Тишина внезапно взорвалась таким хохотом, что я даже слегка испугался. А она вдруг заплакала, да так, что у меня словно оборвалось что-то внутри. И… уронила голову мне на грудь. И это – я понял – было что-то большее, чем просто слезы облегчения.
– Как же… Как же они могли?
Что мне оставалось делать? Я просто гладил ее по голове и говорил что-то бессвязное, от чего она всхлипывала еще горестнее.
– Ну, бедняга… Ну, бездольная, хорошая моя… Ну, перестань, перестань.
– Ту-флей, – захлебывался от смеха Змогитель. – Ну, сволочи, – перестав смеяться, произнес он сурово. – Доберемся мы до вас, зальем вам горячего сала с дерьмом за шкуру.
– Змогитель-урвитель, – пробубнил Шаблыка. – Хорошо, что все хорошо кончилось.
Прибежал сильно запыхавшийся Гончаренок, и девчата с Белой Горы аж с визгом и без всякого ладу начали рассказывать о случившемся и ему.
– Что? Удрали? – бессвязно спрашивал он. – С ножами? Вот быдло. Не может быть! Ах, сквер-рнавцы.
– Во всяком случае, хотя и не знаю… – мычал невразумительно Ольшанский. – Во всяком случае, разберемся…
– И это у нас, – ахал Гончаренок.
Генка Седун пригладил свои темные волнистые волосы и неожиданно резко сказал:
– У вас, у вас. Как мог бы сказать один мой знакомый актер (вечно он леших играет, ведьм, словом, зовут его «заслуженная баба-яга республики»), так он, услыхав про здешние события, сказал бы: «А что касается морали, то на нее в лесу начхали…»
Я подумал о всех этих чудовищных тайнах, о разных странностях, которых здесь многовато, о бумагах, переворошенных на моем столе, и ничего ему не сказал.
Глава IV
Загадки и отгадки. Полковник,
лейб-медикус и прокуратор[137]
Словом, все пошло вверх ногами в этом лучшем из миров. Да и был ли он вообще лучшим? За последнее время я начал сильно сомневаться в этом. Чертовы тайны, чертовы катакомбы, дьявольские ночные кошмары, пропади они пропадом!
Уже вечерело, когда я подходил к своей пятиэтажной хате. Старый друг Герард Пахольчик доброжелательно заулыбался мне из табачного киоска.
– Давненько не бывали! – Его наивные глаза рассматривали меня. – А вы все еще в поездке? Все еще для новой книги материалы собираете? И как?
– Все они, все их. А насчет того, как, то постепенно продвигаемся вперед, человече.
– И дались вам эти средние века! Зачем?
– Я отвечу вам чужими словами: «Кто не помнит прошлого, кто забывает прошлое – осужден снова пережить его. Множество раз».
– И самое страшное?
– И его.
– Бр-р.
– Дайте мне два блока «БТ». Э-э, да у вас, наверное, нет, на витрине что-то не вижу.
– А вы их часто у меня на витрине видите? – Он достал из-под прилавка два блока, которые я и положил в свой портфель. – На витрине нет, – для вас всегда найдется.
– За какие это заслуги мне такое исключение?
– Оптовый покупатель… И свой.
– А вот взгреют тебя, Герард, – неожиданно прозвучал за спиной мягкий голос. – Взгреют и за «своих», и за подприлавочную торговлю.
За мной, скрытый витриной с сигаретами от продавца, стоял Витовт-Инезилья-Хосе-Мария Лыгановский и копался в своем бумажнике.
Пахольчик на миг вроде бы смутился. Что-то промелькнуло в его глазках. Но он махнул рукой. Прищурился:
– Вот вам, Антон, еще одну «бэтэшку». Завалялась. На сегодня последнюю.
И подал мне пачку.
– А мне не найдется? – спросил психиатр.
– К сожалению, сегодня все. Но завтра будет.
– Смотри, чтобы были. А пока «Вечерку» и две пачки «Кладно».
– «Кладно»? Угм. Где же это «Кладно»? Ага, есть.
Мы пошли к дому, и тут я неожиданно сказал:
– Напрасно я зарекался. Пришла и моя очередь как-нибудь зайти к вам.
– Что, нервы?
– А с чем же еще к вам ходят?
– Что же… Заходите хоть сейчас. Зачем терять время зря? Послушаем, посмотрим.
…Я не бывал прежде в его квартире и был действительно ошарашен. Здесь, кажется, все было рассчитано не на то, чтобы успокоить человека, а наоборот, взвинтить его нервы до предела. Спокойный тут начал бы дергаться в пляске святого Витта или выть, как волк в зимней стае, а нервный вышел бы законченным психом. Не смягчала впечатления даже обычная мебель, все эти тахты и столы, кресла и серванты, гравюры и телевизор.
Потому что безобидными игрушками выглядели масайское копье и щит по сравнению с остальными реликвиями. Потому что стены почти сплошь укрывали чукотские и тунгусские шаманские маски, монгольские маски для «цама», от одного взгляда на которые можно поседеть, тибетские ритуальные маски, настолько страшные, что, неожиданно встретив в темном коридоре человека с таким лицом, – онемел бы до самой смерти. Стояли тут чудовищные бенинские божки и китайские боги с выражением безумной жестокости и злости на лицах. Висели щиты из Квинсленда и острова Сандей, австралийские травяные браслеты, фетиши африканских жрецов, зловещие убранства участников мужских союзов Новой Гвинеи.
Омерзительные ритуальные маски с Соломоновых островов (черный ящер, надевший древнегреческий шлем), калебасы для извести, злобные божки с островов Адмиралтейства, кинжалы из раковин и костей казуара, циновки и полотнища тапы, индийские анки и яванские крисы.
И повсюду морды, оскаленные, пучеглазые, клыкастые. Филиал карцера в аду.
– Не страшно вам тут?
– На работе иногда бывает страшнее, – немного желчно сказал он, обводя умными глазами свою коллекцию. – А это? Это все мои скитания. За каждой вещью – история, случай, страх или смех. И потому они мне – не вещи. Они – куски жизни.
Мы прошли в маленький кабинетик, выкрашенный в серо-голубой цвет и, конечно же, без всяких масок.
– Ну, рассказывайте.
И я начал рассказывать. Вообще про весь Ольшанский уголок, словно еще с самой войны зараженный каким-то вирусом неведомого бешенства, про странности многих его жителей, про неестественное, ледяное дыхание давно минувшей войны, про безумие Лопотухи и свои ночные кошмары.
Он становился все серьезнее, на глазах мрачнел:
– Не могу понять ваших симптомов. Напоминает средневековую белорусскую пану, бред наяву. Но не совсем то. И еще нечто подобное мне довелось видеть в тридцать пятом году в северо-западной Индии. Вы, конечно, слыхали про полюсы земли: и географические, и магнитные, полюсы холода и тепла. А вот про полюс биологической недоступности, видимо, не слыхали?
– Нет.
– И мало кто из цивилизованных людей знает об этом. Считанные единицы. Кроме жителей той местности.
– А что это такое?
– А это огромный кусок земли, покрытый скалами да непроходимым тропическим лесом по берегам реки Нарбада. Джунгли – стриженый английский газон по сравнению с тем зеленым адом. С начала истории там ни разу не ступила нога человека. Представляете, со времен австралопитека!
– Как это? Почему?
– Там, как говорится, с начала дней на многих десятках километров пространства живет самая большая на земле колония диких пчел. Пчелиный мегалополис, почти как, скажем, тот мегалополис, что от Нью-Йорка до Вашингтона. И пчелы там какой-то особенной породы. Тучи, несметные полчища, легионы. Укус одной пчелы очень болезнен, рана иногда не заживает неделями, а если укусит пяток – наступает паралич, иногда временный, а чаще – до конца дней. А если уж укусит большее количество – смерть неминуема.
– Это бывает, – сказал я. – Мы так мало знаем про яды. Вот ученые изобрели универсальную противозмеиную сыворотку. Хоть кобра кусай, хоть гюрза – не страшно.
– Вот-вот. А почему не применяют? Кажется, панацея, спасение для всех людей. Ан нет. Потому что такой человек, застрахованный от всех змеиных ядов, неминуемо умирает от первого же укуса обычной пчелы. Вот и разберись, что лучше. Как ни странно, эти пчелы совершенно не трогают животных. А их там великое множество. Малоизученных, а то и вовсе не известных науке. Некоторых видели. Они иногда появляются на окрестных полях и в джунглях. Но долго не задерживаются, уходят обратно. Видимо, знают, где они в полной безопасности. Но выносят иногда оттуда вода и ветер семена никем не виданных растений. И вот за одним из них, если только раз за многие годы прорастет оно за пределами пчелиного региона, охотятся все жители. Сушат его, делают отвар и пьют, и тогда у них тоже разные… грезы да видения. Но где Нарбада и где Ольшанка? Я не понимаю, что у вас такое. И потому особенно беспокоюсь… Не подлечиться ли вам? У меня. Я за вами лично присматривал бы. И друг у меня там, в клинике, молодой, талантливый. Он вас за пару месяцев поставил бы на ноги.
– Нет, не могу.
– Тогда хоть отдохните. («Боже, на кого же из кондотьеров он похож?») Месяца два на море. Вода, солнце, воздух. И никаких мыслей. Вы просто переутомились с этими вашими историческими поисками. И вот что скажу я вам: вы, конечно, думаете, что это чепуха…
