Бледный и сгорбленный, Тойбер переступил порог, и его тут же с радостными воплями окружили дети. Обычно, возвращаясь домой, палач хватал по очереди каждого из них, подбрасывал в воздух и прижимал к широкой груди. Но сегодня он безмолвно растолкал шумливую толпу и двинулся сразу к столу. Жена Каролина уже наполнила миску горячим супом с мясом и потрохами: отцу, занятому тяжелым трудом, полагалась первая ложка, и только когда он молча хлебнул бульона, дети, словно голодные волки, набросились на еду. Тойбер задумчиво наблюдал, как они ели, а сам лишь помешивал в миске.
– Филипп, что с тобой такое? – спросила его жена, кормившая на коленях самого младшего из детей. – Если и дальше так пойдет, от тебя одни кости останутся. Ты уже который день в рот ни кусочка не берешь. Это все из-за того палача?
Тойбер кивнул. Он неподвижно наблюдал за блестящим кругляшком жира, плававшим в деревянной ложке, и не произносил ни слова.
– Пап, можно мне твои потроха съесть? – спросил старший сын.
Это был рыжий Бенджамин – тот, что сегодня утром передал письмо Магдалене. Не дождавшись ответа, мальчик показал на кусочки мяса в супе и повторил:
– Папа, можно мне…
– Дьявол, чтоб вас всех, отстаньте вы от меня!
Тойбер врезал ладонью по столу, так что подскочили тарелки, а дети испуганно замолчали.
– Ни на минуту в этом доме в покое не оставят!
Он встал из-за стола, прошел в чулан и захлопнул за собой дверь. Оказавшись наконец в одиночестве, склонился над корытом и ополоснул лицо холодной водой, словно мог таким образом смыть заодно все тревоги. Потом отряхнулся, как пес, уселся на скрипучую скамейку в углу и, скрестив руки на груди, уставился на длинный меч правосудия, висевший на стене.
Рукоять была набрана из кожи, а клинок в длину доходил едва ли не до плеч. Среди горожан об этом мече ходили ужасные слухи. Торговки рассказывали, что за три дня перед каждой казнью клинок начинал дрожать и успокаивался, только насытившись кровью. Другие утверждали, что он звенел при оглашении смертного приговора. Тойбер знал, что все это чепуха. Хороший меч, выкованный человеком, несущий скорую и безболезненную смерть и передаваемый от отца к сыну. Никакого колдовства – просто добротная работа. По клинку была выгравирована надпись, которую палач и сам частенько бубнил себе под нос.
«Господь всемогущий, не покидай меня».
Вообще-то, фраза эта предназначалась подсудимым на эшафоте, но сейчас чувство у Тойбера было такое, что и к нему ее применить можно в полной мере.
Через некоторое время дверь приоткрылась, и рядом на сундук присела жена. Снаружи доносились крики и смех детей: видимо, малыши уже опомнились от потрясения.
– Поговорить не хочешь? – немного погодя спросила Каролина. Потом снова затянулось молчание, и тишину нарушал только приглушенный смех за дверью.
– Он такой же, как я, – проговорил наконец Филипп. – Любит жену, растит детишек и делает что должен, а еще он чертовски хороший палач. И он невиновен.
Каролина недоверчиво покосилась на мужа. Ее некогда милое лицо стало теперь впалым и покрылось морщинами, волосы по большей части из белых стали седыми. Вместе Тойберы пережили немало трудных времен: бессонные ночи перед казнями, вопли пытаемых и взгляды порядочных горожан на улицах – все это затронуло не только палача, но и его жену.
– С чего ты взял, что он невиновен? – спросила наконец Каролина. – Так ведь каждый воришка утверждает.
Тойбер покачал головой.
– Он – другое дело. Кто-то его подставил. Третий дознаватель… – Он задумался на мгновение. – Ублюдок заставляет меня пытать беднягу так, как я еще никого не пытал. Знает про него вещи, которые ему знать бы не положено. И хочет прикончить его не за то, что Куизль пошел против закона, а из-за какой-то стародавней истории. И убить хочет моими руками.
– Так они всех убивают твоими руками, – засмеялась Каролина.
Филипп шлепнул себя по ляжке.
– Да как ты не уразумеешь? В этот раз все по-другому! Я пытаю невинного и при этом помогаю кому-то с расплатой. А настоящий убийца разгуливает на свободе! Может, он еще кого-нибудь прикончит…
Каролина вздохнула.
– А ты что хочешь сделать? Если откажешься пытать его, они наймут другого палача, сын живодера давно ждет своего часа. А нас просто выгонят из города. Ты этого хочешь?
Тойбер замотал головой.
– Нет, Боже упаси! Но, быть может, есть и другая возможность.
Каролина пристально посмотрела на мужа.
– Что ты хочешь сказать этим? Объясни! – Внезапно она все поняла, и глаза ее недоверчиво сузились. – Ты ведь не собираешься…
Палач ничего не ответил. Он прошел к дальней стене, где стоял громадный шкаф высотой в человеческий рост, приоткрыл дверцу и вынул из потайного ящичка связку ржавых ключей. Поднял, словно святую реликвию, на вытянутой руке и тихонько позвенел.
– Ключи к камерам в ратуше, – проговорил он едва слышно. – Прежний староста Варфоломей Мархтхальтер, помилуй Господи его душу, много лет назад велел изготовить мне эту связку, потому что слишком был ленив и не желал таскаться со мной на каждый допрос. Мархтхальтер давно помер, и об этих ключах знаю, наверное, только я. А теперь и ты.
Каролина встала с сундука и взяла у Тойбера связку.
– Ты понимаешь, насколько это опасно? – прошипела она. – Остаются ведь еще стражники. Если на тебя падет хоть малейшее подозрение, то тебя повесят, а меня с детьми плетьми выгонят из города!
Палач обнял жену за плечи и неуклюже погладил по щеке.
– Мы всегда все делали сообща, – прошептал он. – И если ты против, я этого никогда сделать не посмею.
Надолго воцарилось молчание. Только слышался за дверью плач младшенького: видимо, искал маму.
– Дети в тебе души не чают, – сказала вдруг Каролина. – Если с тобой что-то случится, они тебе никогда не простят.
Тойбер осторожно убрал ей прядь со лба.
– И вряд ли они простят меня, если я окажусь бессовестным и трусливым ублюдком. – Он криво усмехнулся. – И ты? Сможешь и дальше такого любить?
Каролина чмокнула мужа в щеку.
– Помолчи, медведь ты глупый. Он и вправду невиновен?
Филипп кивнул.
– Да, не больше твоего.
Каролина прикрыла глаза и тяжело вздохнула.
– Тогда уладь это поскорее. Чем быстрее все закончится, тем лучше. Пойду я к детям.
Она высвободилась из его объятий и шагнула к выходу. Филипп заметил, как по щекам ее скатилось несколько слез. Она быстро их смахнула – и в следующее мгновение уже бранила детей, которые, видимо, опустошали горшок с медом.
Палач как вкопанный стоял посреди чулана и сжимал связку ключей, так что ржавое кольцо едва не сминалось в его потных ладонях. Он любил жену и детей, но в этот раз должен был поступить так, как велела совесть.
Взгляд его снова скользнул по надписи на клинке.
«Господь всемогущий, не покидай меня».
Тойбер пробормотал речение, словно заклинание, затем снова подошел к шкафу, заставленному бесчисленными горшками, пучками трав и пахучими мешочками. Тщательно просмотрел списки ингредиентов: кое-что придется еще раздобыть, потом поговорить с нужными людьми. Без взяток тоже не обойтись, а следы он потом заметет. Понадобится день или два, а может, и больше, если что-то не получится сразу.
Оставалось только надеяться, что Куизль дотянет до того времени, когда все будет готово.
Глаз неотрывно смотрел на безжизненное женское тело. Катарина столько дней провела в этом подвале и вот уже несколько часов не шевелилась. Ее прерывистое поначалу дыхание становилось все слабее, и теперь грудь, похоже, не поднималась вообще. Под головой растеклась блестящая, как воск, лужа крови.
Эксперимент подошел к концу.
Глаз во всех подробностях проследил гибель Катарины Зоннляйтнер, дочери красильщика и проститутки. Промучившись ровно семь дней и четыре часа, она наконец разодрала на себе платье и расцарапала кожу до крови, а местами и до мяса. С интересом стала разглядывать черные пятна по всему телу, а потом попыталась отгрызть себе пальцы и несколько часов расхаживала из угла в угол, при этом ударяясь временами лбом в стены. Размахивала руками, словно пыталась разогнать невидимых призраков, кричала и выла, а в следующий миг уже задыхалась от смеха. Наконец волчком заметалась по камере, после чего со всей силы врезалась головой в стену и рухнула на пол.
В это мгновение глаз на секунду зажмурился.
Досадно, чего-то подобного следовало ожидать. Уже в пятый раз происходило что-нибудь непредвиденное. Слишком высокими были дозы. Один раз девушка вонзила себе вилку в грудь и истекла кровью, другая сумела сбежать и в итоге сорвалась с третьего этажа. К счастью, была ночь, и разбитое тело удалось незаметно убрать. Досадно, крайне досадно…
