Они поднимались к перевалу, а настроение Лыкова делалось все хуже и хуже. Дрянь Фунтиков явно выполнял чей-то приказ. Сыщика требовалось выманить из Корсаковска. Зачем? Чтобы организовать побег Царю с эсаулами? Но Алексей эту возможность перекрыл. А если цель – он сам? В тайге столько удобных мест для засады… Придя к такому нехитрому «умственному выводу», Лыков снял с плеча бердану. Казаки насторожились и проделали то же самое.
– У меня нехорошее предчувствие, – пояснил им надворный советник. – Глядите в оба!
Ванин поехал первым, держа оружие на изготовку. В тридцати саженях за ним следовал Лыков. Агафонов составлял арьергард. Вдалеке уже показалось место слияния Лютоги с Камышовой, где сыщик собирался устроить ночлег. Вдруг он отчетливо понял, что дальше ехать не надо…
Сыщик передернул антапку берданы. Ванин быстро обернулся на звук, и Лыков жестом позвал его к себе. Казак приблизился. Начальник шепотом приказал:
– Спешиться и приготовиться к бою. Ты слева от тропы, ты справа.
Казаки мгновенно привязали лошадей и заняли позиции. Лица у них стали каменные… Лыков тоже спешился, сошел с тропы и двинулся в лес.
У него получился не тот быстрый обход, как в низовьях Тыми. Тайга другая… Алексей пробирался вперед очень медленно, но ему удавалось не поднимать шума. Наконец он встал за огромный куст шеламайника и замер. На той стороне кто-то был. И не зверь, а человек. Невидимый отсюда, он ждал… Лыков залег в траву и изготовился. Напряжение достигло высшего предела. Вот-вот они схлестнутся! Алексей держал куст на прицеле, сердце его колотилось. Так прошла минута, две, пять… Ничего не происходило. Сыщик не решался идти вперед, но и его противник – тоже. Полчаса минуло в напряженном ожидании. Долго так лежать? Невидимый враг ничего не предпринимал. Состязание нервов какое-то… Скоро начнет темнеть, а они продолжат караулить друг друга?
Вдруг снизу, от Лютоги, раздался выстрел. Это еще кто? Нуянзин вернулся? Навряд ли. Лыков опять оцепенел. А через несколько минут почувствовал, что за кустом никого нет. Он ничего не услышал – противник удалился бесшумно. Кто же это был? И кто стрелял у реки? Сыщик быстро обошел шеламайник и обнаружил смятую траву. Здесь действительно только что лежал человек, ему не почудилось. Позиция была идеальной, тропа с нее хорошо просматривалась. Засада!
Лыков почти бегом вернулся к казакам. Когда он вышел им за спины, те неотрывно глядели вперед, держа тропу на прицеле. Сыщик тронул ребят за плечо, и казаки вздрогнули.
– Откудова вы взялись, ваше высокоблагородие?
– Что видели и слышали?
– Ничего. Но снизу будто стрельнули.
– Да, один раз. На тропе была засада, но они ушли.
– Засада? Из кого? Куды они делись?
– Ничего не знаю. Я их не видел. Кажется, их спугнул выстрел. Надо подождать, тот человек должен подняться к нам.
Действительно, через полчаса послышался осторожный стук копыт, и знакомый голос крикнул:
– Алексей Николаич, не стреляй!
– Калина Аггеич! – ахнул Лыков. – Ты как тут оказался?
Подъехал Голунов с винтовкой в руке – плечистый, надежный. Сыщику сразу сделалось спокойнее.
– Что-то случилось в Корсаковске? – попробовал он догадаться.
– Нет, там все тихо.
– Чего же ты приехал?
– За тебя обеспокоился. Думал, думал и решил: нет в Мауке никаких беглых. Ты ведь за ними туда отправился?
– Ну…
– Вот. Беглых нет и быть не могло. Зато засаду справить очень запросто. Я, как понял это, на коня и за тобой.
– А кто тебе, каторжному, винтовку выдал?
– Одолжил. Плохо в тайге без ружья!
– Плохо, согласен. Так кто?
– У смотрителя Лютоги реквизировал.
– А, у Новикова. И он отдал?
– Куда ему было деваться? Ежели хорошо попросить, никто не откажет…
– Экий ты лиходей, – рассмеялся надворный советник. Напряжение стало выходить из него под видом веселости. – За такие реквизиции срок продлевают. Ладно, решим этот вопрос. Спасибо тебе, что подъехал.
Последние слова Лыков сказал уже серьезно и крепко пожал каторжному руку. Тот сразу насторожился:
– Что было?
– На тропе поставили засаду. Но ты их спугнул.
– Кто?
– Не знаю, они не показались. Я учуял одного, когда пополз. Полчаса мы лежали нос к носу. Он не нападал, и я выжидал. Потом ты выстрелил, и он бесшумно исчез.
– Пойдем, поглядим.
Уже вчетвером, ощетинясь стволами, они проехали к месту, где была ловушка. Казаки караулили, а Голунов с Лыковым обыскали окрестности. И обнаружили шесть стрелковых позиций! Калина Аггеевич хмурился все сильнее. Потом сказал:
– Я, когда сюда ехал, нашел поселенца. Убитого. Лет сорок, в бороде рыжие волосы…
– Это Нуянзин! – расстроился Алексей. – Жалко мужика, он нам здорово помог!
– А вот что было в его карманах.
И Голунов протянул две «красненьких».
– Та-а-ак… – сыщик стал чернее тучи. – И что это за люди, которые денег не взяли? Куда я вляпался?
Пришлось быстро спускаться вниз и ставить лагерь у реки. Алексей опасался разжигать костер – из темноты их могли легко расстрелять. Но Калина успокоил:
– Не бойся, они ушли.
– Почему ты так думаешь?
– А соотношение сил изменилось. Шестеро против трех, из засады – это почти наверняка. А против четырех, которые настороже – другое дело. Не решатся.
Комендант не ошибся: ночь прошла спокойно. За ужином казаки вынули саки. Не растерялись, отоварились в лавке на промыслах… Лыков достал уиски. Народ выпил заморский напиток и не одобрил – самосядка вкуснее. Так и скоротали…
Встав пораньше, отряд отправился на юг. Шли по тропе, сделанной ими же вчера и позавчера. Кое-где даже удавалось ехать верхом. Верст через двадцать подобрали тело несчастного проводника. Горло Нуянзина было перерезано необычайно острым клинком, голова почти отделилась от шеи. Труп привязали к седлу и двинулись дальше. Путь в Мауку занял больше двух суток, обратно добрались за сутки. В деревне Лютога надворный советник первым делом пошел искать семью Нуянзина – отдать тело и заработанные им перед смертью деньги. Оказалось, что поселенец жил бобылем. Похороны поручили смотрителю. Вернули ему ружье и велели рапорта об его отъеме каторжным Голуновым – не писать…
В Корсаковск отряд въехал уже ночью, чуть не на рысях. Вне себя от злости, Лыков вошел в дом и приказал Ваньке Пану:
– Тащи сюда Фунтикова! Знаешь его? Из тюремной канцелярии писарь.
– Никак нельзя, Алексей Николаевич, – степенно ответил денщик. – Отравился Фунтиков. Вчерась.
– Как отравился?
– Борцом [62]. Все еще удивились: на хорошем месте человек, писарем…
– Вот скотина!
Лыков подошел к зеркалу, полюбовался на себя. Небритый, грязный, весь опух от гнуса…
– Распорядись, чтобы мне сейчас же натопили баню.
– А она готова. Второй вечер, как я ее поддерживаю.
– Спасибо! Мы с Калиной Аггеевичем скупнемся и придем ужинать. Вели поставить нам водки настоящей и икры, тоже настоящей. Знаешь? Жестянка с надписью «Моралев и Щепетов». На леднике должна быть вскрытая.
Через час они, довольные, входили в столовую. Ужин был на столе. Посредине красовалась синяя жестянка с воткнутой в нее ложкой варшавского серебра. Рядом стоял запотевший графин с водкой.
– Эх, хорошо быть начальником! – ухмыльнулся Алексей. Тут из соседней комнаты раздался какой-то сдавленный стон, а потом хрип.
Лыков с Голуновым ринулись на звук. На полу корчился от боли Ванька Пан.
– Что с тобой? – склонился над ним Лыков.
Каторжный поднял на него испуганные глаза:
– Простите, Алексей Николаич… Шесть годов икорки настоящей не кушал… не утерпел…
Потом завалился на спину и умер.
Пагануцци вышел к Лыкову в кожаном фартуке, заляпанном кровью.
– Что скажете?
– Цианистый кали, никаких сомнений. Обратите внимание хоть на эти пятна. Видите? Кровь алая! Она перенасыщена кислородом, потому что тот перестал приниматься в организм. Это верный признак цианида.
– Понятно. А бутылки проверили?
– Да. Коньяк тоже отравлен. Весь. Сделано очень искусно. Кто-то взял шприц Праваса, наполнил его раствором того же кали, проколол пробку и выдавил яд в бутылку. Едва заметная точка на пробке. Если бы не ваш денщик…
Лыков передернуло. Кто-то едва не убил его. Сначала засада на перевале, потом яд на столе. Даже у себя дома Алексей не защищен. Сменить прислугу? Кроме Голунова, конечно… Но что это даст? Новые всегда хуже прежних. А эти уже напуганы и будут настороже. Да и Буффаленку легче следить за старыми слугами, зная их характер.
