Тем временем один из темнокожих констеблей установил на стенде, где ранее красовались фотографии ужасной сцены убийства, снимок единственного отпечатка, сделанный с гигантским увеличением. Это фото напоминало некую картину из музея современного искусства.
— А кому принадлежит этот отпечаток, детектив Баркер? — спросил Эддерли.
— Это отпечаток мизинца правой руки Альфреда де Мариньи, снятый после его ареста с помощью специального приспособления. Могу я сойти с трибуны, сэр?
— Безусловно.
Используя цветной карандаш и указку, Баркер выделил «тринадцать отличительных черт отпечатков пальцев де Мариньи». Судья, представители прессы, зрители и даже сам обвиняемый во все глаза наблюдали за этим действом.
Когда свидетель обозначил линиями и номерами все тринадцать особенностей, он заменил снимок на стенде другим, почти идентичным, на котором уже имелись все необходимые отметки.
— А это что такое, капитан? — спросил Эддерли.
— Это увеличенная фотография отпечатка мизинца правой руки де Мариньи... полученного с этой китайской ширмы.
При этом сообщении в зале поднялся такой ропот, что судья, и сам, впрочем, пораженный заявлением эксперта, никак не мог добиться соблюдения порядка. Тем временем долговязый детектив подошел к ширме и указал на верхний край панели.
— Отпечаток был снят отсюда, — заявил он, не дожидаясь вопросов Эддерли и пытаясь извлечь максимальную пользу из создавшегося положения. — Я заблаговременно пометил это место, — продолжал коп. — Видите ли, утром девятого я снял несколько отпечатков с этой ширмы, и почти все они были трудноразличимыми. Но один из них после экспертизы оказался отпечатком мизинца Альфреда де Мариньи. Обвиняемый больше не жевал спичку; она повисла прилипнув к его губе, в то время как он сам' с сильно покрасневшим лицом, всем телом подался к прутьям решетки.
— Во сколько вы сняли этот отпечаток?
— Между одиннадцатью утра и часом дня.
Я взглянул на де Мариньи, встретился с ним глазами и улыбнулся; тот, казалось, смутился на мгновенье, затем в его взгляде появилась уверенность, и он усмехнулся мне в ответ. Де Мариньи вновь принялся грызть спичку.
Мы их подловили! Немного везения — и они у нас в руках!
* * *
Хиггс не уловил того, что поняли мы с Фредди. Когда мы встретились втроем в маленькой комнатке в зале суда, прежде чем Фредди увезли в тюрьму, адвокат едва не набросился на своего клиента.
— Вы же говорили мне, что несколько месяцев не появлялись в «Вестбурне»! — гневно воскликнул Хиггс, срывая с головы белый парик.
Де Мариньи сидел в кресле, небрежно закинув одну ногу на другую; изо рта у него торчала неизменная спичка.
— Я там действительно был. Если я и прикасался к этой ширме, то только утром.
Хиггс нахмурился.
— Что значит — утром?
— Утром девятого, — пояснил Фредди. — Это когда Мелчен привел меня наверх для допроса. Около половины двенадцатого. Я прошел рядом с этой ширмой, которая как раз стояла в холле.
— Вы могли до нее дотронуться?
— Конечно.
— Но не только Баркер с Мелченом, а и двое полицейских из Нассау называют время три тридцать пополудни.
— Ну и что тут удивительного? — сказал я.
Хиггс, сузив глаза, посмотрел на меня. Я сидел на краю стола.
— О чем это вы, Геллер? Вы хотите сказать, что все четверо полицейских лгут?
— Точно! У нас в Чикаго это называется «подставить», господин адвокат.
— Мистер Геллер прав, Годфри, — произнес де Мариньи, полные губы которого изогнулись в самодовольной улыбке. — Но вспомните: наверху были и другие люди, когда меня туда привели — те же миссис Кларк и миссис Эйнсли. Да и сам полковник Линдоп! Уж он-то не станет врать...
— Это верно! — подтвердил я.
Раздражительность Хиггса мгновенно улетучилась, а на губах вновь засияла улыбка.
— Что ж, это уже интересно! — сказал он.
Я вытянул руку по направлению к адвокату.
— Покажите мне копию отпечатка, которую вам передал Эддерли, — попросил я его.
Хиггс достал снимок из своего портфеля.
Я внимательно изучил фотографию.
— Так я и думал!
— В чем дело? — не понял Хиггс.
Де Мариньи тоже разобрало любопытство; он встал с кресла.
— А вы, ребята, обратили внимание на материал, из которого изготовлена ширма? Ведь он чем-то напоминает дерево — ну, волокна и все такое... А теперь взгляните на этот снимок: видите, какая поверхность?
Хиггс взял фотографию у меня из рук.
— Совсем не похоже на дерево...
— Больше напоминает какие-то кружочки, — сказал де Мариньи.
— Что бы это могло значить? — недоумевал Хиггс.
Мое объяснение не было так глубоко продумано, как у Баркера, но по силе произведенного им впечатления нисколько не уступало.
— Это значит, — произнес я, — что этот отпечаток был снят не с ширмы.
— Так вот каков этот пресловутый Аксель Веннер-Грен, — сказал я.
Высокий, крепкий, розовощекий красавец-блондин миллиардер, чье имя на Багамах было внесено в черный список неблагонадежных, стоял, прислонившись к креслу, улыбаясь маленькой белозубой улыбкой и глядя на меня с картины на стене светло-голубыми глазами, излучавшими холодную уверенность в себе.
— Да, это тот самый сторонник нацистов, о котором теперь так много говорят, — подтвердила Ди, как обычно, выражаясь в своей замысловатой английской манере.
Огромная, написанная маслом картина в прекрасной позолоченной раме помещалась прямо над камином в круглой гостиной, стилизованной под пещеру древнего человека.
Заметив, с каким любопытством я рассматривал вычурные глиняные маски, ярко раскрашенную посуду и отделанные золотом и бирюзой церемониальные кинжалы, помещенные на стенах и полках, Ди произнесла:
— Культура инков!
— Да ну! — не поверил я.
Она усмехнулась, положила руку мне на плечо и покачала головой, отчего ее серебристого оттенка волосы несколько растрепались.
— Серьезно! — сказала Ди. — Мой босс занимается антропологией. Он побывал во многих экспедициях в самых отдаленных уголках Перу. Все, что ты здесь видишь, представляет собой музейную ценность.
Сама Ди не походила на музейную реликвию: на ней было белое шелковое платье с подплечниками и серебряными блестками на воротничке и поясе. Она подготовилась к вечеринке, которая должна была состояться здесь, в Шангри-Ла, сегодня вечером в мою честь, как я скромно предполагал в глубине души.
Поместье нашего отсутствовавшего шведского хозяина на острове Хог представляло собой просторную асиенду, выстроенную из белого известняка и окруженную со всех сторон роскошным тропическим садом, которая нисколько не уступала по площади «Британскому Колониальному». Дом был буквально переполнен антикварной мебелью из красного дерева и всевозможными серебряными безделушками вроде подносов, кубков, блюд, декоративных тарелок; одна только столовая имела около шестидесяти футов в длину, двадцать из которых занимал стол из красного дерева.
Впрочем, большинство помещений особняка было теперь закрыто; как объяснила Ди, штат слуг Веннер-Грена был сокращен с тридцати до семи человек, когда обстоятельства заставили хозяина на время укрыться в Куэрнаваке.
— Это одна из причин, по которой сюда съедется масса народу, — сказала Ди, когда помогала мне устроиться в коттедже, в котором имелась всего одна комната. Впрочем, эта комната была больше моего номера в отеле «Моррисон».
— Что ты имеешь в виду? — не понял я.
— С тех пор как уехал Аксель, я, конечно, устраивала несколько вечеринок, но все они проходили в городе. Это первая возможность для местного общества побывать в Шангри-Ла после того, как хозяин поместья был объявлен неблагонадежным. Их любопытство не может не привести их сюда, — с твердой уверенностью высказалась Ди.
В гостиной, где мы стояли под недружелюбным взглядом портрета, мое любопытство было вызвано кое-чем другим.
— Ладно, Бог с ними, с инками, — сказал я. — Но что тут делают все эти слоны?
Кроме пространства, выделенного под примитивные изделия перуанских индейцев, всюду, куда ни падал взгляд, находились статуэтки слонов — от крошечных, размером с жука, до гигантских, величиной с лошадь. Все эти толстокожие животные с поднятыми вверх хоботами, казалось, были истинными хозяевами поместья.
— Это символ «Электролюкса», глупышка, — объяснила Ди. — Мой босс сколотил себе состояние на производстве и продаже пылесосов, а эти слоны обозначают его триумф.
— Вот как!
— Многие из этих статуй доставлены сюда из поместья Флоренца Зигфельда — он ведь тоже коллекционировал фигуры слонов.
— А-а!
— Ты заметил, что у всех слонов хобот поднят вверх? Догадайся, почему?
— Они рады видеть меня?
Ди улыбнулась уголком рта.
— Нет, дурашка! Просто слон с опущенным хоботом символизирует неудачу.
