– Примерно, – вздохнул Борис. – Что же мне делать?
Горецкий вытащил из шкафа свой дорожный саквояж и достал из него небольшую трость. Он что-то сделал с ней, покрутил, и в руках у него оказались две половинки. Тогда он вынул из углубления длинный металлический цилиндр примерно полдюйма в диаметре. Потом он еще раз посмотрел на картину и аккуратно навернул ее на цилиндр, а тот убрал в половинку тросточки. Опять что-то покрутил и протянул трость Борису.
– Попробуйте развинтить!
Как Борис ни старался, у него это не получилось. Горецкий усмехнулся и объяснил ему секрет трости.
– Так что, Борис Андреевич, возите всюду ее с собой, а как представится оказия, так мы сразу ее перешлем. А пока вам она княгиней отдана, вам и отвечать, – твердо сказал полковник.
Рано утром из ставки Деникина к командующему Добрармией прибыл капитан с секретным пакетом и просил разбудить Май-Маевского. Адъютант командующего Макаров постучался в спальню.
Генерал уже проснулся и, уставившись в потолок, курил папиросу. Капитан передал пакет в собственные руки командующего и вышел. Генерал сорвал сургучные печати и начал читать письмо. По мере того как он читал, выражение его лица становилось все мрачнее и печальнее. Наконец он обратился к адъютанту:
– Капитан, прочтите мое новое назначение и возьмите бумагу, я продиктую вам ответ.
«Дорогой Владимир Зенонович! – писал Деникин. – Мне грустно писать это письмо, переживая памятью Вашу героическую борьбу по удержанию Донецкого бассейна и взятию городов Екатеринослава, Харькова, Полтавы, Киева, Курска, Орла.
Последние события показали: в этой войне решающую роль играет конница. Поэтому я решил части барона Врангеля перебросить на Ваш фронт, подчинив ему Добровольческую армию, Вас же отозвать в мое распоряжение. Я твердо уверен, что это принесет успех в дальнейшей нашей борьбе с красными. Родина требует этого, и я надеюсь, что Вы не пойдете против нее.
С искренним уважением к Вам – Антон Деникин».
– Я этого давно ждал, – с горечью сказал генерал. – Писать не нужно: я раньше буду, чем дойдет ответ. Прикажите из состава поезда выделить мой вагон и приготовить паровоз.
Генерал назначил начальника штаба своим заместителем до прибытия нового командующего. В это время из ставки уже пришла телеграмма о выезде Врангеля.
– Я так и знал, что Врангель появится сразу же вслед за письмом, – сказал Май-Маевский.
Начальник штаба просил командующего дождаться барона, но Май-Маевский не соглашался.
Весть о замещении Май-Маевского Врангелем очень быстро распространилась по всему фронту. Войска симпатизировали командующему и восприняли новое назначение с недоумением. Все понимали, что на Май-Маевского хотят свалить неудачи на фронте.
На вокзале к Май-Маевскому подошла почетная рота, изъявившая желание сопровождать его в ставку. Генерал не возражал.
В вагон к Владимиру Зеноновичу являлись представители от частей, выражая соболезнования и намекая на то, что не Деникин, а сам Май-Маевский должен быть верховным главнокомандующим. Генерал выслушивал их, крепко пожимая руки, и говорил:
– Я человек военный. Надо подчиняться ставке. Ни на какие авантюры я не пойду.
На станции Мерефа в вагон Май-Маевского быстрым шагом вошел Врангель.
– Владимир Зенонович, – сказал он громко, – ты меня прости, я в этом не принимал никакого участия. Даже отказывался, но пришлось подчиниться воле Деникина.
– Я тебя не виню, я это раньше предвидел, так и должно было случиться, – сказал с расстановкой Май-Маевский.
– Твое мнение о фронте? – спросил Врангель.
– Положение безвыходно. Причин много. Объяснять их бесполезно: ты все это и так знаешь…
В последний раз Варя поцеловала его и прижалась мокрой от слез щекой.
– Береги себя, береги. Ты мне нужен живой, не для того мы друг друга нашли, чтобы расстаться навеки, – шептала она.
– Все будут хорошо, сестренка, сиди в Константинополе и жди от нас весточки, – бормотал Борис.
– Я бы не уехала, если бы не знала, что тут буду тебе обузой, – вздыхала она. – А так ты будешь думать только о собственном спасении.
Она отстранилась от него, и вдруг взгляд ее прояснился. К ним, торопясь и от этого прихрамывая больше, чем обычно, приближался Алымов с огромным букетом самых поздних астр и георгинов.
– Петя! Где же вы их достали? – счастливо рассмеялась Варя и на миг стала прежней девочкой с широко распахнутыми синими глазами.
Она спрятала лицо в букет, потом сняла перчатку и погладила Алымова по щеке.
«Неужели, когда я с Софи, у меня такой же глупый вид, как сейчас у Алымова?» – невольно подумал Борис.
Вот уже последний раз паровоз свистнул у семафора, и его дымок исчез вдалеке. Алымов простился и поспешил по делам. Борису тоже было куда торопиться.
– Слышишь, Саенко, – начал он, тщательно подбирая слова, – у тебя тут в Ценске никакой кумы нету?
– С чегой-то? – От удивления Саенко даже остановился.
– А с того, что шел бы ты куда-нибудь сегодня на вечер погулять, да на ночь задержался бы, – с ходу брякнул Борис.
– Понятно! – расплылся Саенко. – Стало быть, дамочка, значит, несвободная? Места у ней, значит, нету, где встречаться?
– Стало быть, – подмигнул Борис.
– Ну, это мы с нашим удовольствием, – протянул Саенко, – разве ж я не понимаю, что дело молодое, а естество свое требует? Кумы у меня нету, но уж найду, куда на ночь деться…
– А тогда снеси-ка, брат, вот записочку по одному адресу, – повеселел Борис. И добавил, чтобы сказать Саенко приятное: – Тебе бы сюда ту куму, из Больших Раздоров… Ох, и хороша Галина!
– Хороша Глаша, да не наша, – угрюмо отвернулся Саенко.
– Ты чего, Саенко, я тебя обидеть не хотел! – удивился Борис.
– Я и не обижаюсь. А только не про меня та Галина… Муж у нее есть!
– Вот как! – присвистнул Борис. – То-то я гляжу, вы как-то… А где же муж-то?
– У Махно, – понурился Саенко, – в больших чинах там. Говорил – самое бандитское село! А ты не верил… Ладно, давай свою записку.
Через час Саенко принес розовую надушенную записочку, в ней говорилось, что прелестная Софи любит, ждет, тоскует и непременно будет вечером попозже, чтобы никто ее не заметил. Борис встрепенулся, спросил у Саенко чистое белье и горячей воды для бритья, а получив все это, вдруг рассердился и закричал, чтобы сейчас же выметался Саенко из дому, а то нашел время уборкой заниматься. Саенко и вправду что-то завозился на кухне совершенно не ко времени.
Дальше началось мучительное ожидание, минуты текли как годы. Придет, не придет? – терзал Бориса извечный вопрос. Обманет, посмеется или явится страждущему неземным видением, ангелом чистой красоты? Борис потерял уже всякую надежду, когда раздался еле слышный стук в дверь. С бьющимся сердцем он отворил – на пороге стояла она. Сегодня Софи была просто обворожительна, ведь она очень старалась так выглядеть. Она сбросила плащ и шляпку и предстала перед Борисом во всеоружии своей красоты. Бледно-лиловое платье с отделкой из кружев того же цвета выгодно подчеркивало фигуру и изумительно подходило к глазам. Глаза сияли, губы были соблазнительно полуоткрыты, грудь ее вздымалась от волнения. Вдобавок от соблазнительницы исходил совершенно чарующий аромат духов – пряный, будоражащий…
Борис совершенно потерял голову и бросился на Софи с утробным рычанием.
Софи бурно дышала, постепенно и сама стирая тонкую грань между хорошей актерской игрой и подлинным увлечением.
– Только ты, дорогой, только ты… – ворковала она низким, волнующим голосом, прерывающимся страстными вздохами, – только тебя…
Борис, не вслушиваясь в ее бессвязный лепет, покрывал жаркими поцелуями шею и плечи Софи, ее грудь, едва прикрытую сильно декольтированным платьем. Тяжело дыша, не в силах больше бороться со страстью, он торопливо начал расстегивать крючки и застежки. Огрубевшие в походе пальцы не могли справиться со сложной женской механикой.
– Как ты неловок, милый, – с легким недовольством промурлыкала бывшая баронесса и несколькими уверенными движениями помогла возлюбленному преодолеть последние преграды. Освободившись от тесных одежд, она раскрыла объятия и воскликнула:
– Иди же ко мне, дорогой! Я не в силах больше ждать!
Борис и сам был больше не в силах. Торопливо овладев Софи, он тяжело задышал, и все кончилось слишком быстро.
– Фи, дорогой, – обиженно проговорила Софи, но тут же сменила гнев на милость и проворковала: – Ничего страшного, ты просто слишком долго был один… Не волнуйся, у нас впереди целая ночь. – И ее восхитительные пальчики принялись исполнять на весьма чувствительном музыкальном инструменте такую волнующую пьесу, что Борис в мгновение ока забыл о своей неудаче и был готов к новым подвигам. Софи была упоительна и неутомима. Час за часом проходил в чередовании бурных ласк и коротких передышек, полных нежных перешептываний и любовного воркования. Наконец, уже под утро, Борис, совершенно обессиленный и опустошенный, забылся глубоким сном. На лице его играла счастливая улыбка.
