Куизль прошел еще несколько метров и остановился перед свежей могилой. Земля на ней была черная и влажная.
– А что с ней не так? – спросил Симон. – Очередная могила, и что?
– На крест посмотри.
Только тогда лекарь заметил скошенный крест, почти целиком зарытый в землю. Он прищурился и прочел имя на табличке.
R. I. P. Pater Quirin
7.12.1608 – 2.5.1666
– Все равно не понимаю, что здесь такого необычного, – сказал Симон. – Человек умер в почтенном возрасте, немного не дожив до шестидесяти. Господь призвал его к себе, и…
– Земля свежая, – перебил его Куизль. – Как она может быть свежей, если с тех пор, как его похоронили, прошло больше месяца?
У Симона челюсть отвисла от изумления.
– Вы… вы правы, – прошептал он. – Выглядит так, словно землю только вчера вынули.
– Или могилу раскапывали еще раз. Смотри. – Палач показал на край могилы. – Здесь уже наросло немного травы, но земля рядом черная и сырая. К тому же тут и следы есть.
– Следы?
Симон наклонился и увидел, что с краю от могилы действительно отпечатались следы подошв. Чуть поодаль они уже терялись в высокой траве.
Внезапно лекарь заметил среди травы что-то белое. Он наклонился и подобрал мокрый от дождя и росы платок из тончайшего шелка и с вышитой в углу крошечной монограммой.
А.
Симон вздрогнул, когда понял, что эта буква ему напоминала.
А, то есть Аврора.
– Господи! – прошептал он. – Возможно ли это?
С платком в руках Симон вернулся к палачу и поделился своими опасениями.
– Думаешь, этот платочек и вправду принадлежит автомату? – с сомнением спросил Куизль. – Значит, этот голем был здесь прошлой ночью и откапывал мертвецов? Ты в самом деле веришь в это?
Симон задумчиво помял в руках мокрый платок, ткань еще сохранила едва уловимый запах духов.
– Знаю, это покажется бредом, – проговорил лекарь. – Но, может, все эти слухи о големе не случайны? Может, эта кукла действительно бродит по монастырю?
– Брехня все это, – пробурчал палач. – Я верю в нечистого, но не в призраки. В дьявола любой из людей может превратиться, никаких привидений для того не нужно. Вот увидишь, найдется и этому объяснение.
Он затянулся с такой силой, что Симон услышал, как затрещал уголек в трубке. Лекарь буквально чувствовал, как внутри у Куизля все заскрипело. Так всегда бывало, когда палач думал.
– И спрячь ты уже этот чертов платок, пока жена твоя окончательно не свихнулась. Она и так трясется от ужаса перед этим вашим ведьмаком.
Куизль направился к выходу, где их уже заждалась Магдалена с детьми.
Симон не без легкой дрожи спрятал платок за пазуху и поспешил за тестем. Едва они закрыли за собой калитку, как на них чуть не налетел Якоб Шреефогль. Советник хрипел и с трудом переводил дыхание.
– Вот вы где, Фронвизер! – произнес он, отдышавшись. – Я вас повсюду разыскиваю. К счастью, один из паломников узнал вас, когда проходил вдоль стены. Идемте скорее.
– Новые больные? – спросил Симон с недобрым предчувствием.
Шреефогль кивнул:
– Верно. Правда, в этот раз заболел не кто иной, как сын графа. Надо поторопиться, Фронвизер. Граф особым терпением не отличается. – Советник понизил голос. – И Боже упаси, если мальчик умрет у вас на руках. Вы будете далеко не первым из лекарей, кого казнят за шарлатанство.
* * *Симон поспевал за Шреефоглем: советник спешно повел его к жилому корпусу монастыря. Якоб и Магдалена с детьми от них отстали, и Симон крикнул им на ходу, что увидится с ними в доме Михаэля немного позже. Хотелось ему того или нет, но к графу он был вынужден идти в одиночку.
Граф пребывал в так называемых господских покоях, расположенных на третьем этаже, в восточном крыле монастыря – входить туда разрешалось лишь представителям рода Виттельсбахов. За высоким порталом, охраняемым двумя часовыми, открывался украшенный лепниной коридор со множеством дверей. Шреефогль провел Симона в дальнюю комнату справа по коридору. Перед зеркалом высотой в человеческий рост возвышалась кровать с балдахином и мягчайшими, набитыми пухом подушками. В воздухе стоял приятный запах тимьяна и мяты. После импровизированного лазарета, устроенного в конюшне, Симон чувствовал себя здесь как во дворце.
«Бедные чахнут на кишащей блохами соломе, а богатые на мягких перинах, – подумал лекарь. – Но умирают все одинаково, смерть никому исключений не делает».
Посреди кровати закутанный в одеяла и обложенный подушками лежал младший сын графа Вартенберга. Мальчик четырех лет был до того бледен, что казалось, смерть готовилась уже принять его в свои объятия. Его пухлые розовые щеки стали теперь впалыми, веки с длинными ресницами были опущены; он трясся всем телом и временами тихонько вскрикивал. Подле него сидел на коленях граф и держал сына за руку. Заметив в дверях лекаря из Шонгау, Вартенберг гневно поднялся.
– Вот он, явился наконец! – прошипел граф, устремив при этом пронизывающий взор не на Симона, а на Шреефогля. Глаза его под кустистыми бровями сверкали холодным блеском. – Остается только надеяться, что ожидание того стоило. За это время я мог бы с тем же успехом отправить Мартина в Мюнхен и вверить его там в руки настоящего лекаря!
– В нынешнем его состоянии не думаю, что это очень уж благоразумно, ваше сиятельство, – решительно возразил Шреефогль. – Кроме того, перед вами один из лучших лекарей во всем Пфаффенвинкеле.
– В Пфаффенвинкеле – может, и так! – насмешливо бросил граф, и Симона обдало насыщенным ароматом мыла и дорогих духов. – В этой глуши среди безмозглых крестьян приблудный цирюльник довольно быстро может дослужиться до хирурга. Но в Мюнхене он так и остался бы шарлатаном.
Симон прокашлялся. Заносчивость графа приводила его в бешенство, но он все же старался говорить спокойно.
– Ваше сиятельство может преспокойно отправить мальчика в Мюнхен, если вы сомневаетесь в моих способностях. Там наверняка найдутся ученые доктора, которые за баснословные деньги напичкают мальчика слабительным или пустят ему кровь.
Казалось, граф только сейчас заметил присутствие цирюльника. Он развернулся к Симону и окинул его недоверчивым взглядом. Воцарилось молчание.
– А этот, значит, кровь ему пускать не будет? – спросил наконец Вартенберг.
Симон склонился над мальчиком и вопросительно оглянулся на графа:
– Вы позволите?
Тот благосклонно кивнул; тогда Симон расстегнул пропитанную потом рубашку больного и послушал пульс. Потом заглянул в красные с прожилками глаза и осмотрел язык: он был покрыт буро-желтым налетом, как и у всех прочих. И красные пятна на груди были такие же. Наконец лекарь решительно помотал головой.
– Нет, я ни в коем случае не стану пускать ему кровь, – сказал он самоуверенно. – Лихорадка, судя по всему, ослабила мальчика сверх меры, и ему понадобится каждая капля крови, чтобы выздороветь.
– Интересно. – Граф Вартенберг задумчиво потер тонкие губы, не спуская пристального взгляда с Симона. – Притом что самые высокопоставленные лекари с безупречной репутацией только и делают, что пускают кровь пациентам, чтобы отделить вредные жидкости. Значит, все они заблуждались?
– Учение Галена о четырех жидкостях применимо при многих заболеваниях, – осторожно ответил Симон. – Но при лихорадке лучше будет понижать жар холодными компрессами. Так я поступаю и с другими своими пациентами.
Он снова пощупал пульс мальчика, слабый, как у маленькой пташки.
– Кроме того, жар безвреден. Тело борется с болезнью и от этого нагревается. Вместо этого лучше давать вашему Мартину побольше питья. Может, отвар из дудника, вахты и бузины. Или же из фенхеля и тысячелистника. Надо посмотреть, что лучше подействует на детский организм.
Граф Вартенберг удивленно вскинул брови.
– А он, похоже, и вправду неплохо разбирается в снадобьях… Мастер Шреефогль не преувеличивал, когда рекомендовал мне его сегодня в таверне.
«И тем самым мне создал кучу неприятностей, – подумал Симон. – Благодарю покорно, мастер Шреефогль! Теперь, если мальчик умрет, мне можно отправляться на эшафот вместе с Непомуком».
Потом он все-таки вспомнил, что сам взялся выяснить что-нибудь о графе и его намерениях. Быть может, само провидение распорядилось так, что он должен теперь выхаживать этого мальчика. Во время лечения наверняка выпадет случай узнать какие-либо подробности. Кроме того, для того ведь они и явились с Магдаленой в Андекс, чтобы отблагодарить Господа за выздоровление собственных детей. Этот Мартин был ненамного старше Петера.
– Я охотно возьмусь за лечение ребенка, – сказал он наконец графу. – Вы позволите?
Вартенберг с тревогой взглянул на сына – тот снова вскрикнул во сне, – взял мальчика за руку и погладил по горячей щеке.
– Разве у меня есть выбор? – пробормотал он. – Прав он, этот Фронвизер. В Мюнхене меня окружат лишь охочие до денег кровопийцы и ученые жирдяи, что путают лекции с практикой. К тому же я и сам не уверен, что мальчик выдержит путешествие. Так что придется довериться его попечению… – Граф резко поднялся. – Он волен действовать, как сочтет нужным. Деньги роли не играют. Если потребуется золото на лекарства или еще какие-то издержки, пусть сообщит об этом. И может входить в эту комнату в любое время дня и ночи.
