– А я нахожу, что вы должны поехать со мной безропотно и бесплатно, памятуя о наших с вами особых деловых отношениях, сэр.
– Вот, Пенни, – крикнул доктор Смит, обращаясь куда-то в пустоту, – ты называешь этого негодяя самым достойным из известных тебе молодых людей, а он обычный шантажист и вымогатель!
Натянув пальто, доктор первым вышел на улицу и свистком подозвал кэб.
– Взгляните, доктор, вот наш больной, – сказал Фаберовский, когда они приехали на Эбби-роуд и вошли в гостиную, где Розмари посадила Васильева на стул.
Завидев незнакомого человека, фельдшер несмело встал.
– Этот?! – брызнул слюной доктор Смит. – Да если он больной, то я вовсе покойник!
– Сегодня утром у него был эпилептический припадок.
– Mobus sacer[6]. А ну-ка сядь, – велел доктор Васильеву. – И закатай штанину.
Он раскрыл саквояж и достал из него перкуссионный молоток и стетоскоп.
– Скажите, доктор, когда у него могут проявляться припадки? – спросил поляк, пока доктор вынимал инструменты.
– Припадок может проявиться, если пациент сильно разволнуется, – ответил Смит, отводя Фаберовского за локоть к окну. – А может случиться, когда он спокоен. Зависимости здесь нет. Это хроническая болезнь нервной системы, чистый невроз. О сущности ее наука знает очень мало.
– Почему она возникает?
– Она часто передается из поколения в поколение. И страдают ей по большей части истощенные и слабые субъекты, – доктор ткнул Фаберовского согнутым пальцем в грудь, – а также пьяницы, – палец Смита угодил поляку в живот, – и онанисты!
– Осторожно, доктор! – Фаберовский успел перехватить руку доктора и отвести в сторону.
– А все потому, что каждый наглец, имеющий интерес в моей дочери, сперва пакостит мне, старому, больному человеку!
– У меня нет интереса в вашей дочери, доктор. Меня интересует только вот этот человек. Он действительно эпилептик?
– Не знаю, не знаю. У вашего больного кариозные зубы, он медлителен…
– Мы можем ожидать от него каких-нибудь неожиданностей?
– Каких угодно! Большому припадку предшествует так называемая аура. Больной ощущает, как будто на него дует, – доктор Смит поежился, как от сквозняка. – Это ощущение, начинаясь с рук или ног, восходит к голове…
Фаберовский сделал шаг назад и палец доктора, направленный ему в лоб, повис в воздухе.
– …И быстро переходит в припадок. Ауре часто предшествуют галлюцинации, искры в глазах, шум в ушах и прочие неприятные ощущения. Но это еще не самое страшное. Иногда у эпилептиков бывают другие расстройства, которые мы, врачи, называем помрачением сознания.
– Чем это может грозить?
– Внезапными помешательствами, гримасами, вывихиваниями членов, заиканиями, и как бы во сне совершаемыми безумными и дикими поступками.
– Ну, это еще не так страшно. Я мыслил чего погорше, – облегченно вздохнул поляк.
– Ха! – обрадовался доктор Смит. – Я еще не все вам сказал, мистер Фейберовский. В таком состоянии он может в своем бреду дойти даже до убийства или самоубийства.
– Что же делать? – спросил Фаберовский и оглянулся на Васильева, который сидел на стуле посреди гостиной в засученных штанах, положив ногу на ногу, и умиротворенно дремал.
– Я могу прописать ему бром, – сказал доктор Смит, – но его все равно следует наблюдать, в том числе и ночью, иначе в один прекрасный момент он может сам себя изувечить, не говоря уже о других. Но он все равно кончит слабоумием, мистер Фейберовский. Мой вам совет: лучше избавьтесь от него сейчас, пока не поздно.
– Так. Я, конечно, могу пополнить им число ваших пациентов. Но то будет совсем не по-христиански с моей стороны.
– А заставлять старого человека бесплатно осматривать больного – по-христиански? Да я за простую свинку получаю не меньше полгинеи, а тут не заработаю даже фартинга! – в сердцах доктор Смит обрушил молоток на колено дремавшего Васильева.
Лицо фельдшера исказилось от боли, змеиным движением он рванулся вперед и впился мертвой хваткой доктору в руку, отчего молоток выпал из разжатых пальцев. Заверещав, Смит вскочил и сухим старческим кулачком стал стучать пациенту в лоб, извиваясь от боли.
– Не стучитесь, там все равно никого нет, – сказал Фаберовский, глядя на окровавленную руку Смита и безумные глаза Васильева, который не мог разжать челюсти. – Сейчас я вас освобожу, хотя едва ли потомки будут благодарить меня за это.
– Разожмите ему челюсти ножом! – визжал на весь дом доктор, не переставая лупить фельдшера.
– Это опасно, – заметил Фаберовский, подходя к камину, в котором пылали раскаленные угли. – Во-первых, это негигиенично, во-вторых, я могу порезать ему язык, в-третьих, ненароком можно ампутировать вам руку. В конце концов, это просто старомодно. Я ведаю самый новый метод освобождения докторов из зубов пациентов.
И поляк взял бронзовые каминные щипцы.
– Нет! – истошно закричал Смит и забился в зубах у фельдшера.
Фаберовский быстрым шагом подошел к Васильеву и каминными щипцами зажал ему нос, так что фельдшеру нечем стало дышать, он стал хватать ртом воздух, и доктор получил свободу. Бросив молоток в саквояж, доктор Смит с проклятьями покинул дом, а поляк, вытерев Васильеву платком перепачканный в крови рот, посадил его в кэб и повез фельдшера обратно в Вулворт.
– Боже, что это? – в изумлении спросил Артемий Иванович, отрываясь от блюдца с чаем, когда Фаберовский ввел в дверь фельдшера, лицо которого было покрыто багрово-желтыми кровоподтеками, правый глаз заплыл, а нос посинел.
– Коленька! – пронзительно закричала Дарья, бросаясь к Васильеву. – Что они с тобой сделали?!
– Пани Дарья! – окликнул ее Фаберовский, снимая пальто. – Запытайте у него о том, что он сделал с почтенным доктором Смитом.
– Как?! – воскликнул Владимиров. – Так вы возили его к доктору Смиту? Как поживает его супруга?
– Я не видел миссис Смит. А этот урод чуть не откусил доктору руку. Я едва смог разжать ему челюсти.
– Дарья Семеновна, помнишь, в Петергофе был такой фонтан? – спросил Владимиров. – Самсон, раздирающий пасть льву.
– Я зажал ему нос каминными щипцами и тем только и спас доктора от неминуемого увечья, – сказал поляк.
– Раскаленными на углях? – восторженным голосом инквизитора-подпаска спросил Артемий Иванович.
– И надо бы, так некогда было, – Фаберовский подошел к буфету и выдвинул верхний ящик. – Дарья, ты имеешь в доме острые предметы?
– Есть, знамо. Вилки там, ножи… Вот такой есть, – Дарья отстранила поляка и достала из ящика уже знакомый Владимирову нож.
– Так ты их всех спрячь да на ключ замкни.
– Это еще зачем?
– Я не шучу, пани. Доктор говорит, что у нашего Николая тяжелая хвороба, которая может довести его во время приступа даже до убийства, о чем он будет всю жизнь жалеть. Не делай ему плохо, замкни все в недоступное для него место.
Дарья с вызовом собрала все вилки и ножи и заперла в буфет.
На обратном пути, после объявления суммы за лечение, Фаберовский с Васильевым заезжают к Шапиро, которую он просит пристроить фельдшера к какой-нибудь работе.
Васильев знакомится с Эддоуз, ночевавшей в помещении для тележек в д. 26 в Миллерс-корте, и дает ей визитную карточку Фрэнка Катера. Шапиро помогает устроить Васильева в цирюльню, где он срезает мозоли и бородавки.
Васильев ходит на работу по Виадук-стрит и Брейди-стрит рядом с Восточно-Лондонским театром.
* * *
Из Вулворта Владимиров и Фаберовский поехали в Уайтчепл по подземной железной дороге. С Уайтчеплской станции они свернули не к знакомому уже им по коронерскому дознанию Институту Рабочих Парней, а направо и затем в узкий проулок на мостик через пути подземки, по которому Фаберовский вывел Артемия Ивановича на шедшую параллельно Уайтчепл-роуд улицу прямо к большому четырехэтажному зданию школьного вида с широкими окнами.
– Гимназия! – обрадовался Артемий Иванович, указав на него, и тут же погрустнел. – Не годится место. Скажут – детишки балуются.
– Это начальная школа в ведении здешнего школьного комитета, которая содержится на деньги прихода. Но мы будем резать в ночи, когда никто уже не скажет, что это прилежные ученики остались после уроков.
Позади них внизу в канаве лязгнул подъехавший к платформе поезд подземки и зашипел, выпуская пар.
– Ну и где же мы будем резать? – Артемий Иванович старался перекричать шипение паровоза.
– На той стороне школы! – сказал Фаберовский и вывел Владимирова на широкую мощеную улицу, упиравшуюся в фасад школы. – Вот та западная часть Бакс-роу в сторону Сити слишком хорошо проглядывается, а продолжение Бакс-роу на восток вполне нам подходит.
Артемий Иванович взглянул в направлении, указанном поляком. Бакс-роу действительно превращалась из широкой просторной улицы в узкую и темную, обтекая слева стоявшую поперек, словно камень в русле реки, школу. Улочка, по которой они пришли, была еще уже и тесным мрачным ручьем шла параллельно Бакс-роу справа от школы.
