— Это чистая правда, мистер Кейн. Глухоту моей горничной превосходит только ее нелюбознательность. Так что давайте, сэр, лучше поговорим о вас и вашем весьма завидном положении.
Кейн начал возражать, но Сперанца уточнила:
— Нет, я имею в виду вовсе не ваши чернильные триумфы и даже не доходы, которые они приносят; деньги — это тема для разговора купцов, сэр, а никак не людей искусства, каковыми мы являемся. Нет, моя зависть связана скорее с тем, что, судя по словам мистера Стокера, вы находитесь на грани un vrai scandale.[176]
Пока Кейн соображал, как к этому отнестись, я, пытаясь разрядить обстановку, со смехом сказал:
— Леди Уайльд знает, о чем говорит.
— Уж конечно, мне ли не знать, — подтвердила Сперанца. — В былые времена в Дублине мы, Уайльды, оказывались в центре множества скандалов. И хотя иные из них трудновыносимы, все они, поверьте, пре-крас-но переживаемы.
— Я был бы счастлив заручиться в этом вашим словом, — холодно произнес Кейн, — ибо очень надеюсь никогда не выносить и не переживать скандалов, связанных с моей личностью. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду, леди Уайльд?
Она, конечно же, поняла, и тем, как нарочито медленно сняла чепчик и поправила прическу, дала Кейну понять, что он заговорил не в свою очередь.
— Неужели вы, мистер Кейн, полагаете, будто я вам угрожала? Или вы заперли свое чувство юмора в башне вашего замка? Что это вы взъерошились, сэр, как кот, загнанный в угол?
Это было некстати, совсем некстати.
— Минуточку, минуточку, — вмешался я. — Мне кажется, со всеми присутствующими сторонами было согласовано, что наши секреты, все наши секреты будут сохранены. Может быть, нам лучше сейчас, когда мы вместе, принести такие обеты вслух? А, Кейн?
— Несомненно. И я попросил бы отнести это благоразумное условие к неблагоразумным поступкам своей юности. Правда, на мой взгляд, с нашей стороны было бы не слишком умно выносить наши суждения за пределы этого круга и предлагать кому-то поверить в невероятное. Что из этого может выйти? Скорей всего, нам предложат полный пансион в Бедламе.
— Полностью согласен. Сперанца?
— Прошу прощения, мистер Кейн. Мне и в голову не приходило вытаскивать на свет ваши тайны, достойные сожаления. Это я понимаю. Речь шла лишь о том, что я предпочитаю, чтобы обо мне говорили как можно дольше, и неважно, какие при этом употребляют слова. Может быть, вы поняли бы это, откажись мир произносить ваше имя.
Кейн кивнул леди, и та доброжелательно добавила:
— Хотя, конечно, имя Кейн мир не устанет повторять еще долгое время.
— Как и имя Уайльд, — отозвался Кейн. — О гении вашего Оскара говорят даже на улицах.
Бедняга Кейн. Я мог лишь гадать, что у него было на уме изначально, но сейчас его явно понесло не туда. И опять пришлось вмешаться мне.
— Друзья мои, — сказал я, — нам нужно многое обсудить и выработать план. Может быть, приступим?
Так мы и поступили, хотя наше обсуждение сначала сводилось к некоему репортажу, который каждый из нас вел по очереди. Кейн открыл Сперанце свою историю с Тамблти. На мой взгляд, это было довольно смело с его стороны, и на ее взгляд, кажется, тоже. Потом Сперанца поведала нам, по возможности просто, все, что узнала об одержимости от своего римского друга, — это было нам уже известно — и добавила то немногое, что ей удалось извлечь из книг Баджа. Я, в свою очередь, проинформировал Сперанцу о недавних событиях. Затем мы с Кейном совместно сообщили обо всем, что нашли в Альберт-Мэншнз, а после этого — в доме № 17… Но тут ход нашего разговора изменился.
— Вы в опасности, Брэм? — спросила Сперанца, сидя на кровати и рассеянно попивая маленькими глоточками чай, капавший на страницы рукописи. — Скажите мне правду.
— Вполне возможно, — подтвердил я.
— В таком случае это относится и к вам, мистер Кейн, причем угроза не ограничивается тем, что могут всплыть некоторые письма щекотливого содержания.
— Но уж вам-то, Сперанца, нечего бояться. О вашем участии злодей ничего знать не может.
— Ваши слова, мой дорогой мистер Стокер, пусты, и боюсь, вы меня просто успокаиваете. Для всех нас очевидно: мы понятия не имеем о том, что этот мистер Тамблти знает. Да что там, мы даже понятия не имеем, кто он такой на самом деле или кем недавно стал. И этот зов, который вы слышите, эти трупы, которые вы находите в вашем доме, та непостижимая легкость, с которой этот человек появляется и исчезает… Нет никаких оснований полагать, будто наш недруг не знает все и всех, кто против него выступает.
Конечно, Сперанца была права, и я содрогнулся при мысли о том, что поставил ее под угрозу.
— О, Сперанца, простите меня. Я не знал…
— Понимаю, Брэм. Вы не знали этого человека, когда привели его сюда. Но вы, мистер Кейн, знали, вы один.
— Но что… что я могу сделать сейчас?
Впрочем, Кейн тут же с явным воодушевлением добавил:
— Мы могли бы все втроем отправиться в Гриба. В замке мы будем в безопасности.
— Спасибо, мистер Кейн, — сказала Сперанца. — Вообще-то обычно я принимаю все приглашения в замки, но, мне кажется, в настоящее время мы нигде не можем чувствовать себя в полной безопасности. Более того, если мы укроемся там, то укроем только себя.
— Ну да, конечно, — сказал Кейн. — А кого еще мы можем укрывать?
Но до меня мысль Сперанцы дошла.
— Кейн, если мы спрячемся подальше, что тогда будет с теми, кто ничего не подозревает? С «никчемными»?
— Боже всемогущий! — воскликнул потрясенный Кейн, тяжело падая обратно в кресло. — Что за кошмар впустил я в Лондон! Ты прав, Брэм: я трус.
— Нонсенс, мистер Кейн, будь вы трусом, вас бы сейчас здесь не было. Можно даже сказать, что из нас троих вы самый храбрый, поскольку рискуете чем-то большим, чем… жизнь. Полагаю, те, кто считает, будто репутации мертвеца уже ничто не повредит, сильно ошибаются.
— Я… я… — начал было Кейн, но так и не пошел дальше горестного стона.
— Самообвинения непродуктивны, мистер Кейн, — продолжила Сперанца, — это как кресло-качалка. Вы что-то делаете, двигаетесь, но остаетесь где были. Это нас никуда не приведет. Сейчас нам нужен план.
— Вот именно, — поддержал я, и мы занялись его выработкой.
К рассвету этого дня, пятницы, его можно было считать сформулированным. Беда, однако, в том, что после всех наших споров, предложений и разглагольствований пресловутый план свелся фактически к двум пунктам.
Выжидать и наблюдать.
Именно этим мы сейчас и занимаемся, в ночь с пятницы на субботу. Кейн несет стражу у окна, и мы все трое ждем: мы с Кейном — здесь, Сперанца — за засовами своих дверей. Хотя я переживаю насчет Сперанцы, на самом деле в заботе в первую очередь нуждается Кейн. Когда мы несколько часов назад сели перекусить и у дверей зазвонил колокольчик, он чуть из кожи не выскочил.
Но то был всего лишь мальчишка, нанятый миссис Квиббел доставить весточку об успешном завершении порученного ей дела. Что он и сделал, отдав ключ Кейну и выпалив на одном дыхании, что было велено.
— Миссис К., — протарахтел он, пятясь от моей двери, даже когда говорил, — клянется, что, если вы забудете ее, она забудет вас.
Я кивнул в знак понимания и потянулся за монетой, но мальчишка уже был таков, припустив к реке.
Итак, мы наблюдаем и выжидаем. И я пишу, точнее, писал, ибо пришла моя очередь заступать на наблюдательный пост в темной гостиной.
Суббота, 21 июля
Никто из нас его не видел, хотя мы по очереди следили за двором всю ночь. (Вопрос. Хочет ли он, Тамблти, если это не Сет, чтобы мы преследовали его?) Эта недреманная вахта убивает Кейна. Он не знает, как долго еще сможет остаться в городе. Если я сейчас назову его трусом, это добьет его окончательно. То же будет со мной, если он назовет меня сумасшедшим. Но таковы мы оба и есть, перетрусившие безумцы, обезумевшие трусы. Но кто бы не стал таким на нашем месте среди всех этих странностей?
Тем временем мы наблюдаем. Тем временем мы выжидаем. Молюсь о том, чтобы нам никогда не пришлось сказать, что мы ждали слишком долго.
Среда, 25 июля
Кейн пока здесь, хотя его багаж упакован и стоит у кровати.
Телеграмма
Брэм Стокер — Леди Джейн Уайльд
Четверг, 26 июля 1888 года
Примите нас сегодня, в 3.00. Необходим новый план — План Действий.
Пятница, 27 июля
Встал на рассвете. Эффект опиумной настойки ослабевает, но, в отличие от Кейна, я не рискую увеличить дозу. Обыскал помещение в поисках трупов, ничего не нашел и сейчас сел за стол, чтобы записать, что мы имеем и что следует предпринять. Мне, как никогда, необходимы точность, четкость, определенность.
