Выяснив таким образом, что мумифицированное тело на Хэкфорд-Тор действительно принадлежит Эльфгару, коронерский писарь, весьма удовлетворенный успехом первой части миссии, продолжил свой путь в направлении Сэмпфорд-Спайни. Эта крошечная деревушка была ближайшей к месту, где обнаружился труп, и коронер приказал писарю, не выдавая причины, осторожно расспросить, не появлялся ли в ней Эльфгар в недавнем прошлом.
Руководствуясь полученными от священника в Тотнесе указаниями, Томас отправился на север в Бакфастли. Он перекусил в аббатстве, а затем продолжил свое путешествие на северо-запад по самой безлюдной и отдаленной части южного Дартмура. Придерживаясь совета аббатского келаря, монаха из местных, он выбрался на старую дорогу, известную под названием Аббатский тракт, которая петляла по коричнево-серой унылой скалистой местности среди умирающих кустов папоротника и вереска. Почти всю вторую половину дня одинокий коротышка то поднимался на склоны холмов, то вновь спускался в поросшие кустарником долины, пересекал покрытые жухлой травой плато, стараясь не уклониться с почти невидимого Аббатского тракта, по которому путешествовали разве что пастухи да такие же одинокие путники, как он сам.
Перед тем как тракт достиг пересечения с дорогой, тянущейся от Вайдкоума в сторону Тейвистока, он, вспомнив рекомендации келаря, свернул на запад, чтобы пересечь Уокгемптон-Коммон. Никаких знаков или указателей не было, если не считать изредка попадавшиеся на пересечениях троп сложенные из камней придорожные пирамиды, и ориентироваться даже при установившейся ясной погоде было почти так же сложно, как в открытом море. Дважды Томасу повезло повстречать на пути пастухов, которые подсказывали, как лучше ехать дальше. Их указания были расплывчатыми и сбивчивыми, ибо большинство обитателей этих мест проводили всю жизнь, не покидая пределов своих собственных поместий.
Ветер, завывавший над всей восточной Англией и уносившийся в сторону невидимого моря, насквозь пронизывал поношенный плащ и ту жалкую одежду, что была под ним. Чтобы спастись от холода, Томас подвязал к груди суму, однако руки и ступни заледенели, и он почти не чувствовал их к тому времени, когда мул, обогнув Ингра-Тор, доставил его к краю поросшей деревьями долины, на противоположной стороне которой виднелись хижины Сэмпфорд-Спайни.
День клонился к сумеркам. С самого рассвета Томас почти не слезал с мула, если не считать двух коротких передышек в Тотнесе и Бакфастли. Усталость болью сковывала кости, поясница ныла от длительного сидения в неудобной позе на спине неутомимого животного.
Помедлив мгновение, он направил мула вниз, в долину, через речушку Уокем и затем в деревню. «Что я здесь делаю?» – горестно спрашивал он себя. Человек с хорошей головой на плечах, умеющий хорошо читать и писать, посвященный в сан священника, он мог бы занять высокий пост в церкви, – но вот ведь как все обернулось, и теперь он в холоде и одиночестве трясется на спине изъеденного блохами мула в одном из самых отдаленных уголков Англии. И все из-за минутной слабости плоти в Винчестере, когда, поддавшись на миг ее зову и предательским чарам коварной девицы, он разом разрушил всю свою дальнейшую жизнь. Томас не испытывал заблуждений по поводу своей внешней непривлекательности – горб на спине, косоглазие, кривые ноги, – но неужели же Всевышнему угодно каждый раз сдавать ему проигрышные карты? Неужто в нем нет ничего, чтобы заслужить достойное вознаграждение, хотя бы мимолетную похвалу? Почему именно он всегда становится объектом насмешек, почему Гвин не считает его за человека, а Джон де Вулф вечно отправляет в самые тяжелые поездки?
А ведь он хороший писарь – кто, скажите, сравнится с ним по скорости письма и четкости почерка? Он неплохой человек, какой бы отталкивающей ни была его внешность. Он терпеть не может насилия, любит Бога и церковь, хотя и без обожания. Он даже любит детей и животных – редкое качество в век жестокости и насилия, – и все же большинство тех, с кем ему приходится иметь дело, относятся к нему как к прокаженному или нищему.
Иногда Томас подумывал о самоубийстве, но понимал, что никогда не отважится на подобный поступок, и не только потому, что это богопротивное деяние, ведущее к вечному проклятию и мучениями в аду, но и потому, что знал: у него попросту не хватит смелости, чтобы поднять на себя руку.
Все это были привычные мысли, поневоле приходящие в голову едва ли не каждый день. Он попытался посмотреть на вещи с другой, более яркой стороны. Например, коронера, по крайней мере, убедили взять его к себе в качестве писаря, так что ему не пришлось голодать на улице. И еще ему повезло с жильем – пусть жалкий, но свой угол при соборе, спасибо архидиакону, посодействовал.
Томас вздохнул и шлепнул мула в бок, заставляя его тронуться с места, и животное, миновав рощу, зашлепало по мелководью речки, приближая наездника к Сэмпфорд-Спайни и очередному этапу расследования.
На следующий день, пополудни, в деревню Питер-Тейви медленно вошел странник в серо-белом облачении цистерцианского монаха. При нем был длинный посох, вырезанный недавно из орешника, и странник, обратившись с просьбой о пище и ночлеге в поместный дом, сказал, что он возвращается в Саттон близ Плимута после паломничества к мощам святого Давида в Уэльсе.
Сенешаль, управляющий поместья, отправил его в одну из хижин, прилепившихся к обветшалому строению, где располагалась кухня. Ему показалось странным, что монах обратился за едой и кровом в поместье, хотя всего в часе ходьбы, за долиной Тейвисток, находится огромный монастырь Святой Мэри и Святого Румона, однако после некоторых размышлений он решил, что, по всей видимости, цистерцианские монахи не в ладах с бенедиктинским орденом.
В кухне хромой парень и две беспрестанно хихикающие девушки были заняты приготовлением еды для вечерней трапезы в холле. Они оказались довольно дружелюбными и угостили монаха щедрой порцией вареных овощей, хлебом из муки грубого помола и несколькими ломтиками соленой ветчины, добавив к ним неизменный кувшин с водянистым элем.
Никогда не упускающие возможности поболтать со странниками повара, жаждая услышать новости о неведомом мире за пределами деревни, засыпали гостя вопросами о паломничестве. Благословленный богатой фантазией, он нагородил бесконечную цепочку вранья, дабы удовлетворить их любопытство, потому что на самом деле никогда не был ближе к могиле Святого Давида, чем в Гластонбери.
В промежутках между красивыми выдуманными историями коротышка в серых одеждах умудрялся вставлять собственные вопросы, и ближе к ночи Томас, а это, разумеется, был он, похвалил себя за успешно проведенную разведку, устраиваясь на ночлег на охапке свежей соломы в углу цокольного этажа. Он лежал, завернувшись в толстую монашескую хламиду, надетую поверх собственных одежд, впервые за два дня более-менее отогревшись перед очагом в центре помещения, где тлел древесный уголь. Вокруг него спали или разговаривали с дюжину других мужчин и детей, в основном прислуга или рабочие при поместье, у которых не было собственного жилья.
Через один из оконных проемов в стене Томас смотрел на усыпанное звездами ночное небо, невероятно прозрачное в первые морозные дни года, и проговаривал в уме повествование, которым собирался поразить коронера Джона по возвращении в Эксетер.
В Сэмпфорд-Спайни он первым делом разыскал местного священника, толстого и ленивого мужчину, чьи основные интересы сводились к элю и сидру в ущерб, разумеется, его пасторским обязанностям. Томас выдал себя за священника, направляющегося в пожалованный ему указом епископа Эксетерского церковный приход в отдаленной части Корнуолла. Знание имен и знакомство с религиозными обычаями облегчило задачу, и вранье сошло ему с рук, тем более что безграмотный коллега и не проявил особой подозрительности.
Ему удалось заручиться у священника обещанием ночлега. В качестве приложения к ночлегу он получил немного еды, недостаток который был с лихвой компенсирован избытком хмеля, развязавшего язык хозяина до неудержимой болтливости. Прежде чем они свалились на набитые сеном матрасы на полу единственной комнаты дома, пристроенного к деревянному зданию церкви, Томас выудил из собеседника все сведения о человеке по имени Эльфгар, которые только имелись в Сэмпфорд-Спайни.
– Заезжал он к нам, заезжал, – промямлил священник, с трудом шевеля языком, отрыгивая газ от трех кварт сидра. – Приехал на хорошем большом коне, уже поздно вечером; правда, тогда дни были длиннее, чем сейчас. Сказал, что направляется в Питер-Тейви, спрашивал, как туда добраться. Решил, что до темноты не поспеет, потому что лошадь у него захромала. Та карга, что варит пиво в нашей деревне, содержит приют, который с натяжкой может сойти за таверну, – во всяком случае, у нее найдется лишний матрас для путника, поэтому он остановился на ночлег у нее.
