрепиться с пути и согреться горячим питьем? Кто скажет наверняка? — Она раздраженно фыркнула. — Уж не ты ли? Думаешь только о пище духовной.
Вот такая она, госпожа Джейн Ди, — вечно двух мнений о моем поприще.
И кто мог бы винить ее в этом?
После полуночи я дольше часа лежал с раскрытыми глазами в своей спальне, один из наших домашних котов урчал у меня в ногах. Я размышлял о природе времени и о том, как можно использовать его с большей пользой. Одной жизни всегда мало. Хрупкая вещь, мерцание свечи, только зажглась — и вот уже догорела. Если не затушили раньше времени по ошибке…
В Париже за неделю до моего отъезда все разговоры только и были, что об эликсире жизни. Я не верил в него. Если средство продлить наше существование и существует, то уж точно не в склянке под пробкой, но внутри нас самих. Когда меня в пятнадцать лет отправили в Кембридж, я решил, что самый простой способ выиграть время состоит в сокращении часов сна.
Я сознавал, что мне повезло попасть в колледж, поскольку мой батюшка вовсе не был таким богачом, каким желал казаться. И я слишком хорошо понимал, что мы жили в грозные времена и король, которому он служил, отличался суровым нравом и, точно громадный кузнечный мех, то веял теплом, то обдувал мертвенным холодом. Я определенно не питал ни малейших иллюзий о том, что мне будет позволено надолго остаться в Кембридже, а потому с головой погрузился в учебу, сократив сон почти до трех часов за ночь, и усталость отступила перед страстным рвением к знаниям.
Так что я по-прежнему могу работать много часов без сна, если требуется. Правда, теперь я больше склоняюсь к мысли, что причиной тому служит… одним словом, я немного побаиваюсь. Боюсь сна, боюсь этого пособника смерти. И боюсь сновидений, что выпускают на волю самые глубокие страхи.
Бам…
И пытались, посредством магии, убить или тяжело ранить Ее Величество…
Бам…
Взять его.
Я приподнялся в постели. Тяжело дыша.
Помилуй, Боже! Ведь теперь у нас другая королева.
Никаких обвинений против моего батюшки не выдвигалось, однако во время политической чистки при королеве Марии его протестантский уклон обошелся ему весьма дорого. У него отняли все, оставив лишь этот дом. К тому времени я стал почти знаменитостью в Европе благодаря своей образованности. В Париже собирались полные залы, и толпы стояли под открытыми окнами, чтобы послушать мои лекции о Евклиде. Именитые мужи приезжали ко мне в Лёвен за советом. Тогда как в Англии… Даже вернувшись в дом своей матери, я не мог позволить себе ни построить обсерваторию, ни содержать больше одной служанки. Эта страна все еще оставалась отсталой.
