силах осветить лес – что он увидит в такой темноте?
Но дело было даже не в отсутствии света. Странным образом казалось Тоцци, что бежит за ним не совсем человек, а некое демоническое существо, и если повернет он голову, то от одного взгляда окаменеет, как каменели древние греки от вида Медузы Горгоны. Ладно, раз есть такое чувство, тогда воздержимся. В конце концов, жизнь важнее…
Тут он споткнулся и едва не упал на землю. А споткнулся он потому, что в голову ему пришла ужасная мысль. Он-то, возможно, убежит, а вот что будет с детьми, которые лежат, совершенно беззащитные, в машине. Что, если убийца доберется до них?
Впрочем, эту жуткую мысль он быстро отогнал. Если бы убийца хотел, он бы сразу вскрыл машину и занялся детьми, а не гонялся бы за Тоцци по всему лесу. Нет-нет, ему нужен именно он, и именно его, Тоцци, он хочет убить. А, значит, надо собрать последние силы и бежать, бежать, бежать…
Так он бежал еще минут десять, пока не почувствовал, что бежит совершенно один, и никто уже за ним не гонится. Тут он перешел на шаг и шел некоторое время, не разбирая дороги.
К минивэну с детьми он решил не возвращаться. На то были две причины. Первая: возможно, убийца, не догнав его, вернулся к машине и решил ждать Тоцци возле нее. Вторая: машину могли найти полицейские, и тогда синьору Романо предстояло бы чрезвычайно неприятное объяснение со служителями порядка, причем объяснение это могло закончиться тюремной камерой. Да, все дети живы, но во всем остальном поведение его явно выходит за рамки закона – даже если не знать его истинных причин.
Итак, детей он временно потерял. Впрочем, это не страшно. Кроме самого синьора Тоцци, никто не знает и даже не догадывается об их ценности. И догадаться не может, потому что теперь один только Тоцци знает, кто чей отпрыск и кто какие деньги может ему принести.
К детям он вернется чуть позже. Пользуясь их привязанностью к нему, он сумеет заменить им Паоло и станет новым опекуном, со всем вытекающими отсюда возможностями. А пока стоит подумать о дне грядущем.
Он вытащил из кармана телефон и набрал номер премьер-министра. Он знал, что ночью министры имеют дурную привычку спать, но что же поделаешь – бизнес есть бизнес. Для начала он намерен получить деньги с королевской семьи. И сделать это надо как можно быстрее: время не ждет. Все его счета, вероятно, очень скоро могут быть заморожены по требованию полиции – если уже не заморожены. Получить сейчас несколько миллионов евро было бы совсем не лишним. В конце концов, он готов взять наличными и ради этого пойдет на некоторые уступки – но лишь бы это случилось как можно скорее. Что делать дальше – будет видно. Когда у тебя в руках миллионы, можно сесть и спокойно обдумать план дальнейших действий. Можно, в конце концов, понять, кого следует подкупить, а кого, в случае сопротивления, и вовсе устранить.
Как видим, Тоцци был деловым человеком, и любая сентиментальность была ему чужда. Если бы его спросили, в чем заключается его кредо, он бы ответил лапидарной фразой:
– Дело надо делать, синьоры, дело превыше всего.
Однако сейчас его никто ни о чем не спрашивал, и он, закончив разговор с премьер-министром, задумался, где бы ему провести ближайшие пару дней. На горизонте медленно поднималось солнце.
Глава тринадцатая
Дядюшка вступает в дело
Дмитрий Георгиевич Соколовский глядел на Фигурина-младшего, выпучив глаза.
– Саша, ты охренел? – сказал он наконец голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Какой еще, к едрене фене, старичок? Какое, мать твою, копье?!
Александр Петрович, путаясь, стал заново объяснять дяде, что старичок собой не особенно видный, невысокий такой, возрастом примерно лет сто, а может, и больше, он в старичках не разбирается особо. Но костюмчик на нем вполне себе ничего был, стильный…
– Да какой костюмчик, что за пургу ты несешь?! – не выдержал Соколовский.
Тут Фигурин немного обиделся. Чего он несет, ничего он не несет! Он, между прочим, Оксфорд закончил, у него с самопрезентацией всегда все было отлично, не говоря уже об умении вести дискуссии. Так что все, что он говорит – это продукт высокоорганизованного сознания, а вовсе никакая не пурга и не пыльная буря.
Но дядя не унимался. Он продолжал говорить в недопустимом для племянника тоне.
– Ты можешь мне объяснить, жертва высокоорганизованного сознания, как старичок этот смог из тебя вытрясти всю информацию про папашу твоего и про этого гребаного Корзуна?
Конечно, Фигурин мог. И он, кстати, уже начал объяснять, а дядя просто с ходу стал гнуть пальцы и не дал себе труда разобраться в проблеме. Он же говорит, старичок был вооружен тростью, на конце которой имелся такой тонкий длинный нож. Этот самый нож зловредный и злоехидный старичок приставил Фигурину прямо к горлу и угрожал убить его самым варварским и бесстыжим образом. Да еще и вколол ему какую-то сыворотку правды.
– Значит, говоришь, старичку было сто лет в обед? – задумчиво спросил Соколовский.
Ну, может, не сто, может, девяносто, но старичок был точно не первой молодости.
– Ты мне еще поерничай, образованный, – сказал дядя хмуро. – Если дед такой древний, чего ты ему просто в торец не дал?
А как он ему даст, если тот с копьем к горлу пристал? Деду ведь только небольшое движение сделать – и окажешься пришпиленным к стене, как бабочка-лимонница из школьного гербария. Дядя, небось, видел, как бабочек в коллекциях пришпиливают? Может, и сам в пионерском детстве пришпиливал. Может, у него с тех пор и к силовым ведомствам склонность образовалась, мирный человек разве в прокуратуру по доброй воле пойдет?
– Понимал бы чего, – проворчал дядя. – В прокуратуру только люди доброй воли и ходят. Защищаешь вас, дураков, защищаешь, а благодарности – ноль.
Почему же – ноль? Вот он, Фигурин-младший, например, очень дяде благодарен за защиту и поддержку. Только не надо на него кричать и учить бить по морде незнакомых старичков. Тем более, у тех копья, как у индейцев североамериканских. Вот он сам, дядя, если бы попал к индейцам в плен, неужели попер бы против рожна? Наверняка нет, он же человек рациональный и прагматичный. Ну и он, Фигурин, тоже человек разумный и не стал подвергать свою жизнь необдуманному риску.
– Какой же ты болтун, – поморщился Соколовский, – какие вы, нынешние, все-таки бессмысленные и бездарные болтуны!
Фигурин насупился: опять оскорбления
