И посему я отбросил реестры, воскликнув: «Ах, я не могу их найти!» (заботясь о благе писаря) — и снова запер сундук дрожащими руками. Меня трясло от волнения. Мне было ясно, что Пьер Жюльен сам изъял листы из реестров, иначе он упомянул бы в разговоре со мной, что они повреждены. Хранит Господь простодушных: я изнемог, и Он помог мне[93]. Воистину, Господь помог мне! Повредить инквизиционный реестр — достаточно серьезное преступление, но иметь к тому причины — еще хуже. Ясно, что, в первый раз читая реестры, которые не были похищены Раймоном Донатом, Пьер Жюльен обнаружил и скрыл имя либо имена осужденных в прошлом еретиков — еретиков, с коими он, возможно, был в родстве. Это были упорствующие еретики, которые не исправились и понесли наказание. Еретики, которые легко могли лишить его положения и покрыть его позором, если об их родстве стало бы известно.
Как же я радовался моему открытию! Как я ликовал! Как горячо благодарил я Господа и возносил Ему хвалы, когда спускался по лестнице к моему столу! Но я также знал, что мои доказательства неполны: что они будут неопровержимы, если только я назову имена и преступления этих самых еретиков. И я, спешно оточив перо, сел сочинять послание.
Я адресовал его Жану де Бону, инквизитору Каркассона. Я изложил все, что знал о пропавших записях, и поинтересовался, не доводилось ли ему или же кому-либо из его предшественников за последние сорок лет запрашивать копии упомянутых протоколов. Была вероятность, хотя и небольшая, что такие запросы производились. И если да, то нельзя ли переписать эти документы и копии и отослать в Лазе? Буду бесконечно благодарен.
Закончив письмо, я написал почти такое же инквизитору Тулузы. Затем я запечатал оба послания и отнес их Понсу. (Ибо это Понс всегда назначал и отправлял посыльных с почтой.) Если все сойдет хорошо, ответа можно ожидать в течение трех или четырех дней.
Праведен Ты, Господи, и справедливы суды Твои![94]
Принеся в жертву Пьера Жюльена, я намеревался спасти Иоанну. И я был тверд в решении сместить моего патрона, с неопровержимыми уликами или без них. Но о своих планах я еще поведаю позже.
Вернувшись к своему столу, я был удивлен, хотя и отнюдь не опечален тем, что Пьер Жюльен до сих пор отсутствует. Я еще больше удивился, когда он пропустил трапезу. Я, признаться, уже забеспокоился и отправился бы на его поиски, когда бы он сам вдруг не появился в Палате ближе к вечеру, распространяя вокруг себя сильный запах вина. Он шумно поприветствовал меня и пустился в объяснения по поводу своей затянувшейся отлучки, которые были бы совершенно убедительны, если бы не были столь бестолковы. Затем он взял меня за руку и притянул к себе.
— А говорил я вам, — сказал он, — что Раймон вырвал несколько листов из реестров, которые он брал?
Мое немое изумление, я надеюсь, было отнесено на счет двуличности Раймона. Но в действительности я был поражен тем, что Пьер Жюльен вообще затронул эту тему. Но я быстро понял, что он пытается замести свои собственные преступные следы — на тот случай, если я проверял (или собирался проверить) реестры. И я пробормотал в ответ что-то нечленораздельное.
— Он, наверное, сделал это, чтобы защитить свое имя, — продолжал Пьер Жюльен, — а затем бежал из города, когда понял, что его грех все равно откроется. Но мы его найдем.
— Мог ли он сделать это для кого-то еще? — спросил я. — Мог ли он сделать это за деньги?
— Может быть. Это весьма прискорбно.
— Возможно ли, что он погиб от рук человека, предложившего ему плату, — продолжал я, — и пожелавшего быть уверенным, что он никогда и никому не откроет этого?
И пусть я говорил о такой возможности почти в шутку, я задумался: а вдруг так все и было? А вдруг Раймона Доната убили, потому что он спрятал уже поврежденные реестры, зная, чьих рук это дело? Но подобная версия событий исключала вину моего патрона, так что я от нее отказался.
— О! Я полагаю, это вполне вероятно! — воскликнул Пьер Жюльен в замешательстве. — Но, так или иначе, брат, вы можете предоставить это дело целиком мне. У вас достаточно забот с расследованием ужасной судьбы отца Августина. Вы уже вызвали тех женщин?
— Нет, отец мой, — совершенно спокойно отвечал я. — Я пока не вызывал тех женщин.
И будьте уверены, даже и не собирался.
В тот же вечер Раймона Доната нашли.
Вы, наверное, помните грот Галама на рыночной площади. А так же, что каждый день, на заходе солнца, каноник собора Святого Поликарпа забирает из этого священного места приношения, которые были туда возложены. Он кладет дары в большой мешок и относит их на общинную кухню, ибо это почти всегда травы, хлебы, фрукты и тому подобное. Иногда бывает немного засоленной рыбы, порой немного копченой свинины, но лишь раз, вечером того самого дня, в пещере оказался столь щедрый дар — части разрубленной туши, завернутые в окровавленную грубую материю.
Дивясь такому изобилию, дежурный каноник сложил все куски в свой мешок. Вес этой ноши оказался настолько велик, что его пришлось скорее тащить по земле, чем нести, всю дорогу до кухни. Кухонная челядь страшно обрадовалась: Господь в доброте своей щедро одарил своих верных слуг. Но когда первый сверток был развернут, радость сменилась ужасом.
Ибо мясо было человеческим: обрубленная рука, согнутая в локте.
Конечно, вызвали настоятеля, затем епископа и сенешаля. К заутрене все свертки были развернуты, и части тела Раймона Доната обнажены. Определив принадлежность тела, Роже Дескалькан тотчас же послал за Пьером Жюльеном, который по этой причине отсутствовал на заутрене.
А теперь, если вам будет угодно, задумайтесь о том, как повел себя мой патрон. Я не знаю, сообщили ли ему, зачем он понадобился сенешалю, но даже если он сам узнал об этом только придя к Святому Поликарпу, он пренебрег мною, не уведомив меня об ужасной находке, сделанной там. Мне сказали, по окончании службы, что сенешалю потребовалась помощь Пьера Жюльена (ибо я не преминул поинтересоваться, почему пустует его место на клиросе); самому мне, однако, покидать обитель было запрещено. И посему я лег в постель в состоянии крайнего беспокойства, отчего не мог уснуть.
Поднявшись во второй раз, я столкнулся с Пьером Жюльеном перед обедней и сразу вслед за тем говорил с ним в его келье. Он сказал, что расчлененное тело Раймона было обнаружено в пещере Галама; что глашатаи разнесут эту весть по городу, чтобы найти свидетелей, которые могли видеть, как от останков избавлялись; что кому-то придется донести эту весть до несчастной вдовы.
— Может быть, вы могли бы это сделать, брат, — предложил Пьер Жюльен. Он выглядел очень усталым и больным. — При участии приходского священника или… друзей каких-нибудь, родных…
— Да, конечно, — я был слишком потрясен, чтобы возражать. — Где… где он?
— У Святого Поликарпа. Они пока отнесли его в склеп. У вдовы могут быть свои пожелания…
— Помилуй нас Боже, — пробормотал я, преклоняя колена. — Давно ли он… то есть… останки свежие или…
Пьер Жюльен сглотнул и поморщился.
— Брат, я правда не могу судить, — ответил он. — У меня недостаточно опыта в таких делах.
Затем он поднялся, и я вместе с ним.
— Нужно вызвать Дюрана, — продолжал он. — Это я сделаю сам. Я напишу также Генеральному инквизитору и сообщу ему, что сатана по-прежнему среди нас. Святая палата осаждена, но мы будем сражаться и одержим победу. Ибо Господь — наше прибежище и наша сила.
— Осаждена? — эхом переспросил я, не понимая, о чем он. Затем вдруг до меня дошло. — Ах, да! Та же судьба, что постигла отца Августина. Но убийцы другие, отец.
— Те же самые, — твердо заявил он.
— Отец мой, Жордан Сикр все еще в Каталонии. Либо, в лучшем случае, на пути сюда.
— Жордан Сикр явился лишь проводником злых сил.
— Но отец Августин и его охрана были расчленены, чтобы скрыть отсутствие тела Жордана. Смерть Раймона — это другое дело.
— Это все одно и то же. Жертвоприношение на перекрестке дорог — в точности то же. Акт колдовства.
Я бы поспорил с Пьером Жюльеном, когда бы не опасался вызвать его гнев. Вместо того, боясь, как бы он не заговорил об Иоанне и ее подругах, я поспешно покинул его. Так же поспешно покинул я обитель, и, зная, что Рикарда проживает в приходе церкви Святого Антония, я направил свои стопы к этой церкви, не переставая думать: «Каков же ответ? Для чего, Господи, стоишь вдали, скрываешь себя во время скорби?» И, не доходя до церкви Святого Антония, я увидел на улице глашатая и остановился послушать.
Несмотря на ранний час, он собрал вокруг себя солидную толпу; иные свешивались из окон своих спален, еще не продрав глаза, пытаясь расслышать страшные вести. Поскольку я многих знал и не имел желания заводить разговор (иначе я никогда не добрался бы до цели), я держался поодаль, лишь бы уловить, что говорит глашатай. Вести были таковы: Раймон Донат, городской нотарий, был найден в гроте Галама разрубленным на куски. Сенешаль желал допросить исполнителя сего злодеяния или любого, кому, может быть, случилось при этом присутствовать, или замывать обильные следы крови в последние два дня, или наблюдать, как большие матерчатые свертки помещают в грот Галама. Также сенешаль хотел узнать, кто из жителей недавно солил мясо, или повидать их. Кроме того, он хотел побеседовать с видевшими Раймона Доната не позднее трех дней тому назад. А если у кого пропала мантия или несколько мантий, то о том следует немедленно донести сенешалю.
