Он прервался, ожидая недоуменных вопросов о связи между тем и этим, но гости молчали. Их оказалось всего четверо. Слева от именинника сидела полная женщина с молодым лицом, впустившая Шубина в квартиру. Ее звали Лерой, и у них с Мариком был институтский роман. По его рассказам, она влюбилась в него еще на вступительных экзаменах. Он ее не замечал, пока после третьего курса вместе не очутились на производственной практике в Челябинской области. Марик тогда вернулся в Москву переполненный впечатлениями. Первый раз все произошло во время обеденного перерыва, в подсобке, поэтому она сняла только трусы, а он положил их себе в карман, потому что на ней была юбка без карманов. Сгоряча оба про них забыли и до конца смены переглядывались, как два террориста среди толпы, не подозревающей, что у одного из них в кармане спрятана бомба. Потом пошли в городской сад, и, самое удивительное, когда она за кустами, прямо при Марике, подхватив юбку, натянула эти трусы, это ее движение взволновало его куда больше, чем то, каким они были сняты. В чем тут дело, он постичь не мог и допытывался у Шубина, бывало ли с ним такое, или он, Марик, какой-то уникум. С тех пор Лера на птичьих правах присутствовала в его жизни. Независимый вид, с каким она сейчас курила сигарету-гвоздик, выдавал ее с головой. С одного взгляда становилось понятно, как важно ей быть здесь.
Стул справа от хозяина занимал такой же, как Шубин, отдельный старый друг в свитере с безнадежно растянутым воротом. Раз в несколько лет они встречались за этим столом, но в промежутках его имя с необъяснимым постоянством выпадало из памяти. Видно было, что он не ушел и никогда не уйдет из своего НИИ, где ему платят шесть долларов в месяц, зато позволяют досыта забавляться любимыми игрушками. За это Марик, изменивший науке, но уважавший тех, кто сохранил ей верность, почтил его местом одесную себя.
Дальше сидел Жохов. Он учился в институте вместе с Мариком и Геной, и Шубин не удивился, увидев его здесь. При нем состояла стриженная под мальчика шатенка явно не из этой компании. Ее татарские глаза были затуманены теплом и выпивкой, в руке она держала вилку с криво насаженным на нее куском сервелата и смотрела на него так, будто использовала этот предмет для медитации. Сводчатая верхняя губа блестела от бесцветной помады, которую с нижней она уже обкусала, но продолжала этим заниматься.
– Он, – продолжил Марик про Дракулу, – был трансильванский князь, по национальности румын, а румыны такие же православные, как мы. Позже венгры обратили его в католичество. До этого он причащался хлебом и вином, а у католиков причастие вином только священникам полагается. Мирянам – фиг. Короче, Дракуле стало не хватать крови, ну он и добирал как мог. Бродскому, слава богу, это не грозит, он никогда православным не был.
Марик жизнерадостно захохотал.
В начале перестройки он крестился, воцерковился и одно время на каждом углу трубил о том, что этот глубоко интимный факт его духовной биографии абсолютно никого не касается. Пометавшись между РПЦ и Зарубежной церковью, Марик отвлекся на кооперативную деятельность, оттуда ушел в бизнес, но временами его заносило в прежнюю колею. «Я еврей не корпоративный», – говорил он о себе. Это значило, что ему чужды те группы взаимоподдержки, членство в которых не то чтобы определяется происхождением, но так или иначе с ним связано.
– Галка-то где? – поинтересовался Шубин, имея в виду его жену.
– А зачем она здесь? Мы обычно без жен собираемся, – ответил Марик и ухарски подмигнул Лере.
На отсутствие шубинской жены ему тем более было наплевать.
Выпили, он опять начал рассказывать:
– В восьмом классе мы все вступали в комсомол, а Толик отказался. «Я, – говорит, – не понимаю, зачем ваш комсомол вообще нужен». По тем временам колоссальное было ЧП. Созвали собрание, стали доказывать ему, что без комсомола – ну, никуда. Потом дали слово обвиняемому, чтобы признал свои ошибки. А он уперся. «Вы, – говорит, – никаких логических доказательств не приводите, все ваши аргументы построены на том, что это аксиома». И тут черт меня дернул! Встал и говорю: «Необходимость комсомола – не аксиома, а теорема, доказанная кровью наших отцов и дедов!»
Лишь теперь Шубин понял, каким образом эта история связана с предыдущей. Мысль Марика скакнула от одной крови к другой.
– Во сказанул! – закончил тот, смеясь и закусывая. – Все прямо рты поразевали. Сколько лет прошло, а не могу себе простить. Он-то меня простил, – локтем ткнул Марик сидевшего рядом старого друга в свитере, – а меня до сих пор совесть грызет за эту подлянку.
Похоже, грызла она его не очень сильно. Выглядел Марик отлично. Дела у него резко пошли в гору, после того как одна из пяти или десяти учрежденных им фирм выиграла тендер, объявленный какой-то западной гуманитарной организацией, и успешно поставила из Москвы в Китай сколько-то тысяч китайских же одеял и курток для пострадавших от наводнения китайцев. Теперь возле подъезда стоял его «мерседес», в кухне сидел охранник в ослепительно белой сорочке с ремнями на плече и кобурой под мышкой. Он был в два раза шире шефа, чтобы в случае чего гарантированно прикрыть его своим телом от пули киллера. Даже без пиджака этот малый занимал полкухни. Лера тарелками носила ему туда салаты. Раз в году она исполняла при Марике роль хозяйки, и сегодня был красный день ее календаря. Насчет ночи у Шубина имелись большие сомнения.
– А Гена чего не пришел? – спросил он у Жохова.
– Обещал позже. Знакомься, это Катя, – представил тот свою соседку.
Она была уже сильно под градусом и то и дело норовила упасть ему головой на плечо.
Позвонили в дверь, Лера пошла открывать.
– Что я говорил! – завопил Марик. – Все придут, еще не вечер!
Появились двое их однокурсников, памятные Шубину по прежним, куда более разгульным застольям. Для обоих геология стала далеким прошлым, хотя один все-таки старался держаться к ней поближе и торговал не гербалайфом, а закупаемыми в Кунгуре селенитовыми зверюшками. Второй пристроился в префектуре Центрального округа. В прошлый день рождения, пока все бурно спорили о Гайдаре и Чубайсе, он лишь посмеивался, словно для него эти двое, да и сам Марик тоже, – смешные зверюшки, резвящиеся на воле, пока хозяин тайги спит в своей берлоге. Свою задачу он, вероятно, усматривал в том, чтобы вовремя завести будильник. Такие фигуры рождаются из пены, но не оседают вместе с ней, а затвердевают, как пенопласт, и не тонут, когда одни, более тяжелые, идут ко дну, а другие, не выдержав ими же раздутого жара, переходят в газообразное состояние.
Начался общий галдеж, только Шубин с Катей остались в стороне. Ее плывущий взгляд остановился на нем. Она откровенно его изучала, слишком, пожалуй, откровенно для женщины, которая пришла с мужчиной. В ней чувствовалась пьяная женская нервозность, знакомая Шубину по собственной жене. В худшем случае у жены это состояние чревато было беспричинными слезами, в лучшем – горячечными воспоминаниями о тверской филармонии, где она год проработала после консерватории, или страстным желанием немедленно высказать ему всю правду о том, как предвзято он подходит к ее отношениям с давным-давно отбывшей за океан подругой Жанной.
– Вы друг Сережи? – осведомилась Катя, с трудом фиксируя голос на интонации, худо-бедно подходившей к этим словам.
Шубин не стал ничего уточнять, просто кивнул, чтобы отстала, и напрасно. Она решила, что с ним можно иметь дело. Следующий вопрос был задан громче, с расчетом на публику:
– Какая, по-вашему, самая страшная книга на свете?
– «Коммунистический манифест», – услышав, откликнулась Лера. – Там про призраков.
Однокурсники включились в викторину. Торговец селенитом назвал «Собаку Баскервилей», работник префектуры – учебник по сопромату, которого он на своем геофаке в глаза не видывал, но слыхал про этот ужас. Марик сказал, что страшной может быть любая книга, если человек за всю жизнь прочтет только ее одну.
Катя покачала головой, как учительница, не получившая правильного ответа на поставленный вопрос.
– Страшнее всего – этимологический словарь, – объявила она. – Читаешь и видишь, на каких первобытных основах все держится, вся наша жизнь.
– Например? – полюбопытствовал школьный друг Марика, чье имя Шубин снова успел забыть.
– Например, я узнала, что слова «удовольствие» и «удаль» происходят от слова «уд».
– Хуй, значит, – смачно прокомментировал Марик. – Даешь ему волю, получаешь удовольствие. Несешь его в даль, то есть насилуешь женщин из соседнего племени, считаешься удалым добрым молодцем.
– Правильно, – кивнула Катя. – Всё остальное – только суффиксы.
– Что – всё? – спросила Лера.
– Всё вообще. Современная цивилизация – это суффиксы, приставки и окончания.
– И что тут страшного?
– Как только это поймешь, начинаешь осознавать, что туда очень легко вернуться.
