– В таком случае картина опять-таки находится в его особняке, – заметил Огонь-Догановский.
– Да, наверное. И это нахождение – ненадолго. Скорее всего наличие такого количества визитеров говорит о том, что насчет картины вовсю ведутся переговоры, начавшиеся не вчера. Так что, – Сева на мгновение задумался, – мы имеем семьдесят шансов из ста, что картина в особняке. И сто шансов из ста, что эти переговоры весьма скоро закончатся и картина найдет нового хозяина. После чего нам придется туго…
– Стало быть, нам надо торопиться? – спросил Давыдовский.
– Да, – коротко ответил Долгоруков.
– Так значит, все-таки «громкое»? – спросил Огонь-Догановский.
– Думаю, да, – кивнул Сева.
– И кто?
– А кто у нас вырос на улице и наверняка не брезговал кражами? – посмотрел на «старика» Всеволод Аркадьевич.
– Ленчик?
– Леонид, – утвердительно ответил Долгоруков.
* * *Ежели днем Париж деловит и тороплив, то вечером тих и неспешен. И на первый взгляд даже несколько уныл: музеи и магазины закрыты, экипажи на улицах редки, прохожих мало, и они молчаливы. Но на самом деле это только на первый взгляд кажется так. Если же заглянуть в окна частных квартир, гостиничных номеров и меблирашек, то можно увидеть жизнь кипящую и бурную, будуарно-постельную, если хотите, и интимную, поскольку вечерние часы посвящаются парижанами любовным интрижкам и утехам. Ну, это когда служба закончена, а идти домой рано и нет никакого желания.
В отличие от крепкой развеселой девицы-Москвы или холодной и расчетливой дамы-Петербурга, – Париж в вечерние часы стряхивает с себя груз забот, отдыхает от дневных треволнений и приводит себя в праздничный вид. Люди ночью в Москве спят, в Санкт-Петербурге танцуют, сплетничают или раскладывают марьяж в гостиных, в Париже – живут на улицах. Река Сена полна лодок с веселыми людьми, летние кафе забиты молодыми парочками, целующимися прямо на людях, экипажей и колясок – не счесть! Словом, Париж ночью живет не менее насыщенной жизнью, нежели днем, но более приятной и радостной.
Ночная жизнь началась и у команды Севы Долгорукова. Разместившись близ особняка Шпейера в самом темном месте, дабы не быть замеченными с улицы, они выжидали, когда в окнах дома погаснет последний луч света. Затем, выждав час, Сева кивнул Ленчику, и тот легкой невидимой тенью скользнул к забору усадьбы. Все инструкции им были получены; что искать, он знал – «картину с изображением худощавого мужика со шкиперской бородой и в латах, смотрящего вдаль», так что далее тянуть с «выемкой» картины не было никакого смысла.
В мгновение ока Ленчик перемахнул через забор и скрылся в саду, – особняк Шпейера, как и многие парижские дома, стоял в глубине усадьбы.
Африканыч тихонько выдохнул, Давыдовский неотрывно смотрел на то место, где Ленчик только что перемахнул через забор, а Огонь-Давыдовский машинально перекрестился. В общем-то, Ленька сейчас шел на свершение благого дела, отчего крестное знамение ничуть не являлось лишним и кощунственным.
Сева, в отличие от друзей, признаков волнения не выказывал, хотя на душе у него скребли кошки. Мало того, что он послал на дело (да и какое – кражу!) самого молодого из них, а стало быть, и самого неопытного, так еще в случае неуспеха Ленчику светила тюрьма – по крайней мере, за вторжение в чужое жилище. Даже если он не будет схвачен с поличным, – полгода нахождения на нарах в случае поимки ему будут обеспечены…
Ленчик тем временем кошачьей поступью добрался до стен особняка. Он не попытался открыть парадные двери. Чай, не дурак – напарываться на бодрствующего сторожа. Не стал искать черного хода, который непременно будет закрыт изнутри. Он тихонько стал обходить особняк по периметру, обращая внимание на окна. Раскрытых покуда не попадалось…
Опыт краж у Ленчика имелся. Правда, небольшой, поскольку у парня наличествовали иные таланты, кроме бесшумного высаживания окон и выгребания добра из комодов и сундуков в припасенный баул. Когда парень только просился в команду Севы Долгорукова, он скрыл такой факт из своей биографии, поскольку чувствовал в них людей иного масштаба, нежели колченогий Митяй с Бабаем или Вася-Ферт. И вот теперь давнишний опыт мог пригодиться…
Наконец он заметил приоткрытое окно. Ленчик немного постоял возле него, прислушиваясь, затем шире отворил створку. В комнате было тихо. Ленька неслышно подтянулся на руках и закинул ногу. Опершись о колено, поставил вторую ногу на подоконник и замер. Было по-прежнему тихо. Одним ловким движением он спрыгнул с подоконника на пол и огляделся. Когда глаза привыкли к комнатной темноте, он заметил, что находится на кухне. Верно, кухарка, проветривая ее, забыла прикрыть окна. Или не посчитала нужным, – какая разница!
Ленчик, стараясь не производить даже шороха, прошел к двери и, чуть приподнимая ее, дабы она не скрипнула петлями, приоткрыл. За дверью начинался коридор, затем мраморные ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Именно на втором этаже скорее всего могла находиться картина. Висеть на стене гостиной, библиотеки или кабинета, а возможно, лежать запертой в несгораемом шкафу.
Осторожно ступая, словно под его ногами был не камень, а деревянные половицы, Ленчик поднялся на второй этаж. Первой ему попалась комната неизвестного назначения. Похоже, вторая прихожая. Значит, следом за ней последует гостиная.
Ленчик прошел прихожую и осторожно открыл следующую дверь. Так и есть – гостиная. Большая, с диванами, креслами и ломберными столами. Похоже, здесь поигрывали в картишки. Стены под штофными обоями были пусты. Ни одной картины или фотографической карточки, на которой были бы изображены дамы в шляпках сарацинского пшена, дети в матросках или строгая пожилая пара с потухшими взглядами выцветших глаз.
Дверь, ведущая из гостиной, была открыта. Ленчик прошел в нее и оказался в курительной комнате. Здесь висели две картины, но это были пейзажи, и никаких императоров или королей в панцирной броне на них изображено не было. Только околица деревни с домишками, вросшими в землю да лесное озерцо, на котором зыбко отражалась лунная дорожка.
Следующая дверь была закрыта на ключ. Ленчик достал из кармана связку отмычек (она слегка звякнула, что заставило Ленчика замереть и прислушаться), которую вручил ему Сева Долгоруков. Откуда она у него взялась, – не ведал никто. Особенно удивился наличию в саквояже шефа набора отмычек Африканыч.
– Откуда это у тебя? – не выдержав, полюбопытствовал он.
– Оттуда, – коротко ответил Сева.
На сем любопытство у Африканыча иссякло.
Ленчик внимательно осмотрел замок, затем выбрал из связки отмычек одну и осторожно вставил в прорезь замка. Повернуть отмычку не удалось. Еще одна попытка также ни к чему не привела. Ленчик выбрал из связки другую. Та же история. Третья отмычка даже не вошла в замочную скважину, оказалась толстоватой. Ленчик снова осмотрел замок, долго выбирал из связки отмычек нужный крюк, наконец выбрал и вставил его в скважину. С трудом, но замок повернулся, и раздался негромкий щелчок.
«Ага»! – мысленно произнес Ленчик и вошел в кабинет. Мужик в шкиперской бородке и закованный в латы смотрел вдаль со стены справа, сбоку от массивного бюро. На цыпочках, как настоящий домушник, Ленчик подошел к картине и осторожно снял ее со стены. Затем повернулся к двери и… нос к носу столкнулся со здоровенным детиной в посконной рубахе и с помятым ото сна лицом.
– Ага! – не мысленно, но вполне звучно произнес детина и сунул Ленчику кулачищем под дых так, что того согнуло пополам. Следующий удар был в лицо. Леонид повалился, и искры горстями посыпались из глаз прямо на ворсистый ковер, грозя воспламенить его. А затем в кабинет вошел некто невидимый, ибо, если бы Ленчику даже удалось разогнуться и посмотреть на вошедшего, он бы ничего не разглядел, – искры бы в глазах не позволили.
– Voleur?[6]
Это спросил невидимый. Голос его был злым и ехидным.
Ленчик молчал.
– Отвечай, когда тебя спрашивают, – прошипел ему в самое ухо детина и, отобрав «Карла Пятого» из рук Ленчика, бухнул его кулачищем по спине, вызвав сильный глухой звук.
– Сука, – попытался подняться Ленька…
– Так он наш! – удивился детина.
– Наш?
– Точно так.
Некто невидимый подошел ближе, потому что звук его голоса раздался прямо над самым ухом Ленчика:
– Ты вор?
Ленчик молчал.
– Ты русский?
Ленчик молчал.
– Зачем тебе именно эта картина? Ведь рядом были другие, тоже старые и дорогие.
Ленчик молчал, как молчали, даже ступив на эшафот в Шлиссельбургском остроге, заговорщики Ульянов и Шевырев, собиравшиеся покуситься на жизнь государя-императора Александра Третьего первого марта сего, 1887 года.
– Дай ему, Клим, чтобы был поразговорчивее, – приказал слуге некто невидимый.
Детина осклабился – верно, ему нравилось бить и истязать человеков – и влепил Ленчику затрещину так сильно и смачно, что парень повалился на ковер. Затем нанес ему удар ногой в живот и в голову, метя в лицо. Если бы Ленчик не успел закрыться руками, его лицо было бы расквашено в бесформенное месиво.
