— Не смейте так обращаться к миссис Мидоус, — вмешался Томас Уильямс. Он сделал шаг вперед и схватил Питта за ворот сорочки, закрутив его так туго, что Питту стало трудно дышать. — Отвечайте ей вежливо. Где ваша коляска и золото мистера Бланшара?
Питт закашлялся и забрызгал слюной, из глубоко посаженных глаз потекли слезы, но он сплюнул на пол и отказался говорить.
— Итак, мистер Питт, — сказала Агнесс, — вы предпочитаете сделать заявление судье?
Питт продолжал молчать.
Томас Уильямс усилил хватку, и почти вся сорочка оказалась в его руке, а лицо Питта приобрело красновато-коричневый цвет. Наконец Питт замахал руками, издавая странные булькающие звуки, и Томас немного ослабил хватку:
— Ну?
— Коляска стоит во дворе в конце этой дороги, — хрипло выговорил Питт. — Но не думайте, что я это забуду, миссис Мидоус.
Агнесс холодно посмотрела на него:
— Сдается мне, сэр, что, если вы не будете предельно осторожны, свобода вспоминать будет одной из немногих оставшихся в вашем распоряжении свобод.
Забрав с собой чашу для охлаждения вина, которая вольготно разместилась на полу коляски, напоминая элегантный сосуд для мытья ног, и шкатулку с деньгами, которую они достали из коляски Питта, Агнесс с Томасом в сопровождении одного из помощников констебля отправились домой, на Фостер-лейн. Сам констебль вместе со вторым помощником в отдельном экипаже повезли Питта в тюрьму, а труп Дрейка отправили к знакомому врачу, который хорошо платил за трупы преступников, необходимые ему для вскрытия. Если верить констеблю, из-за того, что труп Дрейка обезглавлен, он получит всего на один или два шиллинга меньше.
Большую часть пути Агнесс и Томас ехали молча. Агнесс никак не могла опомниться от всех неприятных событий. Убийство Гарри Дрейка напомнило ей об Элси. Теперь девочка осталась круглой сиротой. Отец ее жестоко убит. Знает ли Элси об этом? Кто теперь будет о ней заботиться? Затем Агнесс подумала об отвратительном Питте и удивилась, как это она сразу не заметила, насколько он омерзителен. Что бы произошло, не приди вовремя Томас Уильямс с констеблем и его помощниками?
Ее раздражение по поводу замечаний, которые позволил себе Томас накануне вечером, теперь казалось Агнесс совершенно неоправданным. Ей хотелось сказать ему об этом и поблагодарить за то, что он сделал и как изменил ее. Но Агнесс сдерживало присутствие помощника констебля. Она не могла заставить себя говорить на такую личную тему в присутствии постороннего человека. Придется подождать удобного момента, решила она.
Агнесс внимательно рассматривала чашу, ей показывали рисунки, но воочию она увидела изделие впервые. Ее размеры и великолепие отделки потрясали. Каждый дюйм поверхности был украшен красивым орнаментом — русалки, приглаживающие свои волосы; дельфины, выпрыгивающие из волн; тритоны верхом на дельфинах и большая фигура полуобнаженного Нептуна, которого везет пара большеглазых лошадей с раздувающимися ноздрями. Агнесс представила себе, как будет выглядеть чаша на большом банкете у сэра Бартоломео Грея, когда ее наполнят льдом и бутылками вина. «И в отличие от созданных мной изысканных блюд, — подумала она печально, — ее не уничтожат в течение нескольких часов. Если ее не украдут, она прослужит века».
Агнесс задумалась, производились ли какие-нибудь махинации с клеймами на чаше, чтобы избежать налогов. Но среди всех этих украшений разглядеть значки было невозможно. Ей хотелось спросить Томаса, где они находятся и не посмотрит ли он, все ли с ними в порядке. Но и здесь ей мешало присутствие помощника констебля — ее вопрос мог быть воспринят как подозрение, что Бланшары занимаются нелегальными операциями. Поэтому большую часть пути Агнесс молчала, удивляясь величию чаши для охлаждения вина и своим новым планам, на которые она никогда не считала себя способной.
Когда они приблизились к Чипсайду, Агнесс, откашлявшись, попросила остановить коляску и высадить ее. В ее голосе звучали мягкие нотки, когда она объясняла Томасу, что у нее срочное дело, с которым хотелось бы покончить, прежде чем она вернется на кухню.
— Что такое? Куда вы собрались? — удивленно спросил Уильямс.
— Я хочу зайти в дом на Братон-стрит, принадлежащий лорду Кэрью. По словам миссис Тули, Роуз работала там, прежде чем перейти к Бланшарам, — ответила Агнесс, торопясь поскорее уйти, раз уж она приняла решение.
Томас непонимающе смотрел на нее.
— Но зачем беспокоиться, когда чаша возвращена? Была ли Роуз в этом замешана или нет, теперь это не важно.
Агнесс огорчилась, услышав, как Томас повторяет то, что говорил Теодор. Она ждала от него другого.
— Чаша-то возвращена, но троих человек убили, — сказала она, с возмущением глядя на него. — И мы даже не догадываемся, от чьей руки они погибли. Я, к примеру, не успокоюсь, пока не узнаю, кто убийца.
Томас сурово посмотрел на нее:
— Но этим должен заниматься судья Кордингли.
Тут Агнесс повернулась к помощнику констебля, который развалился в углу и явно с открытым ртом слушал их спор.
— Сэр, — сказала она, — вы думаете, правосудие когда-нибудь узнает, кто убил подмастерья, кухонную прислугу и вора?
Помощник констебля, толстый мужчина с широким румяным лицом, ответил без малейшего колебания:
— Нет, мэм. Как подсказывает мой опыт, большинство убийц задерживает кто-нибудь из друзей или родственников жертвы, кто берет себе за труд их выследить. У правосудия слишком много других дел. Когда убивают богатых, шума больше, чем когда убивают нищих, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Агнесс снова повернулась к Томасу:
— Помнится, вы как-то сказали, что все мы иногда должны заниматься делами, которые напрямую нас не касаются, мистер Уильямс. Я никогда до сегодняшнего дня так не поступала, полагая, что мне сподручнее заниматься своими собственными делами, чем делами других людей. Но сегодня без вашей помощи один Бог ведает, что бы со мной произошло. Я сердечно благодарю вас за помощь и за то, что вы показали мне мои недостатки. Не сомневайтесь, что я сделаю все, чтобы их исправить. И начну я с попытки разоблачить убийцу и отдать его в руки правосудия.
Агнесс ждала, что Томас будет умиротворен признанием ею долга перед ним и своих недостатков. Поэтому она удивилась, что его лицо не стало менее суровым. Наоборот, ее признательность, казалось, привела его в еще большее раздражение.
— Но с чего вы взяли, что лорд Кэрыо имеет ко всему этому какое-то отношение? — спросил он, хмурясь.
— Точно не знаю, — сказала Агнесс. — Наверное, интуиция. Но мне пришло в голову, что никто у нас в доме почти ничего не знает о прошлом Роуз. Я должна была расспросить ее, но не сделала этого.
— Даже если так, после всего, что случилось сегодня утром, вряд ли сейчас подходящее время для визита к этому джентльмену, — заметил Томас.
— Это же единственный шанс. Теперь, когда чаша возвращена, у меня не будет предлога, чтобы покинуть кухню.
— Тогда давайте я пойду вместо вас.
— Нет, — сказала Агнесс. Щеки ее порозовели от стремления что-то сделать. — Я должна пойти сама. Вы были мало с ней знакомы. Мне будет легче раскрыть ее прошлое.
— Простите, что об этом упоминаю, миссис Мидоус, — как можно мягче сказал Томас, — но я имел в виду, что сейчас ваш вид мало подходит для светских визитов.
Агнесс, сообразив, что он говорит о ее внешности, взглянула на свое искаженное отражение в чаше и, разглядев пятна сажи на щеке, смочила слюной палец и попыталась стереть их. Затем она попыталась привести в порядок прическу, заправив выбившиеся пряди волос под шляпку. Наконец Агнесс по возможности стряхнула сажу и грязь с рукавов и юбки. Разумеется, о чистоте говорить не приходилось, но в данных обстоятельствах это было все же лучше, чем ничего.
— Деньги у вас есть? — спросил Уильямс.
— Достаточно, чтобы нанять коляску туда и обратно.
— Поскольку я не вижу возможности разубедить, мне ничего не остается, как отпустить вас.
Томас Уильямс отвернулся со странным выражением на лице.
Через полчаса Агнесс прибыла на Братон-стрит, модный проспект, большие дома вдоль которого разительно отличались от унылого пейзажа, что ей недавно довелось лицезреть. Лорд Кэрью проживал во втором доме с краю, элегантном пятиэтажном особняке с огромными подъемными окнами с двух сторон от величественного портала с колоннами. Извозчик остановился перед домом, и Агнесс некоторое время благоговейно разглядывала особняк, но, вспомнив замечание Томаса о своей внешности, решила не входить в парадную дверь. Вместо этого она велела извозчику объехать дом по переулку, пообещала ему шиллинг, если он подождет ее, и направилась к входу для прислуги.
