За месяц я, к моему удовлетворению, закончила «Перекресток беды» триумфальным возвращением Кэтрин Горлинс на сцену; своим крупным, округлым почерком я переписала пьесу начисто и решила немедленно отправить ее с посыльным в лаймхаусский театр «Белл», владелицей которого была миссис Латимер. Она специализировалась на забористых мелодрамах, и в сопроводительном письме я написала, что «Перекресток беды» — вещь смелая и чрезвычайно современная. Я ждала предложения о постановке в следующей же почте, но прошла неделя, а ответа все не было, хоть в письме я и намекнула, что некоторые другие театры уже проявляют большой интерес. Наконец я надумала отправиться в «Белл» собственной персоной и наняла для этой цели карету; рассудив, что впечатление будет сильней, если она останется ждать меня на улице, я велела кучеру стоять прямо против подъезда, а сама решительно открыла знаменитые двери с витражами. Миссис Латимер — а для близких людей просто Герти — сидела за ширмой в своей маленькой конторе и считала выручку от вчерашнего вечернего спектакля. В первый миг она не узнала меня, одетую как респектабельная замужняя женщина, а потом откинула назад голову и расхохоталась. Она была то, что в среде комических артистов называется «женщина в соку», и жир колыхался у нее под подбородком весьма неаппетитным образом.
— Кого я вижу, — сказала она, — это же Лиззи с Болотной. Как поживаешь, девочка моя?
— Теперь, к вашему сведению, я миссис Кри.
— О, я рада принять это к сведению. Но так упирать на условности — это на тебя что-то не похоже, Лиззи. Когда я в последний раз тебя видела, ты была Старшим Братцем.
— Те времена уже позади, миссис Латимер, новый день на дворе. Я, собственно, пришла по поводу пьесы.
— Что-то не соображу, милая, о чем ты сейчас.
— «Перекресток беды». Автор — мой муж, мистер Кри, пьеса была вам отослана неделю назад. «Ничего, ах, ничего я в ответ не услыхала».
— «За прилавком девушка вздыхала»? Ты, я вижу, не забыла свои старые песенки, Лиззи. — Она ни капли не смутилась. — Погоди, дай вспомнить. Была, была вещь с таким названием или что-то похожее… — Она открыла дверцу стоящего в углу буфета, и я увидела, что он весь набит связками бумаг и папками. — Если пришла на той неделе, должна сверху лежать. Ну вот, что я тебе говорила? — Первой же рукописью, какую она вытащила, оказался мой «Перекресток беды», и она бегло пролистала пьесу, прежде чем протянуть мне. — Я давала ее Артуру, милая, и он ее отклонил. Сказал, что нет в ней настоящего крепкого сюжета. А сюжет нам позарез нужен, Лиззи, иначе они до конца не высидят. Помнишь, что получилось с «Фантомом из Саутуарка»?
— Но это же была полнейшая чушь. Все эти стоны и завывания.
— Зрители мне едва театр не разнесли, милая. Могу тебя уверить, что громче всех завывала я.
Я принялась рассказывать ей содержание «Перекрестка беды» и пошла даже на то, чтобы прочесть отдельные места, но она осталась непреклонна.
— Не пойдет и не пойдет, Лиззи, — сказала она. — Соус соусом, а мясо-то где? Понимаешь, милая, о чем я? Пожевать нечего.
Я готова была сжевать саму Герти, несмотря на весь ее жир.
— Это ваше последнее слово, миссис Латимер?
— Боюсь, что да. — Теперь, когда с деловой частью было покончено, она откинулась на спинку кресла и оглядела меня. — Так скажи мне все-таки, Лиззи, неужто ты взяла и совсем бросила сцену? Такая прекрасная была комическая артистка. Нам всем очень тебя не хватает.
Я не была настроена с ней откровенничать и собралась уходить.
— Итак, Герти Латимер, что мне передать моему мужу, который трудился над этой пьесой день и ночь?
— В другой раз повезет.
Я вышла из ее конторы, миновала ширму и собиралась уже сесть в карету, как вдруг в голову мне пришла чрезвычайно интересная и необычная мысль. Я вернулась, встала перед ней и положила «Перекресток беды» на стол.
— Во сколько мне обойдется аренда вашего театра? Всего на один вечер?
Она отвела от меня взгляд, и я видела, что она делает в уме молниеносный подсчет.
— Ты имеешь в виду что-то вроде бенефиса, милая?
— Да. Бенефис, можно сказать, в вашу пользу. Мне потребуется только сцена. Вы ничем не рискуете.
Но все-таки она колебалась.
— У меня есть, конечно, окошко между «Пустым гробом» и «Последним вздохом пьяницы»…
— Мне только один вечер и нужен.
— В это время года, Лиззи, плата будет недешевая.
— Тридцать фунтов.
— И все мокрые деньги?
— Идет.
Деньги я взяла из моих личных скромных сбережений, которые хранила в кошельке за зеркалом в своей комнате; я вернулась с условленной суммой через несколько часов, и мы тут же ударили по рукам. Условились о дате — до спектакля оставалось недели три, — и она согласилась предоставить мне весь нужный реквизит и декорации.
— У меня есть великолепный «Ковент-Гарден», — сказала она. — Помнишь «Уличных торговцев»? Там, правда, на этом фоне шел бурлеск, но тебе вполне сгодится для мрачной сцены. Где-то и фонарный столб должен быть — можешь к нему прислониться, милая. Поискать, может, отыщется даже мусорный фургон из «Оливера Твиста», хотя подозреваю, что Артур обменял его на ковер-самолет.
Я поблагодарила ее за фонарный столб, но, по правде говоря, все, что требуется, было у меня внутри.
Я уже знала свою роль наизусть, у Эвлин очень эффектно получалась моя злодейка сестра, и нам нужны были теперь только трое мужчин на эпизодические роли. Их найти было нетрудно: Эвлин знала одного безработного фокусника, из которого вышел отличный пьяница муж, а я пригласила разговорный дуэт: один стал репетировать театрального агента, другой — уличного фата. Все трое тихонько приходили ко мне домой, пока мой супруг попусту тратил время в Британском музее, — я не хотела, чтобы он знал о моих планах, пока я не откроюсь ему «в день события». Какой ему будет восхитительный сюрприз! Единственную трудность составляла публика. Разумеется, я хотела играть перед полным залом, но как этого добиться без афиш и газетных столбцов? Наконец Эвлин предложила выход: зазвать всех лаймхаусских зевак и праздношатающихся, вообще всех, кто в этот вечер будет свободен. Поначалу я колебалась — мне-то, конечно, хотелось выступать перед избранными ценителями, — но я видела достоинства ее плана. Публика будет не слишком изысканная, но во всяком случае благодарная. Мы обе достаточно хорошо знали эту часть города и утром перед спектаклем раздали самодельные билеты, сулившие бесплатное зрелище. Столько оказалось лоточников, уличных торговцев, грузчиков, которые не прочь были поразвлечься «за так», что мы обеспечили полный сбор меньше чем за час.
— Не забудь, — говорила я каждому, — сегодня в шесть. И не опаздывать, понял?
Я попросила мистера Кри вернуться в этот день из читального зала пораньше под тем предлогом, что нужно урезонить нахального водопроводчика; я ждала мужа в дверях с лицом, исполненным такой радости и любви, что он остановился на крыльце как вкопанный.
— Что случилось, Лиззи?
— Ровно ничего. Только то, что мы с тобой кой-куда сейчас отправимся.
— Куда?
— Погоди, скоро узнаешь. Наслаждайся пока что поездкой бок о бок со звездой театра.
За углом нас уже поджидал кеб, вознице заранее было сказано, куда ехать, и мы тронулись бодрой рысью.
— Лиззи. Дорогая моя. Прошу тебя, скажи мне все-таки, куда ты меня везешь?
— Ты должен сегодня называть меня Кэтрин. Кэтрин Горлинс. — Я горела таким нетерпением, что не могла больше от него таиться. — Сегодня вечером, Джон, я буду твоей героиней. Сейчас мы едем на Перекресток беды. — Он никак не мог уразуметь, о чем я толкую; хотел что-то сказать, но я приложила к его губам палец. — Ты всегда к этому стремился. Сегодня твоя пьеса обретет жизнь.
— Она написана только наполовину, Лиззи. Что ты хочешь сказать?
— Она готова. Закончена.
— С тех пор как я пришел домой, ты говоришь одними загадками. Как, скажи на милость, она может быть готова?
В другое время его тон, вероятно, рассердил бы меня, но в тот день ничто не могло выбить меня из колеи.
— Я закончила «Перекресток беды» вместо тебя, мой дорогой.
— Прости меня, я не понимаю.
— Я видела, как ты мучился с пьесой, Джон. Ты не мог ее дописать и считал себя из-за этого литературным неудачником. И вот я взялась за дело сама. Пьеса завершена.
Бледный как полотно, он откинулся на спинку сиденья; потом поднял ладони к лицу, стиснул кулаки. На миг мне показалось, что он хочет меня ударить, но он стал яростно тереть себе глаза.
— Как ты могла? — прошептал он наконец.
— Что могла, дорогой?
— Как ты могла все погубить?
— Погубить? Что погубить? Я просто-напросто закончила то, что ты начал.
— Ты погубила меня, Элизабет. Ты лишила меня последней надежды на свершение, на славу. Ты понимаешь, что это значит?
