– Уф! – повеселели казаки. – Надоела энта купель!
– Думаете, дальше легше будет? – усмехнулся Нуянзин. – Наоборот. Все тока начинается.
И со вздохом вытянул из-за пояса топор.
Оглядевшись, Лыков согласился с поселенцем. Вот она, та самая непроходимая сахалинская тайга, которой его стращали. Надо идти вверх по течению реки, но как? Перед сыщиком стояла сплошная нескончаемая стена. Наверху – огромные тополя, ясени и дубы. Ниже – пихтарник и каменная береза. Следующим этажом – бузина, рябина, черемуха, боярышник. В самом низу – густые заросли курильского бамбука и каких-то местных лопухов и зонтичных… Вроде бы трава, а выше конного, ничего не видать. Довершал зеленую стену низкорослый кедровый стланик. А словно бы для усиления этой баррикады вся она была перевита вьющимися растениями и лианами. При одном виде препятствия у Лыкова опустились руки. Идти по этой чащобе сорок верст? Но поселенец замахал топором, вырубая в первую очередь бамбук.
– Глаза боятся, а руки делают, – сказал он азартно. – Нас четверо, а я тута и один ходил! Надобно тока почаще меняться.
И начался их переход по тайге. Все трудности и неудобства речной тропы действительно оказались пустяком. Вечные сумерки, отсутствие хоть какого-то обзора, мириады комаров и вязкая, непробиваемая и нескончаемая стена… Передовщика меняли каждые четверть часа и ставили в конец колонны. Лыков тоже не отстранился, рубил бамбук наравне со всеми. И даже назначил сам себе удвоенные, получасовые, уроки.
Нуянзин вел их, ориентируясь по шуму реки. Вдруг тот стал стихать. Лыков забеспокоился, но проводник пояснил:
– Она тута петляет, так мы напрямки!
Напрямки оказалось еще сложнее. Долина реки сузилась, и срезать изгибы пришлось по горам. Скорость передвижения, и без того черепашья, совсем упала. Каждый час Алексей объявлял привал, и люди без сил валились на землю. Плохо приходилось и лошадям. Тропу из экономии усилий делали неширокую, животные до крови обдирали себе бока о торчащие ветки. А это все больше привлекало гнус… Лошади нервничали и стали кусаться.
Но хуже всего было, когда попадали на упавшее дерево. Встречались такие великаны, что невозможно перерубить. Приходилось огибать их, что удлиняло путь. Лыков от усталости уже ничего не соображал, шел, как заведенный автомат. Гора, падь, гора, падь… Через шесть часов таких мытарств силы у всех кончились. Надворный советник объявил дневку.
Тяжело дыша, Нуянзин сказал начальнику округа:
– Чертова земля! Ведь я шел тут об мае месяце!
– А сейчас июнь. И никаких следов тропы.
– Я и говорю: чертова земля!
Пока Лыков с казаками отдыхали, поселенец натаскал из реки топляка, разжег костер и подвесил котел с водой. А потом исчез. Лыков лежал на бурке и лениво рассуждал: убежал дядька или ловит рыбу? Скорее, второе… Идти проверять не хотелось. Через полчаса Нуянзин вернулся и принес пять крупных необычных рыбин: темная спина, черные пятна по бокам, тупорылая голова и короткий прямой хвост. Добыча уже была почищена и выпотрошена и тут же отправилась в котел.
– Это кто? – спросили казаки.
– Сима. Вкусная! Еще кунжа есть с красноперкой, да я их не брал.
Шустрый поселенец притащил и несколько больших кусков угля, подобранных в реке. Уголь быстро разгорелся и дал много тепла. Видимо, где-то в верховьях Лютога шла сквозь пласт.
Когда уху разлили по манеркам, Лыков вынул фляжку со спиртом. Народ повеселел. Младший урядник Агафонов предложил заночевать здесь. Но начальник отказал. За шесть часов продвинулись на пять верст… До Мауки еще тридцать пять. Надо идти дальше. Поселенец поддержал Лыкова. Стемнеет часа через три. Успеют добраться до охотничьей заимки, там и останутся. Трудный поход возобновился.
Они нашли заимку уже в сумерках. Вскрыли консервы – горох с говядиной, запили их тем же спиртом и уснули как убитые. Ночью Алексей проснулся от шума. Под окном, затянутым рогожей, кто-то ходил и сопел. С другой стороны дома, на коновязи, ржали и бились лошади. Невидимый в темноте Нуянзин щелкнул затвором винтовки.
– Ведмедь пришел, ваше высокоблагородие! Завсегда он меня здеся караулит, зараза!
Лыков, не вставая, вынул «веблей», взвел и дважды выстрелил в окно. Раздался рев и треск ломаемых сучьев. Казаки вскочили.
– А? Чево?
– Медведя шугаем, – пояснил им надворный советник. – Завтра, когда пойдем, смотрите внимательно под ноги. Небось все кусты засрал.
Казаки побежали с факелами проверять лошадей. Те были целы, но очень напуганы. Пришлось посменно дежурить возле них. К счастью, медведь больше не появился, и остаток ночи прошел спокойно.
Утром Нуянзин сварил перловую кашу, в которую вывалил три жестянки баранины. Лыков выдал чайное довольствие. После сытного завтрака с крепким чаем путники продолжили поход. Мышцы у Алексея болели, но он был полон энергии. Между тем идти становилось все труднее. Лианы опутали тайгу, словно паутина. Незнакомые кусты, в сажень высотой, стояли будто редуты. Поселенец называл их сыщику:
– Это белокопытник. Лечебный, бают… Его лопухами заместо одеяла накрываться можно. А это горец. А тута, вашескородие, лимонник. От него листья и ягоды ежели заварить, любую усталость сымает!
Лыков съел на пробу горсть листьев, но прилива сил не почувствовал. Хотелось застрелиться. Зря он не поехал в обход через Косунай…
Второй день дался всем особенно трудно. Люди шли будто пьяные. Топоры то и дело приходилось подтачивать. Казак Ванин чуть не отрубил себе пальцы левой руки – так сомлел. Хуже всего оказался бамбук. Молодые стебли его поддавались даже шашкам, но старые едва брал топор. Каждый вершок нужно было вырубать, словно туннель в скале. А в гору лезть на карачках, да еще и тащить за собой лошадей. Те совсем свихнулись и норовили вырваться и убежать.
Несколько раз Лыков был близок к отчаянию. Вернуться? Но они уже ушли далеко, жаль потраченных сил. Сыщик отхлебывал из фляги и немного приходил в себя. Вдруг в одном месте лошади сначала замерли, а потом стали пятиться назад. Лыков сорвал с плеча винтовку. Совсем близко, саженях в десяти, слышалось фырканье. Сыщик пальнул вверх, чтобы не попасть, а напугать. Крупный медведь заревел и кинулся прочь, прямо сквозь тайгу.
Рубка бамбука продолжилась. Иногда путникам попадались горелые места, и там, казалось, легче будет пробираться. Но именно гари в первую очередь заселяют коломикта и «чертово дерево» [60]. Многочисленные шипы последнего рвали одежду и доводили лошадей до исступления. Приходилось опять сворачивать в чащу. Дважды натыкались на звериные тропы. Но они шли с запада на восток, пересекая курс. А путникам надо было на север. Неожиданно Алексей увидел в створе между деревьями низкую быструю тень. Он успел изготовиться – и попал. Так на обед у них оказался двухлетний самец кабарги. Усталые и голодные люди не пошли дальше. Нуянзин, самый привычный, опять занялся костром. Казаки освежевали тушу, порубили, промыли. Пока они возились, Лыков устроил сбоку свой костерок и быстро пожарил на чугунной сковородке потроха: печень, почки и легкое. В итоге стоянка затянулась. Осоловелые путешественники нехотя покинули лагерь – и скоро оказались на тропе. Лыков и Нуянзин внимательно ее осмотрели и сошлись во мнении: рубили люди. Давно, недели две назад; кое-где лианы успели восстановиться. Но тропа была действующей, и скорость хода сразу возросла. К наступлению темноты отряд дошел до впадения в Лютогу маленькой речки Камышовой. Поселенец сказал:
– Считай, прибыли! Ловко нам кто-то подсобил…
– Куда прибыли?
– До поворота на перевал. Утром покажу.
Ночью казаки с Лыковым дежурили по очереди. Черт его знает! Тропа в тайге… Конечно, беглые набили, больше некому. А они поопаснее медведя.
Утром Лыков влез на камень, вынул компас-брелок и стал озираться по сторонам. Слева шли отроги Южно-Камышового хребта, за которыми и лежала Маука. Справа тоже были горы, названия которых сыщик не знал. Среди них выделялись две вершины, каждая высотой свыше двух тысяч футов [61]. Зажатая между отрогами, Лютога ревела. По левому берегу в нее впадал приток чуть не шире самой реки. Нуянзин подошел и объяснил:
– Это Тиобут. Вам же вверх по Камышовой. Подниметесь и выйдете на перевал. Десять верст всего, и дорожка натоптанная. Сам я тама не был, но с горы, лажу, все видать. Речка должна быть, Ный прозывается. Идите по ней и окажетесь прямо в Мауке.
– А ты?
– А я домой. Вы, вашескородие, бают, беглых ловите. Негоже поселенцу в том участвовать. Вы уж меня, Христа заради, отпустите.
Лыков, конечно, не стал возражать. Он выдал Нуянзину двадцать рублей наградных и пообещал сократить срок поселения. Довольный проводник отправился назад. А надворный советник с казаками полезли на перевал. Тропа действительно оказалась нахоженной, и большую часть пути они проехали верхом. Когда перебрались на ту сторону хребта, открылся величественный и угрюмый вид. Серое небо, серо-блестящая ртуть Татарского пролива, горы и пригоршня изб по берегу.
