Увидев, что Зед ослеплен бренди, Бейтер снова осмелел, бросился вперед и с размаху ударил Зеда кулаком в левую скулу. Потом ударил ногой по правой голени — звук был такой, что Мэтью не сомневался: сломана кость. Но совершенно внезапно взметнулись две черные руки, раздался треск одежды — и Бейтер лишился почти всей своей рубашки. Небрежно вылетел вперед локоть — и курносый нос над разинутым ртом Бейтера взорвался, брызнув струями крови в свете ламп. Бейтер вскрикнул, как младенец, зовущий мать, и рухнул на пол, хватая за ноги Кумпола.
— Отстань, так тебя-растак! — рявкнул тот, с размаху ударив ногой, чтобы освободиться, а Зед тем временем рубашкой Бейтера стер с глаз жгучий алкоголь.
А потом, как и полагал должным Мэтью, наступил наконец момент, когда столкнулись два голых бычьих черепа.
Кумпол не стал ждать иной возможности: отпихнув в сторону плачущего Бейтера, он шагнул вперед и своим орудием убийства нацелился Зеду в лицо — кулак свистнул в пустом воздухе. Только что Зед был там — и вдруг не стало. Второй удар — тот же результат. Кумпол теснил противника, подняв левую руку для отражения удара, а правой сам нанося удары, каждый из которых мог стать смертельным.
— Бей его, бей! — кричала дама.
Усердия Кумполу было не занимать, а уж грубой силы — тем более. Чего ему недоставало — так это успеха, потому что куда бы ни бил кастет, раба там уже не было. Все быстрее и быстрее сыпались удары, но Зед еще быстрее уклонялся от них. У Кумпола на лбу выступил пот, дыхание стало тяжелым.
Завывая в пьяном кураже, в дверь, повисшую на одной петле после бегства Скелли, вломилась толпа посетителей из «Кошачьей лапы». Зед не обратил внимания — он был занят уходами от смертельного прикосновения меди.
— Стой и дерись, трус черномазый! — рявкнул Кумпол, брызгая слюной. Удары становились размашистей и слабее.
Кумпол выбросил вперед левую в отчаянной попытке поймать Зеда за галстук, удержать под ударом, но не успели его пальцы сомкнуться на шелке, как правая рука раба ушла назад, кулак с размаху вдвинулся Кумполу в челюсть с жутким шмякающим звуком, от которого ликующие завывания толпы стихли мгновенно — будто людям явилось небесное знамение. Глаза у Кумпола закатились на лоб, колени подогнулись, но левая рука держала галстук, а правая продолжала удар, в котором было больше усердия, чем расчета, потому что мозг Кумпола уже удалился с вечеринки.
Зед легко ушел от удара, чуть отклонив голову. А потом — о чем впоследствии рассказывали от Больших Доков и до самой Почтовой Дороги — Зед поднял Кумпола Боскинса легко, как мешок с мукой, и швырнул лысым черепом вперед в забитое досками окно, куда не раз вылетали многие другие, хотя далеко не столь крупные жертвы размолвок. Когда Кумпол отправился на неласковую встречу с мостовой Уолл-стрит, вся передняя стена здания содрогнулась так, что люди перепугались, как бы она не рухнула, и бросились прочь визжащей спасающейся массой. Застонали балки, посыпались опилки, заскрипели цепи под закачавшимися фонарями, и в дверях возник верховный констебль Лиллехорн с криком:
— Что тут творится, во имя семи дьяволов?!
— Сэр! Сэр! — Нэк снова был на ногах и даже шел, пошатываясь, к двери. Мэтью заметил, что констебль либо пролил кружку себе на штаны, либо ему уже не нужен ночной горшок. — Я пытался прекратить, сэр! Вот честное слово, сэр!
Он прошел мимо Зеда и весь сжался, будто боялся повторить выход Кумпола.
— А ты заткнись, — бросил ему Лиллехорн. Поражая глаз костюмом и треуголкой тыквенного цвета и желтыми чулками над блестящими коричневыми ботинками, он вошел в зал и сморщил с отвращением нос, оглядывая обстановку. — Здесь есть кто-нибудь мертвый?
— Этот черномазый всех нас хотел убить! — завизжала дама. Она позволила себе собрать недопитые кружки со стола, где сидели рабочие с верфи, и держала по одной в каждой руке. — Смотрите, что он с этими бедняжками сделал!
Лиллехорн стоял, похлопывая себя по ладони тростью с серебряной львиной головой, внимательно оглядывая помещение. Длинное бледное лицо с тщательно подстриженной бородкой и усами, узкие черные глаза под цвет волос (некоторые говорили, что эти волосы щедро окрашены индийской краской), увязанных в хвост лентой того же цвета, что и чулки.
Бейтер продолжал скулить, обеими руками зажимая развалины собственного носа. Работяги начинали ворочаться, и один из них изверг поток вонючей жидкости, от которой Лиллехорн зажал нос желтым носовым платком. Джордж и его собутыльник пришли в себя, но продолжали сидеть за столом, моргая, будто интересуясь, что это за шум. Двое джентльменов пытались вернуть к жизни фехтовальщика, который уже начал дергать ногами в тщетных попытках удрать от кружки, отправившей его в страну сновидений. У дальней стены зала сгорбился скрипач, загораживая собой инструмент. На улице оживленно и весело перекликались зеваки, заглядывая в дверь и пытаясь оценить размер отверстия, через которое вылетел Кумпол.
— Омерзительно, — произнес Лиллехорн. Взгляд холодных глаз оббежал Мэтью, упал на гиганта-раба, который стоял неподвижно, опустив голову, и остановился на Хадсоне Грейтхаузе. — Услышав за два квартала отсюда, как ревет Скелли, я мог бы понять, что без вас не обошлось. Во всем городе только вы можете напугать старого мерзавца так, чтобы у него борода отлетела. Или все это устроил раб?
— Спасибо за комплимент, — ответил Грейтхауз все с той же самодовольной и продуманно бесящей собеседника улыбкой. — Но уверен, что, когда вы опросите свидетелей — трезвых свидетелей, я имею в виду, — окажется, что раб мистера Мак-Кеггерса всего лишь ограждал меня и себя от физических увечий. Мне кажется, весьма удачно.
Лиллехорн снова обернулся к Зеду, который все так же смотрел в пол. Крики снаружи уже становились неприятными. До Мэтью доносились слова «ворона гробокопателя», «черномазая бестия» и хуже того: «убить», «смола и перья».
— Прот’воз’конно! — вспомнил вдруг Нэк о своем статусе. — Сэр! Эт ж протизаконно — рабу находиться в общественной т’верне!
— В тюрьму его! — взревела дама, прикладываясь к обеим кружкам. — Нет, под тюрьму его!
— В тюрьму? — Грейтхауз приподнял брови. — Ну, Гарднер! Вы действительно считаете это удачным предложением? Понимаете — три-четыре дня там, да чего уж — один день, — и я буду слишком слаб, чтобы выполнять свои обязанности. А так как я, и только я определенно признаю, что организовал здесь встречу с рабом мистера Мак-Кеггерса, то по закону я и должен нести наказание.
— Сэр, к позорному столбу! Их всех! — Злобные глазки Нэка заблестели, он приставил конец дубинки к груди Мэтью. — Или каленым железом заклеймить!
Лиллехорн молчал. Крики снаружи становились все неприятнее. Главный констебль наклонил голову набок, посмотрел на Грейтхауза, на Зеда и снова на Грейтхауза. Лиллехорн был изящного сложения, худощавый, на несколько дюймов пониже Мэтью и по сравнению с более крупными мужчинами казался сейчас коротышкой. Но при этом его честолюбие достигало голиафовских размеров. Стать мэром Нью-Йорка — нет, даже губернатором колонии — вот какое желание раздувало это пламя.
— Как прикажете, сэр? — нетерпеливо спрашивал Нэк. — Столб или клеймо?
— Столб вполне подошел бы, — ответил Лиллехорн, — бесхребетному констеблю, который на службе напился до потери человеческого облика и допустил такое нарушение закона. И если еще раз вспомнишь про клеймо, почувствуешь его собственными ягодицами.
— Но я… сэр… я же… — забормотал Нэк, брызгая слюной.
— Молчать. — Лиллехорн движением львиной головы велел ему отойти в сторону. Потом шагнул к Грейтхаузу и чуть ли не в упор уставился ему в ноздри. — Вы меня слышали, сэр. Я не допущу, чтобы на меня давили. Ни при каких обстоятельствах. Так вот, я не знаю, что за игру вы сегодня затеяли. Вероятно, я не хочу этого знать, но это не должно повториться. Вам ясно, сэр?
— Абсолютно, — без колебаний ответил Грейтхауз.
— Я требую удовлетворения! — завопил павший боец с мечом. Он уже сел, и на лбу его наливалась синим большая шишка.
— С удовлетворением сообщаю вам, что вы дурак, мистер Гиддинс. — Голос Лиллехорна был спокоен, ясен и холоднее льда. — Обнажение оружия в общественном месте с намерением нанести телесные повреждения карается десятью ударами плетью. Желаете продолжать по закону?
Гиддинс ничего не сказал, но протянул руку и подобрал свое оружие.
Крики на улицах, собиравшие все больше народу — наверняка пьяниц и хулиганов из соседних таверен, — становились все громче. Люди требовали правосудия — точнее, самосуда. Зед не поднимал головы, а у Мэтью вспотел затылок. Даже Грейтхауз уже поглядывал на единственный выход на волю с некоторым беспокойством.
— Порой мне бывает очень досадно делать то, чего требует долг, — сказал Лиллехорн, посмотрел на Мэтью и фыркнул. — Тебе не надоело изображать юного героя? — Не ожидая ответа, он продолжил: — Ладно, пошли. Я вас отсюда выведу. Нэк, останешься здесь сторожить, пока я не найду кого-нибудь получше.
