На уроки к подрядчику Кастропуло Лидия Антоновна всегда шла с опаской. Дело в том, что маленький сынок подрядчика был удивительный шалун и каждый раз норовил учинить учительнице какую-нибудь гадость. Один раз он налил в ее ботики воды, другой раз – подложил на вращающийся табурет канцелярских кнопок. Особенно расстроилась Лидия Антоновна, когда шалун намазал ее табурет клеем: платье пришлось отрывать, оно было безнадежно испорчено, а мальчишка хохотал от удовольствия… Правда, жена подрядчика, милая женщина, в тот раз извинялась и подарила миленькую муфточку, почти новую, но Лидия Антоновна чуть не расплакалась, так ей было жалко своего платья.
На этот раз маленький Кастропуло вел себя на удивление тихо. Лидия Антоновна внимательно оглядела табурет, когда садилась на него, и вообще держалась крайне осторожно, как разведчик на вражеской территории. Глаза у шалуна подозрительно поблескивали, и он так был послушен и внимателен, что Лидия Антоновна всерьез забеспокоилась.
Урок прошел спокойно, и она, с облегчением вздохнув, собралась уходить. Надевая в прихожей ботики, внимательно их осмотрела. Все было в порядке. Взяла свой маленький саквояж, с которым ходила по урокам… и вздрогнула. Там было что-то живое. В саквояже что-то шевелилось и пищало. В дверях маячила радостная физиономия зловредного мальчугана. Лидия Антоновна испуганно раскрыла саквояж.
Внутри копошились несколько маленьких котят, которые в упоении раздирали подаренную Марьей Степановной шляпку. Маленький разбойник залился сатанинским хохотом. Когда только он успел провернуть свою шкоду? Лидия Антоновна постаралась взять себя в руки. Она осторожно, двумя пальцами, вытащила котят одного за другим из саквояжа – это было очень трудно, потому, во-первых, что с детства она кошек не переносила, у нее была к ним идиосинкразия, и во-вторых, потому что котята были очень шустрые, все время выворачивались и норовили зацепить руку крошечными коготками и острыми, как шильца, зубками.
Избавившись от котят, она с грустью осмотрела остатки шляпки. Что ж, если кое-где побольше стекляруса, а сверху прикрыть искусственным цветочком, таким голубеньким, у нее остался один… может быть, еще и можно будет поносить.
Лидия Антоновна мужественно посмотрела на своего малолетнего мучителя, гордо выпрямила спину и пошла прочь.
На углу напротив дома подрядчика стоял венгерец-шарманщик в яркой куртке с уродливыми, нескладно пришитыми бранденбурами. Он крутил ручку шарманки и фальшиво напевал: «Чемчура-чура-ра…» Ужасное его пение резануло пианистический слух Лидии Антоновны. Она чуть заметно поморщилась и прибавила шагу.
Ей так и так нужно было торопиться: в кафе «Каприз» она должна была обязательно поспеть ровно к пяти часам. В это время у них выступала француженка шансонетка Жюли, пела там две неизменных песенки, и Лидия Антоновна ей аккомпанировала. Жюли была славная девушка, до всех этих неприятностей ее звали Настя, и была она горничной в доме Ивана Антоновича, Лидочкиного брата. Здесь, в Константинополе, у нее неожиданно прорезался голос, а французский она понемножку выучила с Ванечкиными детьми, а потом очень усовершенствовала с французскими моряками в Одессе. Хорошая девушка, встретила Лидию Антоновну и пригласила играть в кафе, жаль, немного, – все остальное время у них играл румынский оркестр.
Лидия Антоновна успела вовремя, отыграла свое и пошла на кухню. В кафе ей не платили, а только кормили за работу, но это тоже было очень хорошо. Лидия Антоновна как раз вспомнила, что еще ничего сегодня не ела и очень голодна.
Повар в «Капризе» – очень славный человек, большой и черный, родом из Марокко. Он хорошо говорил по-французски и почему-то жалел Лидию Антоновну, все время подкладывал ей еду и обязательно оставлял что-нибудь вкусное. Вот и сегодня он приберег для нее замечательное полосатое бланманже. Они с марокканцем немножко поболтали, и у Лидии Антоновны стало легче на душе. Хорошо, она вовремя спохватилась – пора было уже бежать в синематограф.
В синематографе «Лидо» были невысокие требования к исполнительскому мастерству – надо было только посматривать на экран, чтобы, не дай Бог, не сыграть марш во время любовной сцены или венгерский танец во время похорон, но играть надо было долго и очень громко, чтобы перекрыть шорох разворачиваемых кульков со сластями и разговоры зрителей. Сегодня первым номером шла фильма «Тысяча и одна ночь», очень интересная и художественная. Страшные смуглые арабы в полосатых шальварах свирепо вращали глазами, размахивали кривыми саблями, залезали в огромные кувшины. Отрубленные головы катились, как тугие капустные кочаны.
Лидия Антоновна по какой-то странной ассоциации вспомнила детство, елку, домашний маскарад, на котором она была одета пажом, а брат Ванечка – мушкетером в небесно-голубом плаще с нашитым красивым крестом… В темноте можно было не заботиться о своем лице, и Лидия Антоновна немножко погрустила, но когда по щеке поползла слезинка, она решила, что это неудобно – хоть и темно, а неприятно, и вытереть нельзя – руки заняты.
Вторая фильма была из русской жизни, «Братья Черномазовы». Эта картина была немного странная: люди ездили в каретах, запряженных медведем, на балу во дворце господа танцевали в косоворотках и смазных сапогах, а посредине бальной залы стоял огромный самовар, из которого все по очереди пили. Старого представительного князя за какой-то проступок пороли на площади розгами. Лидия Антоновна очень всему этому удивлялась, но зрителям нравилось – видимо, никто из них не бывал в России.
Когда работа закончилась и Лидия Антоновна вышла на улицу, было уже темно. Она не беспокоилась: брать у нее было нечего, сама она интереса для злых людей не представляла – возраст не тот, да и внешность, а кроме всего прочего, давно уже привыкла ходить в одиночку по ночным константинопольским улицам.
Но сегодня что-то было не так, как обычно.
Позади время от времени слышались ей чьи-то шаги. Стоило остановиться, чтобы прислушаться, как шаги эти замирали, а как только она шла вперед – странные шаги возобновлялись. Лидия Антоновна не то чтобы испугалась, но удивилась: кому она нужна?
Из другого синематографа, «Парадиз», высыпала толпа поздних зрителей. Некоторое время можно было идти вместе с ними, так было спокойнее, но потом все понемножку разошлись в разные стороны, и Лидия Антоновна снова осталась на улице одна.
И тогда позади нее опять зазвучали эти шаги.
Она прибавила ходу, но шаги за спиной продолжали слышаться. Теперь ей стало уже немножко неприятно, а если уж начистоту – так просто страшно. Хотелось остановиться, обернуться и сказать: «Ну зачем вы меня преследуете? Что вам может быть нужно от меня? Вы видите, какая я бедная, немолодая и некрасивая, зачем вы меня пугаете?»
Но это было бы так неудобно – заговорить вдруг на улице с незнакомым человеком… Да и страшно – кого вдруг увидишь, обернувшись?
Лидия Антоновна едва ли уже не бежала. Улица пошла вверх, идти стало трудно, не хватало дыхания.
Вдруг впереди показалась крупная мужская фигура. Лидия Антоновна мысленно взмолилась о помощи. Она готова уже была попросить этого незнакомого человека, чтобы он проводил ее, защитил от страшных шагов за спиной… И тут она увидела, что это же знакомый. Она узнала крупный неловкий силуэт и развалистую походку марокканца Жана, повара из «Каприза». Она обрадовалась ему, как родному, окликнула:
– Мосье Жан!
Марокканец тоже обрадовался встрече. Лидии Антоновне неудобно было рассказывать ему о своих глупых женских страхах, но мосье Жан настоял на том, чтобы проводить ее до дому. Тайком обернувшись, Лидия Антоновна никого на улице не заметила и подумала, что, наверное, на старости лет ей начинает мерещиться черт знает что. В самом деле, кто может преследовать ночью ее, такую немолодую, некрасивую и бедную. Наверняка, эти шаги просто послышались ей… Подойдя к своему дому, она подумала, что следовало бы пригласить мосье Жана на чашку чая, но тут же вспомнила о квартирной хозяйке, которая, конечно, будет очень недовольна… К тому же дома у нее ничего нет, чем можно угостить приличного черного господина. Но мосье Жан, видимо, и сам не захотел причинять ей неудобства и весьма деликатно откланялся.
Лидия Антоновна, стараясь не шуметь, поднялась в свою маленькую комнатку, разделась, легла в узкую холодную постель. Хоть она и чувствовала себя усталой, сон не шел к ней. Она думала о своей жизни.
Счастливое петербургское детство вспоминалось чередой праздников – таких, как тот домашний маскарад, где она была одета пажом. Рождество, несуровая зима, скрип санных полозьев, отцовская шуба с седыми бобрами, шоколад от Жоржа Бормана, сползающая змейкой золотистая мандариновая кожура, лимонная кожура чудесных эрмитажных голландцев, голубые василеостровские линии, Бестужевские курсы, горячие разговоры о будущем – своем будущем и будущем России, несуровая петербургская зима, чайная на углу Среднего и Седьмой линии, пара чая – маленький яркий чайник с заваркой на большом чайнике с кипятком, и так славно греть об них руки, горячие бублики, веселый мичман с прозрачными серыми глазами, несуровая зима, скрип санных полозьев, запрокинутое счастливое лицо…
