Кайс очень хорошо знал эту интонацию в голосе начальника. Ферзан был в бешенстве и едва сдерживался. Будь на месте Эгиби менее влиятельный человек, он уже лежал бы с перерезанным горлом.
— Ох уж эти злые языки! Пусть отсохнут они у произносящих такую наглую ложь. Продавать сейчас? Зачем? Да кто же купит? Все боятся прихода несметных вражеских армий и грабежей. Кто может гарантировать сохранность какой бы то ни было собственности? К тому же все так подешевело, а ни у кого нет денег. Одна только надежда, что вероломный враг будет вскоре разгромлен, и все наладится. Вот тогда-то и приходите. С радостью профинансирую любое ваше предприятие.
— Деньги мне нужны сейчас.
— Открою тайну, — понизил голос хозяин, — я на грани разорения.
— Это значит — «нет»? — прямо спросил Ферзан.
— Это значит — «с удовольствием, но не могу». Нет никакой возможности. Конечно, если бы нашелся какой-то залог…
— Как в прошлый раз? — почти шепотом задал вопрос всадник.
Кайс прекрасно понимал, что голос он понизил не из опасения быть услышанным, а потому, что его душила ярость.
— Как в прошлый раз. Я бы смог тогда оперативно найти того, кто мне самому выдал бы ссуду.
— Я предоставил в залог все, что у меня было. И вам, наверняка, известна стоимость этих камней. Вы дали едва ли четверть от их цены.
— Я отдал почти всю наличность. Нам скоро нечем будет выплачивать проценты по вкладам. Да что там проценты, мои слуги скоро останутся без содержания. А цена на смарагды — вопрос крайне зыбкий. Мы обсуждали же это в прошлый раз. Да, ваши камни ничуть не хуже тех, что привозят из Египта…
— Они лучше. И вам это известно, — прервал его Ферзан.
— Пусть так, пусть лучше. Но кому их сейчас можно продать? Да еще в таком количестве. Я и так сильно рискую. Даже если война вот-вот закончится, безусловно, победой великого Дария, долгих лет ему жизни… Другой исход и невозможен. Трусливый враг будет разбит, а его жены и дочери будут мыть ноги нашим рабам. Что случится тогда?
Ферзан промолчал.
— Я вам отвечу. Вновь начнется оживленная торговля с Египтом. Накопленные там за эти пару лет камни попадут на наш рынок, и цена рухнет. Таковы законы рынка. Поэтому, и только поэтому, я не могу дать за них больше того, что уже дал.
— Что же, мне жаль.
— А мне-то как жаль! — голос Эгиби звучал очень убедительно.
Царский посланник поднялся.
— Суеверные люди из числа моих соплеменников, — произнес он, — считают, что серебро — это лунные слезы. И многие говорят, что чем большим богатством обладает человек, тем больше их придется ему однажды пролить. Странное заблуждение глупых людей. Правда? А может, эти люди и не так уж глупы.
Больше не было произнесено ни слова. Кайс услышал, как командир всадников вышел, а через некоторое время во двор вошел другой человек, судя по голосу, тот самый, который сопровождал Эгиби в театре.
— Он ушел, — сказал раб и один из самых верных людей главы торгового дома.
— Он вернется. Ты ведь все слышал?
— Да, мой господин.
— Серьезная угроза, — задумчиво произнес Эгиби, — медлить нельзя.
— Мы не готовы. Не все еще продано. Последний караван ушел вчера. Там камни и монеты, но часть кухонного золота еще здесь.
Услышав это, Кайс весь напрягся. Главное, чтобы они вот прямо сейчас не приказали выносить его отсюда. Выходило так, что банкир, и правда, тайно распродавал свою собственность, а вырученные богатства переправлял в какое-то тайное место. Очевидно, хитрец надеялся таким образом переждать смутные времена. Но вот про какие смарагды говорил Ферзан? Уж не про те ли, которые пропали при покорении Бактрии? Если так, то получается, что он их и похитил. Это было шокирующее открытие, которое необходимо еще было обдумать.
— Завтра к полудню они должны вернуться и вечером выйти вновь, — продолжил тем временем египтянин, — к тому же не по всем закладным собраны долги, а это тоже немалая сумма.
— Знаю, все знаю. Но риски сильно выросли, — ответил Эгиби. — Он готов был наброситься на меня. Если бы это позволило ему получить хотя бы часть суммы, звереныш убил бы без раздумий.
— Он не посмеет напасть в открытую.
— Как знать. Когда лев слабеет, на первые роли выдвигаются шакалы. Государство гибнет. И кто его остановит? Пока новый царь зверей утвердится во власти здесь, многие будут растерзаны. Нам нельзя оказаться среди них. Хамид пришел?
— Он здесь, — отозвался управляющий.
— Зови. И сейчас же пошли за Сорбоном. Скажи, я буду рад его видеть. Это очень срочно. Но проведи его так, чтобы эти двое не пересеклись.
Кайс едва не скатился на пол. Как ни долго он жил в Вавилоне, но уже слышал эти имена. Хамид был полулегендарной личностью — главарь крупнейшей воровской группировки. За его голову была назначена огромная награда, но никто из тех, кому полагалось по должности бороться с преступностью, даже не знал, как он выглядит. О нем рассказывали истории, больше похожие на небылицы. Говорили, например, что из торговых людей никто не мог передвигаться по дорогам на расстоянии двадцати дней пути от Вавилона без того, чтобы не заплатить Хамиду и его людям. То есть, можно было рискнуть, конечно, и отправиться в путь на свой страх и риск, но с такими отчаянными купцами вполне могли произойти всякие непредвиденные происшествия. В лучшем случае бандиты забирали весь товар. В худшем — могли обречь на мучительную смерть.
Один из излюбленных методов расправы был такой: людей, уцелевших в стычке, отвозили на расстояние трех-четырех дневных переходов на верблюдах и бросали в пустыне. Оставляли каждому оружие и одну на всех емкость с пивом. Такого количества напитка едва могло хватить путешественнику дней на десять-двенадцать, то есть ровно на столько, сколько требовалось, чтобы добраться до ближайшего источника воды и спастись. Обреченные оказывались перед страшным выбором. Логика подсказывала, что выжить должен был сильнейший. Ему достаточно было убить всех остальных и забрать пиво себе. Но до смертельной схватки доходило далеко не сразу и даже далеко не всегда: караванное дело, как правило, строилось исключительно как семейное предприятие, то есть делать ужасный выбор — драться за питье или нет, отдавать ли весь напиток одному или нет — должны были близкие родственники. Бывало, что из пустыни кто-то и выходил, но чаще всего не возвращался никто.
Говорили также, что в банде Хамида были и свои понятия о воровской чести. Так, например, запрещалось грабить паломников, каким бы богам они не поклонялись. О размерах организации и действовавшей в ней дисциплине также слагали легенды. Якобы отчисления в общую казну короля преступников делали не только карманники, домушники, грабители, но также все публичные дома и все питейные заведения Вавилона.
А еще Хамид, якобы, особо чтил одно из местных божеств и в дни, когда ему положено было особенно истово поклоняться, грабежи в городе прекращались, гулящие женщины не работали, и ни в одном кабаке нельзя было купить вина.
И вот теперь выяснилось, что человек, при упоминании имени которого у большинства обывателей отнимались ноги и перехватывало дыхание, был знаком с самым респектабельным банкиром Вавилона. Но как такое могло произойти? Может быть, Офир Эгиби подвергался шантажу с его стороны? Тем более, если учесть, что хозяин дома послал также и за Сорбоном. Этого служаку Кайс уже видел в театре. Когда выяснилось, что один из арестованных — Эгиби, он наорал на подчиненных и извинился перед главой торгового дома.
Размышления юноши были прерваны протяжной и развязанной тирадой:
— Ваше богатейшество, каждый раз, когда я вхожу в этот дом, не перестаю восхищаться. Жаль, что у меня никогда не будет такого же. В этом есть какая-то бесконечная несправедливость. Мы занимаемся одним и тем же делом — грабим людей. Я делаю это при помощи кинжала, а ты, давая деньги в долг. При этом один из нас — уважаемый обществом человек, а второй — вор. И ведь спроси у людей на улице, кто есть кто, мнения, думаю, разделятся поровну.
— Да ты, я смотрю, стал философом, — в тон главе бандитского сообщества ответил Эгиби.
Кайс не удержался и рукой чуть отодвинул загораживавшую обзор портьеру. Хозяин дома по-прежнему полулежал на мраморной скамье, устланной матрасом и подушками. Его ночной посетитель стоял, уперев руки в бока. На лице его играла нахальная улыбка. Самый разыскиваемый преступник в стране не отличался яркой внешностью. Глазу не за что было зацепиться.
— Я принес твою долю за этот месяц, — Хамид бросил на невысокий столик, стоявший рядом с ложем Эгиби, увесистый гулко звякнувший мешочек.
— Оставь это себе.
— Подарок? С чего такая щедрость?
— Это плата за работу. Мне нужно, чтобы ты в точности выполнил все, о чем я сейчас скажу. Сегодня за час до рассвета по северной дороге по направлению к городу у второго канала будет идти караван. Три верблюда, один погонщик, четверо сопровождающих на лошадях. Всего пять человек. Все вооружены. Они должны умереть.
