В госпитале Гюзель быстро отыскала нужного человека. Высокий широкоплечий врач с длинным лошадиным лицом и бесцветными голландскими глазами распекал за какую-то провинность молодую сестру милосердия. Увидев Гюзель (которую он мгновенно узнал, несмотря на бедное платье), врач высоко поднял светлые брови и быстро зашагал по коридору. Гюзель еле поспевала за ним; мистер Ньюкомб со своими длинными ногами почувствовал родственную душу. Врач прошел один коридор, второй, третий, спустился по лестнице, дошел до высокой, обитой железом двери с жизнерадостной надписью «Морг», вошел внутрь и наконец остановился. Резко повернувшись к Гюзели, он рявкнул:
– Я предупреждал, чтобы вы не появлялись здесь! Тем более не приводили сюда посторонних!
– Это мистер Ньюкомб, доктор ван Гулль, – сдержанно ответила Гюзель.
– Тем хуже для него!
– Простите, шеф, но я была в безвыходном положении. Мистер Ньюкомб достал для нас важнейшие документы…
– Копии протоколов предварительных переговоров русского комиссара Чичерина с представителями Кемаля Ататюрка! – гордо и обиженно произнес англичанин, давая понять этому неблагодарному и скверно воспитанному человеку, как он неправ, называя его, Томаса Алджернона Ньюкомба, посторонним и говоря о нем с таким пренебрежением.
Врач действительно взглянул на мистера Ньюкомба с интересом. Правда, это был интерес такого рода, какой испытывают естествоиспытатели к каким-нибудь редкостным насекомым или другим мелким представителям фауны. Затем он непроизвольно окинул взглядом просторное помещение морга, ряды высоких металлических столов с их ужасным населением, стыдливо прикрытым белыми покровами и, холодно бросив:
– Давайте! – протянул руку.
– Э, нет! – мистер Ньюкомб склонил голову набок, как умная гончая. – Сначала верните мне мою долговую расписку! Я очень рисковал, добывая для вас эти документы!
– Вот как? – произнес ван Гулль с недоброй усмешкой и шагнул к англичанину, опустив правую руку в карман.
В это мгновение обитые железом двери морга с грохотом отворились, и в проеме появилась металлическая каталка с очередным покойником. За каталкой шел плотненький коренастый санитар в длинном, не по росту, белом халате. Доктор ван Гулль раздраженно повернулся к нему и зло осведомился:
– Куда прешься без стука? Пошел вон!
Санитар нечленораздельно замычал, показав рукой на свой рот – мол, немой я, сказал бы, да не могу, – а потом ткнул пальцем в свою каталку. Врач скривился и махнул рукой:
– Ставь и убирайся!
Пока санитар пристраивал своего еще более немногословного клиента среди ему подобных, трое вполне способных говорить живых молчали: врач молчал зло и нетерпеливо, дожидаясь, пока санитар уйдет, освободив поле боя, мистер Ньюкомб молчал обиженно и раздраженно, дожидаясь достойного вознаграждения за риск и предательство священных интересов Британской империи, а Гюзель молчала потому, что уже догадывалась, какой оборот примут события через несколько минут.
Немой санитар оставил каталку, еще что-то недовольно промычал и вышел из морга. Ван Гулль шагнул к двери и щелкнул задвижкой. Затем он повернулся к англичанину, достал из кармана плоский небольшой браунинг и негромко, но решительно произнес:
– Давайте ваши бумаги. Англичанин отскочил назад как испуганный заяц и заверещал:
– Вы сошли с ума! Как вы можете так поступать! Я начинаю подозревать, что вы не джентльмен!
При этом он растерянно оглядывался по сторонам и пытался придвинуться ближе к двери.
– Вы правы, – осклабился доктор ван Гулль, – я, слава Создателю, не джентльмен. Выкладывайте бумаги или получите пулю. Здесь очень удобное место: мы положим вас на один из пустых столов, накроем простыней… трупом меньше, трупом больше… кто их здесь будет пересчитывать?
Гюзель нервно хихикнула, англичанин, такой же бледный, как окружающие покойники, медленно отступал.
– Ну же, – нетерпеливо проговорил врач, приближаясь к Ньюкомбу и наводя на него ствол браунинга, – ну же, джентльмен, давайте бумаги! Мертвецы вам не помогут!
И в это мгновение, словно в ответ на его слова, один из мертвецов сбросил саван и сел. Это был тот самый свежий покойник, которого минуту назад привез немой санитар.
Гюзель дико завизжала от неожиданности. Доктор ван Гулль повернулся на ее визг и увидел восставшего мертвеца. Нервы у него были покрепче, чем у турецкой красавицы, да и профессия обязывала. Короче, покойников он не боялся. Но в руке у ожившего трупа был семизарядный наган, что волей-неволей вызывало некоторое уважение, особенно если учесть, что ствол этого нагана был направлен прямо в голову злокозненному доктору.
– Бросьте оружие! – крикнул «мертвец» по-французски.
Доктор ван Гулль резко нырнул, толкнул попавшую под руки пустую каталку и перекатился по полу к дверям. Каталка с размаху ударила в стол, на котором сидел оживший «мертвец» как раз в ту секунду, когда тот нажал на спуск, тем самым сбив ему прицел. Наган громыхнул, не причинив доктору никакого вреда, – пуля чиркнула по полу, выбив сноп искр. «Мертвец» соскочил со стола и бросился вслед за доктором, но тот уже распахнул двери и вылетел в коридор.
И тут же из коридора раздался его отчаянный вопль, в котором соединялись в равной степени боль и изумление.
Двери снова распахнулись, и на пороге появился немой санитар, волоча в одной руке вялое тело доктора, а в другой – обыкновенный инвалидный костыль.
– Ох и подлый же народ эти голландцы! – возмущенно заявил санитар на чистейшем русском языке. – Если бы я этого фармазона костылем как следует не приложил, убег бы, бесстыдник!
– Саенко! – бросив свой саван, удивленно спросил мертвец, оказавшийся Борисом Андреевичем Ордынцевым. – Саенко, так ты его насмерть, что ли, уложил? Аркадий Петрович с меня голову снимет! Ведь это самый главный его противник, его же допросить нужно!
– Да я ничего… – смутился Саенко, ибо «немой санитар», конечно же, был ни кем иным, как этим достойным представителем великого украинского народа, – так, легонечко совсем приложил, на всякий случай… так сказать, для устрашения, чтобы этот сквернавец чего себе не вообразил.
Нынешним утром Борис, оставленный Горецким под присмотром Саенко, сначала выспался, потом вымылся горячей водой, сокрушаясь, что не может пойти в турецкие бани, после чего с аппетитом позавтракал, вернее, если считать по времени, то пообедал. Еду Саенко принес из ресторана. И хоть денщик по-прежнему ворчал и сокрушался, что еда не такая как в России, Борис был не в претензии. После еды он почитал газету, повалялся немного на низком турецком диване, а потом заскучал.
– Эх, Саенко, там такие дела творятся, а мы с тобой тут сидим, как в тюрьме.
– Аркадий Петрович без вас управится, – ворчливо ответил Саенко, уже чувствуя, к чему склоняет его Борис.
– Да в том-то и дело, что полковник сегодня другими делами занят! – закричал Борис, расслышав в словах Саенко некоторое колебание. – Ведь опять эта Гюзель английских агентов вокруг пальца обведет. Уже раз так было! И человек, что за ней стоит, успеет скрыться. А мне что тогда – так и сидеть тут у Горецкого, носу не высовывать?
– Англичане – да, англичане – народ сомнительный, – согласился Саенко. – Дамочка-то шустрая, шельма! Вполне возможна такая вещь…
– Стало быть, что вчера Аркадий Петрович говорил? Всех в том доме, куда меня привезли, уже взяли, там, куда собирались везти – тоже, только главный ушел. Осталась Гюзель одна… И куда она ходила вчера ночью? В госпиталь святой Агнессы, – сам себе ответил Борис. – Вот и едем сейчас туда – походим, посмотрим.
– Чего впустую-то ноги стаптывать? – заупрямился вдруг Саенко, которому Горецкий утром строго-настрого запретил выпускать Бориса из дома.
– Не впустую, чувствую я, что не зря мы туда поедем, интуиция у меня.
На такое умное слово Саенко не нашелся, что ответить.
И они отправились в госпиталь святой Агнессы. Войдя в здание госпиталя, Саенко сразу же стянул откуда-то белый халат санитара, а Борису наскоро замотал лицо бинтом, чтобы не узнали. На них никто не обращал внимания, потому что в госпитале царило чисто французское столпотворение. Ходячие больные шатались взад и вперед по коридорам, везде было шумно, пыльно и пахло человеческим несчастьем и болезнями. Саенко, глядя на такое безобразие, употребил более сильное слово.
Вдруг Борис остановился и дернул Саенко за руку, заметив мужчину и женщину, которые сопровождали доктора, шагавшего по коридору с деловым и озабоченным видом. Борис подивился на неказистое платьице, но Гюзель в нем узнал безошибочно. Достать каталку и простыню для Саенко не составило труда.
Доктор ван Гулль, ни слова, конечно, не понимавший по-русски, очнулся от звука человеческих голосов и прежде всего с уважением посмотрел на внушительный костыль в мощной руке Саенко.
