— С божьей помощью, — ответил тот и первым шагнул к двери.
Допрашивал приказчика ювелирного магазина на Мойке Фиму лично Миронов Мирон Яковлевич. Приказчик был бледен и несчастен, он смотрел на главного сыщика города со страхом и почитанием.
Миронов взял со стола несколько рисованных портретов, поднес к лицу допрашиваемого.
— Взгляни, душа, повнимательнее и укажи на дамочку, в которой можешь признать ту самую злоумышленницу.
Фима прошелся взглядом по рисункам и растерянно посмотрел на Мирона Яковлевича.
— На какую ни глянь, все на одно лицо, — пробормотал он.
— А ты не торопись. Повнимательнее гляди.
Приказчик снова стал изучать лица.
— Кажись, эта, — ткнул.
— Уверен?
— Не совсем.
— Так зачем тычешь?
— Спрашиваете, вот и тычу.
— Стреляла дамочка исправно?
— Цельно, — кивнул Фима. — Всех уложила, только меня пожалела.
— Хорошо, что пожалела. Будет кому рассказать. — Миронов взял оба портрета Таббы, придвинул к лицу приказчика. — А эти мамзельки?
— Не-е, — покрутил тот головой. — У той ни кисейки, ни очков не было.
— А глянь-ка под очками. Видишь тут чего?
— Вроде шрамик.
— Молодец! — удовлетворенно кивнул сыщик. — А у твоей дамочки шрамика не заметил?
— Вроде был.
— У этого глаза?.. Или у другого?
— Сейчас вспомню, — Фима прикинул, показал пальцем на портрет. — Как у этой. С правого глаза. Махонький такой.
— Совсем молодец, — улыбнулся Миронов. — А как по-твоему, в цацках она разбиралась?
— Очень! Выбрала наилучшие!
— То есть дамочка со вкусом?
— Говорю же, не с улицы пришла. Как к нам явилась, так сразу будто по намеченному все выбрала.
— Хорошо, — Миронов положил рисунки на стол. — Сейчас отвезут тебя опять в госпиталь, а там, глядишь, еще когда-нибудь понадобишься.
Утро было ненастное, по-питерски сырое и ветреное.
В нападении на тюремный фургон участвовали два экипажа.
Пролетка, в которой находился Завьялов, стояла за поворотом с набережной на Финляндский мост. Вторая расположилась на противоположной стороне поворота, из нее следила за происходящим Ирина.
Карманные часы Степана показывали уже девятый час утра, однако гонца от ворот «Крестов» все еще видно не было.
Мимо проносились редкие экипажи и автомобили. Прохожие, сгорбленные от непогоды, торопились по делам и нуждам. Полицейских нарядов вблизи видно не было.
Завьялов обменялся с Ириной кивками, оба снова стали ждать.
Неожиданно от тюрьмы на набережную вынесся лихач на одноконке, который хлестал лошадку сильно и весело, и стало понятно, что фургон с заключенным выехал из тюрьмы.
Степан и Ирина приняли сигнал, извозчики пролеток напряглись, все приготовились к акции.
Наконец вдали показался фургон в сопровождении двух конных жандармов.
Завьялов достал из кармана куртки браунинг, приподнял шляпу, давая таким образом Ирине понять, что к нападению готов.
Девушка сдержанно кивнула в ответ, извлекла из сумочки два маузера, положила их на колени.
Фургон вскоре подкатил к повороту на мост, конвойные предупредительно зашли с двух сторон, полицейский на козлах хлестанул по сытым крупам лошадей, давая им возможность набрать силу и скорость.
В момент, когда фургон поравнялся с пролеткой, Завьялов вскинул револьвер и выстрелил в кучера-полицейского.
Того отбросило назад, он выронил вожжи, стал мешковато валиться на бок.
Ирина немедленно вскинула револьверы с двух рук, разрядила их в конных полицейских.
Лошади от выстрелов испуганно вскинулись, полицейские упали на мостовую.
Завьялов прыгнул с пролетки, бросился к фургону. В тот же момент дверь его распахнулась, в проеме показался удивленный сопровождающий конвойный. Степан выстрелил в него без промедления, заорал во всю глотку:
— Бежим!
Беловольский понял команду, выпрыгнул из фургона, споткнулся о неподвижного конвойного, бросился к пролетке вслед за Завьяловым.
— Быстрее! — кричал тот.
И тут случилось неожиданное.
Ирина вновь подняла на уровень лица оба маузера и разрядила их в бегущих.
Беловольский рухнул сразу Завьялов же удивленно споткнулся, выкрикнул что-то непонятное и тоже упал на мостовую.
— Гони! — крикнула Ирина кучеру, и тот изо всех сил хлестанул лошадей.
Две пролетки — одна с Ириной, вторая пустая — мчались по набережной Невы, вызывая удивление извозчиков и редких прохожих.
Через несколько кварталов пролетки завернули под арку, где уже стоял наготове автомобиль. Ирина и кучер повозки Завьялова запрыгнули на заднее сиденье, и машина рванула с места.
Губский сидел какое-то время молча, упершись лбом в костлявые кулаки, с трудом сдерживал чахоточный кашель. Наконец поднял голову, посмотрел на барона и Ирину.
— Жаль, — произнес хрипло и повторил: — Жаль… Не уберегли товарищей. — Снова помолчал, спросил Ирину: — Не может случиться так, что они вновь окажутся в руках следствия и не вынесут пыток?
— Нет, — усмехнулась девушка. — Теперь их будет пытать только Бог… Или дьявол.
— Понятно… — Губский перевел взгляд на Красинского. — Что-нибудь о госпоже Бессмертной слышно?
— Я встречался с графом Кудеяровым, попросил навестить княжну Брянскую.
— Навестил?
— Да, он мне отзвонил. Княжна уверяет, что мадемуазель покинула ее дом не попрощавшись.
— Что могло ее вспугнуть?
— К сожалению, она навещала театр и имела приватные разговоры с директором господином Филимоновым.
— Но я просил держать даму все время при себе!
— Ефим Львович! — развел руками барон. — Не могу же я присутствовать при ней круглосуточно?! Насколько мне это было бы приятно, настолько и невозможно!
— Может, ее чем-то насторожил именно директор?
— Не исключаю.
— Навестите его, барон. И постарайтесь в аккуратной форме понять, с чем в театр приходила бывшая прима и что в результате получила.
— Я сделаю это, Ефим Львович. А как быть с графом Кудеяровым?
Губский сдвинул брови.
— В каком смысле?
— Он беспокоится насчет визита к генерал-губернатору, и я могу это понять.
— Я тоже, — кивнул Губский. — Поэтому необходимо как можно быстрее выяснить нахождение госпожи артистки, и уже после этого будем принимать соответствующие решения.
Константин Кудеяров пил вечерний чай, когда в столовую вошел Петр.
Младший брат поставил чашку, вопросительно посмотрел на него.
— Слушаю.
— Я пришел попросить прощения, — сказал Петр.
— Проси.
— Прости, брат, я был неправ.
— Прощаю. Все?
Кудеяров-старший взял свободную чашку, налил тоже себе чаю.
— Ты не намерен со мной поговорить? — поинтересовался он.
— Поговорить?.. О чем?
— Мы — братья. У нас есть вопросы, которые мы не можем обойти.
— Например?
— Совесть, честь, достоинство.
— У тебя есть ко мне претензии?
— Да, и я о них говорил.
Константин раздраженно отодвинул чашку.
— Это твоя точка зрения. Но не моя!
И поднялся.
— Пять минут, — попросил Петр.
— Говори.
— Если можно, сидя.
Константин опустился на стул.
— Ну?
Кудеяров-старший потеребил край скатерти, дрогнувшим голосом произнес:
— Мы можем потерять друг друга.
— Значит, судьба.
— Я не хочу этого.
— Я тоже. Но, видимо, наши линии жизни нарисованы именно так.
— Мы не можем их изменить?
— Можем. Но лишь частично. В остальном каждый останется при своих.
Петр неожиданно сполз вниз, опустился на колени, щеки его вздрогнули, он расплакался.
— Костя, милый… Любимый брат мой. Остановись!.. Тебя несет в пропасть! Я ведь многое понимаю и почти все знаю! Это путь в гибель! В бездну! Нельзя на крови построить то, что потом будет называться счастьем и светом! Вы все будете прокляты!
Константин силой заставил брата подняться, прижал к себе и стал ждать, когда он успокоится. Совсем как ребенку вытер слезы, улыбнулся.
— Ты фантазируешь, брат. Я все понимаю, осознаю. И если ты считаешь, что жизнь, которой живешь, есть благо, то глубоко заблуждаешься!
— Нет, нет! Я тоже все понимаю и осознаю. Жизнь, страна, власть — все гнусно и подло! Все надо менять! Авгиевы конюшни нужно чистить! Но не террором, не убийствами, не насилием! Кровь, Костя, несмываема! Она останется навсегда, как бы ты ни старался от нее очиститься!
Младший брат поджал губы. Довольно снисходительно произнес:
— Хорошо, брат, я подумаю. Подумаю и вернусь к тебе.
Петр достал из внутреннего кармана пиджака конверт.
— Это тебе.
— От кого?
— Принесла некая девушка.
— Благодарю, — Константин надорвал конверт, вынул записку, прочитал, задумчиво произнес: — Неожиданно… Хотя и любопытно, — поклонился и вышел из столовой.
