- Оборотень, - первым, что пришло на ум, поразился Ягода, веривший в мистику, и сунул руку в ящик стола, где лежал надежный вальтер.
-Ни-ни-ни, - раздельно, с выделением слогов, хриплым голосом, пробурчал сидевший и укоризненно помахал толстым указательным пальцем с грязным длинным ногтем, - никаких вальтеров.
Сказанным он полностью парализовал волю Ягоды - о лежащем в выдвижном ящике вальтере не знал никто. Следующая же фраза ввергла наркома в состояние ступора, она говорила о способности пришельца читать мысли.
- И не надо считать меня оборотнем, - продолжил уродливый и страшный незнакомец, - я посланец от Него....
И к Ягоде, сразу же, неизвестно по каким причинам, пришло понимание, что речь идет о сверхъестественном существе со стальными глазами, наблюдавшем последние мгновения жизни Енуриха Иегуды из опостылевшего ему сна. И пришла уверенность, что он должен выполнить безоговорочно все указания, которые будут переданы ему необычным посланцем.
- Первое, ..., - не ожидая, видимо, иной реакции, начал тот....
- ... И последнее. Об этом никто не должен знать, даже несравненная твоя Тимоша, которой ты вверяешь, расслабясь, и некоторые государственные тайны, а также ведомственные секреты. Грехов на тебе висит много.
Ягоду передернуло.
- Как иудею тебе прекрасно известен древний иудейский обычай. Раз в год они выбирали большого белого козла и взваливали на него все грехи. После чего козла публично торжественно сжигали, и считалось, что грехи их сгорали вместе с ним. У мессира на этот счет иная позиция - козла отпущения не будет, либо ты сам сыграешь его роль.
- Но, послушайте ....
- Ты же, продолжаешь служить, как и прежде, - жуткий гипнотизер встал и прошел в дальний угол кабинета, где таилась под портьерой дверь, ведущая в апартаменты для отдыха. Он, не глядя, уверенно отодвинул занавесь, открыл дверь и скрылся в полумраке комнаты.
Ягода бросился за ним.
- Но ..., - закричал он, собираясь уточнить один нюанс поставленной задачи.
В помещении, предназначенном для отдохновения и сна, никого не было. Нарком щелкнул выключателем - искрящийся свет великолепной хрустальной люстры проник во все уголки комнаты. Никого. Лишь бесстрастная поверхность большого зеркала подернулась затухающей рябью и не дала отражения застывшего перед ним человека в маршальском мундире.
Несколько долгих секунд Ягода непонимающе смотрел на мутный экран зеркала, затем, в отчаянии, взмахнул рукой и вернулся в свой кабинет, забыв выключить свет. Трясущимися руками он открыл стальную дверцу массивного серого сейфа, вытащил из его недр початую бутылку коньяка и сделал несколько лихорадочных торопливых глотков прямо из горлышка бутылки. Струйка янтарной жидкости оставила темный след на отвороте мундира.
На приставном столике ожил динамик.
- Товарищ Генеральный комиссар, к Вам Ваш заместитель Фриновский, - голос дежурного офицера был полон нескрываемого смятения....
Переговорив с настоящим Фриновским по поводу усиления режима пограничного контроля на восточных границах государства и растущей активности японской разведки, Ягода нажал на клавишу внутренней переговорной связи.
- Молчанов, - вопросительно сказал он, - что у нас с делом неизвестного, задержанного в Марьиной Роще?
- Дело закончено и готово к отправке в суд, товарищ народный комиссар, - начальник секретно-политического отдела всегда был в курсе всех следственных действий, - нужно готовить справку для товарища Сталина и....
- Почему для товарища Сталина, - Ягода недоумевал, - что вы там такого еще понакопали, что нужно докладывать Самому?
- Ничего особенного, просто, в соответствии с действующим циркуляром, все дела по служителям культа, а обвиняемый по роду занятий проповедник, должны докладываться лично товарищу Сталину.
- Да, верно, - вспомнил нарком, - так, в чем дело, долго подготовить справку?
- Следователь, который вел дело, слег в госпиталь с сердечным приступом и весьма серьезным.
- Ну, так подготовьте справку сами!
- Есть, товарищ народный комиссар. К утру справка будет готова.
Глава тридцать первая
2.10. Иосиф Сталин. Вождь. Велик и ужасен.
Сталин был велик и ужасен.
Он оставил великие свершения
и ужасные преступления.
(К. Симонов)
Человек, в кителе, простого покроя, но из очень хорошего высокого качества, шевиота серо-защитного цвета, неспешными монотонными шагами ходил по кабинету. В левой руке его была погасшая трубка, правая цеплялась ладонью за борт кителя, застегнутого на все пуговицы, над второй пуговицей, если считать снизу. Волевое усатое лицо, несколько испорченное большими неровными оспинами, было задумчиво и сосредоточенно.
География его передвижения поставила бы любознательного наблюдателя в тупик. Он шел от окна к большому письменному столу, на краю которого лежала аккуратная стопка книг. Не доходя, неожиданно останавливался, замирал на месте, словно к чему-то прислушиваясь, разворачивался направо, на девяносто градусов и шагал уже в другой конец кабинет, к двери, прикрытой тяжелой коричневой портьерой.
За дверью находилась довольно скромная комната отдыха с диваном, маленьким столиком и двумя стульями. Комната эта продолжалась еще одной дверью, ведущей в туалет.
Однако и до двери человек с трубкой в руке не достигал двух шагов. Он вновь делал поворот, но уже меньше прямого угла и шел к большой карте мира, висевшей на стене и полуприкрытой, для чего-то шторками, будто она была секретной.
Возле карты он останавливался, внимательный, чуть прищуренный, взгляд его окидывал карту, на чем-то ненадолго задерживался и спешил дальше в сторону западного полушария. Хмыкнув, чему-то своему, человек разворачивался градусов на сто двадцать и направлялся к тяжелой дубовой входной двери.
Пытливый наблюдатель, несомненно, был бы удивлен такими перемещениями. Но его в радиусе, по меньшей мере, одного километра быть не могло.
Вождь находился в своем кремлевском кабинете-2, как мог определить его для других, если бы его спросили, личный секретарь генсека Поскребышев. Или в желтом кабинете, как называл его Сталин за цвет панелей светлого дуба, которые от времени пожелтели, придав стенам насыщенный янтарный цвет.
Он любил этот кабинет не только за его греющий душу цвет. Помещение это располагалось в левом крыле Кремля и выходило окнами во двор с видом на Москва-реку. Здесь было тихо и очень, по-домашнему, уютно. И думалось легко, спокойно и неторопливо.
А подумать было о чем. Проведенные чистки старых партийных чинуш, которые не понимали и так и не смогли понять, что на дворе уже другое время, неоправданно затянулись. Революционная знать, как их иногда называл про себя вождь, не постигла, что мыслить нужно не догмами марксизма-ленинизма, который Сталин, впрочем, всегда принимал за основу во всей своей деятельности, а категориями современной действительности, которые не оставляли времени на раскачку. И даже на перестройку они не давали времени - мировые процессы развития науки, техники, промышленности, своими темпами не оставляли места стереотипам старого мышления.
Ему горько было это осознавать, многие из старых большевиков были его сподвижниками и соратниками в нелегкие времена революционных потрясений и гражданской войны. Но от балласта следовало избавляться. И, как можно, быстрее. С запада надвигалась гроза. И хотя раскатов грома еще не было слышно, черные грозовые тучи уже сгустились над Европой.
Молодой хищник - германский милитаризованный нацизм, становился взрослой особью, ему требовалось все больше пищи. Он озирался пока вокруг. Но старые хищники подсказывали ему - вот куда надо держать путь. На Восток. Там самая легкая и богатая добыча. Ступай туда. А мы будем поддерживать тебя воем, а, может быть, и собьемся в твою стаю, чтобы совместными усилиями добить русского медведя в его берлоге. А, если не добить, так оттеснить его далеко в Сибирь. Пусть зализывает свои раны за Уральским хребтом....
Сталин свернул к столу и достал из ящика деревянный молоточек с резиновой набойкой, для того, чтобы при выбивании не царапался корпус выбиваемой трубки. Он выбил трубку о молоточек легкими ударами и вытряхнул пепел и несгоревший табак в урну, стоящую у тумбы стола.
Затем, не спеша, прошел в комнату отдыха и достал из специального сейфа нераспечатанную пачку папирос "Герцеговина Флор". Открыв темно-зеленую с золотыми надписями коробку, он достал и раскрошил одну за другой, три пахучих папиросы в трубку. Подумал и добавил еще одну. Чиркнул спичкой, разжигая трубку.
В этом сейфе лежали только несколько десятков пачек любимых им папирос, около полутора десятка разных трубок и несколько коробков со спичками.
