Огромными прыжками, через три ступеньки, преодолел пролет — дверь с висячим замком. Еще два пролета — опять замок.
Внизу грохотали торопливые шаги.
Оставался всего один пролет. На верхней площадке смутно темнела еще какая-то дверь.
Заперта! Железная полоса, замок.
Эраст Петрович взялся руками за холодную ленту металла и, согласно учению о духовном могуществе, вообразил, что она бумажная. Рванул никчемную полоску на себя, и замок вдруг отлетел в сторону, залязгав вниз по каменным ступеням.
Торжествовать было некогда. Фандорин вбежал в какое-то темное помещение с низким косым потолком. Сквозь маленькие оконца просматривалась покатая, тускло мерцающая под луной кровля.
Еще одна дверь, но без замка и хлипкая. Ей хватило одного удара ноги.
Чиновник особых поручений выбежал на крышу и в первый миг задохнулся от ледяного ветра. Но холод был не самое худшее. Беглого взгляда вокруг оказалось достаточно, чтобы уразуметь: деваться отсюда совершенно некуда.
Фандорин бросился к одному краю, увидел далеко внизу освещенную улицу, людей, экипажи.
Метнулся в противоположную сторону. Внизу заснеженный двор.
На дальнейшие исследования времени не осталось. От чердачной надстройки отделились три тени и медленно двинулись к застывшему над пропастью обреченному человеку.
— Быстро бегаете, господин статский советник, — еще издали заговорил один, лица которого было не разглядеть. — Посмотрим, умеете ли вы летать.
Эраст Петрович повернулся к теням спиной, потому что смотреть на них было неприятно и бессмысленно. Глянул вниз.
Летать?
Увидел под собой голую стену без окон, снег. Хоть бы дерево — можно было б прыгнуть, попробовать ухватиться за ветки.
Летать?
Высшей степенью мастерства у клана Крадущихся, научивших Фандорина искусству управлять духом и телом, считался трюк под названием «Полет ястреба». Эраст Петрович не раз рассматривал рисунки в старинных рукописях, где техника этого невероятного фокуса была изображена подробно, во всех деталях. В древние времена, когда царства страны Солнечного Корня вели многовековую междоусобную войну, Крадущиеся считались непревзойденными лазутчиками. Им ничего не стоило, вскарабкавшись по отвесным стенам, проникнуть в осажденную крепость и выведать все тайны обороны. Однако куда труднее было выбраться с добытыми сведениями обратно. Время на то, чтобы спустить веревочную лестницу или хотя бы шелковый шнур, у лазутчика имелось не всегда. Для этого и был придуман «Полет ястреба».
Учение наставляло: «Прыгай без толчка, ровно, чтобы зазор между тобой и стеной составлял две ступни, не больше и не меньше. Тело держи идеально прямо. Считай до пяти, потом резко бей пятками по стене, перевернись в воздухе и приземляйся, не забыв сотворить моление Будде Амида».
Рассказывали, что мастера древности умели совершать «Полет ястреба» со стен высотой в сто сяку, то есть пятнадцать саженей, но Эраст Петрович этому не верил. При счете до пяти тело успеет пролететь всего пять-шесть саженей. Последующий кульбит, конечно, смягчит падение, но все же вряд ли возможно уцелеть, прыгая с высоты, превышающей семь-восемь саженей, да и то при условии невероятной ловкости и особенного расположения Будды Амида.
Однако для скептицизма момент был неподходящий. Сзади приближались неспешные шаги — торопиться господам нигилистам теперь было некуда.
Сколько же здесь сяку? — попробовал сообразить статский советник. Не больше пятидесяти. Для средневекового лазутчика сущий пустяк.
Твердо помня, что прыгать надо без толчка, он вытянулся в струнку и сделал шаг в пустоту.
Ощущение полета показалось Эрасту Петровичу отвратительным. Желудок предпринял попытку выскочить через горло, а легкие замерли, не в силах произвести ни вдох, ни выдох, но всё это было несущественное. Главное — считать.
На «пять» Фандорин что было сил ударил ногами назад, ощутил обжигающее прикосновение твердой поверхности и сделал относительно несложную фигуру «Атакующая змея», именуемую в европейском цирке двойным сальто.
«Наму Амида Буцу»,[7] — успел мысленно произнести Фандорин, прежде чем перестал что-либо видеть и слышать.
Потом ощущения пробудились, но не все: было очень холодно, нечем дышать и все равно ничего не видно. Эраст Петрович в первый миг испугался, что из-за молитвы угодил в буддийский Ледяной ад, где всегда холодно и темно. Но в Ледяном аду вряд ли знали по-русски, а глухие голоса, доносившиеся откуда-то из-под небес, говорили именно на этом языке.
— Шварц, где он? Как сквозь землю провалился.
— Вон он! — закричал другой голос, совсем молодой и звонкий. — В сугробе лежит! Просто отлетел далеко.
Только теперь оглушенный падением Фандорин понял, что не умер и не ослеп, а, действительно, лежит лицом вниз в глубоком сугробе. Глаза, рот и даже нос забиты снегом, отчего невозможно дышать и темнота.
— Уходим, — решили наверху. — Если не сдох, так все кости переломал.
И в поднебесье стало тихо.
Если и переломал, то не все — это статский советник понял, когда сумел подняться сначала на четвереньки, а затем и в полный рост. То ли наука Крадущихся спасла, то ли Будда Амида, а вернее всего — кстати подвернувшийся сугроб.
Шатаясь, пересек, двор, через подворотню выбрался в Звонарный переулок — прямо в объятья городовому.
— Осподи, совсем с ума посходили! — ахнул тот, увидев облепленного снегом голого человека. — Палят почем зря, в снегу телешом купаются! Ну, господин хороший, ночевать тебе в околотке.
Эраст Петрович еще немного пошатался, держась за отвороты жесткой, заиндевевшей шинели, и стал медленно оседать.
С переездом на новую квартиру возникли сложности — полицейские шпионы прочесывали Москву таким частым гребнем, что обращаться за помощью к сочувствующим сделалось слишком опасно. Поди угадай, за кем из них установлена слежка.
Решили остаться на Воронцовом поле, тем более что возникло и еще одно соображение. Если ТГ так хорошо осведомлен о планах жандармов, то зачем затруднять ему сношения с группой? Кто бы ни был этот таинственный корреспондент и какие бы цели ни преследовал, ясно, что это союзник, и союзник поистине бесценный.
Вечерняя операция в Петросовских банях прошла из рук вон плохо. Во-первых, потеряли Гвоздя, убитого наповал пулей полицейского вице-директора. Этот сверхъестественно увертливый господин вновь ушел, хотя Грин лично возглавил погоню. Со статским советником Фандориным тоже получилось неаккуратно. Емеля, Шварц и Нобель должны были спуститься во двор и добить его. Глубокий снег мог смягчить падение. Вполне возможно, что чиновник особых поручений отделался пустяками вроде переломанных ног и отбитых почек.
Еще вчера вечером, когда Боевая Группа, пополнившаяся за счет проверенных в деле с эксом москвичей, готовилась к акции в Петросовских банях, Игла принесла химикаты от Аронзона и взрыватели. Поэтому сегодня Грин занялся пополнением арсенала — устроил в кабинете лабораторию. Горелку для разогревания парафина изготовил из керосиновой лампы, для перемолки пикриновой кислоты приспособил кофейную мельницу, роль реторты выполняла склянка из-под оливкового масла, а из самовара получился сносный перегонник. Снегирь готовил корпуса и начинял шурупами.
Остальные отдыхали. Емеля все читал своего «Монте-Кристо» и лишь изредка заглядывал в кабинет, чтобы поделиться эмоциями от прочитанного. От новичков же — Марата, Бобра, Шварца и Нобеля — все равно проку не было. Они устроились на кухне биться в карты. Играли всего лишь на щелчки по лбу, но азартно — с шумом, гоготом и криком. Это было ничего. Ребята молодые, веселые, пусть позабавятся.
Работа по составлению гремучей смеси была кропотливая, на много часов и требовала полнейшей концентрации внимания. Одно неверное движение, и квартира взлетит на воздух вместе с чердаком и крышей.
В третьем часу пополудни, когда процесс был наполовину закончен, раздался телефонный звонок.
Грин снял слуховую трубку и подождал, что скажут.
Игла.
— Приват-доцент заболел, — озабоченно проговорила она. — Очень странно. Вернувшись от вас, я на всякий случай посмотрела на его окна в бинокль — вдруг его химическое пожертвование не осталось незамеченным. Смотрю — шторы задернуты. Алло, — вдруг сбилась она, обеспокоенная молчанием. — Это вы, господин Сиверс?
— Да, — ответил он спокойно, вспомнив, что сдвинутые шторы означают «провал». — Утром? Почему не сообщили?
— Зачем? Если взят, все равно не поможешь. Только хуже бы сделали.
— Тогда почему сейчас?
— Пять минут назад одна штора отодвинулась! — воскликнула Игла. — Я немедленно протелефонировала на Остоженку, спросила профессора Брандта, как уговорено. Аронзон сказал: «Вы ошиблись, это другой номер». И еще раз повторил, словно просил поторопиться. Голос жалкий, дрожащий.
