Под низкий гул органа, что разносился по церкви, колдун снова увидел огонь, услышал крики и мольбы умирающих. Он вдруг понял с изумлением, что принимал их смерть с жалостью. Тем более что некоторые из них умерли в страшных мучениях. Их завывания едва не вызвали в нем сострадание.
Но только едва.
Что вообще значили несколько трупов по сравнению с тем, что он задумал! Человек мог сам стать Богом, и все, что для этого нужно, – вера. А в Андексе она была столь необъятной силы, какая заключалась, наверное, лишь в Альтеттинге, соборе Святого Павла в Риме или в Сантьяго-де-Компостела. И средоточием этой веры на Святой горе были облатки.
Ведьмак вместе с остальными произносил слова покаяния и чувствовал, как его самого переполняет вера.
Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa… Kyrie eleison…[17]
Да, он тоже грешил. Слезы выступили у него на глазах при мысли о ней. Она так давно ушла из его жизни, но он по-прежнему в нее верил – и эта вера снова ее оживит.
Если бы еще не эти ищейки из Шонгау, будь они прокляты!..
Колдун с такой силой стиснул молитвенник, что побелели костяшки пальцев. Эти трое уже наступали ему на пятки, он чувствовал это, и помощник каждый день снабжал его новыми, пугающими подробностями. Похоже, они близки к тому, чтобы разоблачить его! Он давал своему подручному ясные указания, но тот всякий раз находил отговорки, чтобы не выполнять поручений. Уж слишком он был труслив или просто мягкосердечен. Что ж, придется потом подыскать более сговорчивого прислужника. Но пока ему нужен этот.
Осталось еще немного, он только ждал подходящих условий. Один раз он был уже близок к цели, однако желаемого результата не наступило. Но он чувствовал, что долго это продолжаться не будет. А до тех пор следовало набраться терпения.
Орган снова взорвался раскатистым басом, столь громким, что едва не заложило уши. В воздухе повис пронзительный отзвук, и колдуну в нем послышались крики умирающих. Они звали его, они жаловались, показывали на него тонкими пальцами.
Но потом орган резко замолчал, ладан рассеялся, и верующие поднялись со скамей, чтобы набить животы в окрестных трактирах, напиться и предаться блуду. Вся вера испарилась, и остались лишь пустые каменные своды. Только камень и дерево, и ничего божественного.
Колдун поднялся, перекрестился и вместе с паломниками и монахами вышел из церкви.
Симон возвращался в лазарет, а перед глазами у него по-прежнему стоял образ обугленного трупа. Навстречу ему из церкви выходили паломники, шумели и смеялись, но лекарь их не замечал. Недавние события заставили его задуматься; он с удовольствием поговорил бы об этом с тестем, но тот не появлялся со вчерашнего дня. Не то чтобы Фронвизер очень беспокоился – палач и раньше часто пропадал в лесу на целую ночь, собирая травы. Правда, не в таких лесах, где предположительно бесчинствовал сумасшедший…
В том, что этот полоумный до сих пор где-то бродит, лекарь не сомневался. Напыщенные слова библиотекаря о гневе Господнем он считал бредом чистой воды. Но вот как и где брат Лаврентий обнаружил облатки? И какую роль сыграл во всем этом автомат? Симон прибавил шагу. Быть может, наставник сейчас ненадолго очнется и сможет сказать хоть пару слов…
Добравшись до лазарета, лекарь в первую очередь огляделся в поисках Шреефогля. Теперь, когда сам он по большей части занимался графским сыном, советник стал для него незаменимым помощником. Но потом лекарь вспомнил, что Шреефогль находился сейчас у графа.
Вместо него он встретил кое-кого другого.
Над Лаврентием склонился внушительного роста незнакомец. Он стоял спиной к Симону и, казалось, собрался задушить раненого. Лекарь бросился к незваному гостю и схватил его за плечо.
– А ну прекрати… – начал он.
Но в следующий миг от неожиданности зажал рот ладонью.
– Господи, Якоб! – просипел он. – Это вы! Где вы пропадали все это время? Напугали меня до полусмерти.
– Ты меня тоже. – Палач злобно уставился на Симона. – Я уж думал, ты один из этих чертовых стражников. С каких это пор палачу и целителю запрещено осматривать раненых?.. – Он бросил сочувственный взгляд на израненного наставника. – Хотя этому, судя по его виду, особо и не поможешь. Даже я не смогу.
Только теперь Симон обратил внимание, что одет был палач не в монашескую рясу, а в собственную одежду.
– Вам не кажется слишком опасным появляться здесь в таком виде? – прошептал он и показал в дальнюю часть лазарета. – Там и несколько наших лежат. Они могут узнать вас, и если церковь прознает, что бесчестный палач…
Куизль прервал его нетерпеливым взмахом руки.
– Черт с ней, с рясой, – проворчал он. – В ней меня все равно уже разыскивают.
– Вас… что?
– Может, ты сначала лучше объяснишь, что делает у тебя наставник и почему все вокруг болтают о чуде? – возразил Куизль. – Кто знает, возможно, обе наши истории и составят общую картину.
– Пожалуй. Но лучше отойдем подальше. – Симон понизил голос. – Многие из больных, конечно, слишком слабы, чтобы понять хоть что-то, но кто его знает…
Они перешли в укромный угол, заставленный ветхими ящиками и бочками, и Фронвизер, то и дело оглядываясь на дремлющих больных, вкратце рассказал о том, как нашелся наставник, а вместе с ним и дароносица. Не забыл он и про обугленный труп Виргилиуса, найденный у колодца. Палач слушал не перебивая и набивал при этом трубку. Раскурив ее тлеющей лучиной, он показал мундштуком на лежавшего без сознания брата Лаврентия:
– Вот из-за него-то я и не появлялся со вчерашнего дня. Решил, что лучше будет пока схорониться в лесу.
Он глубоко затянулся и рассказал Симону о разговоре, подслушанном в келье, и о своем бегстве. При этом упомянул также любовные письма, найденные в сундуке у наставника, и планы, которые несколько дней назад потерял библиотекарь.
– Что бы за этим ни крылось, теперь тебе придется распутывать все без меня, – проворчал он в конце. – Мне же это только на руку. Эта ряса все равно воняла, будто в нее все здешние монахи разом напердели.
– Проклятие! – прошипел Симон. – Ведь мы почти во всем разобрались! Судя по всему, в этом монастыре у каждого рыльце в пушку…
Он принялся перечислять по пальцам:
– Непомук и мертвый уже Виргилиус преследовали какие-то еретические идеи. Настоятель, хоть из благородных побуждений, похищает облатки. Приор – коварный честолюбец, наставник – содомит, а теперь еще и библиотекарь что-то скрывает в подвалах монастыря…
– Ты забыл келаря, а тот ему, видимо, помогает, – добавил Куизль.
Симон задумчиво почесал вспотевший лоб.
– И что эти двое могут там прятать? А главное, где этот самый тайник? Если я правильно понял Лаврентия, в коридорах он и видел автомат.
– Что бы там ни было, они заперли вход туда, и планы, как до этого входа добраться, пропали ни с того ни с сего. – Палач ухмыльнулся. – Кстати, перечисляя своих подлецов и шарлатанов, ты забыл про графа Вартенберга. Мы так и не выяснили, какую роль во всем этом играет наш надушенный пудель.
Симон вздохнул.
– Сейчас, во всяком случае, Вартенберг играет роль обеспокоенного отца. Если я в скором времени не вылечу его сына, ничего хорошего мне не светит.
– Сейчас главное – его разговорить. – Палач кивнул в сторону наставника; тот хрипел, и грудь у него едва поднималась. – Он – ключ ко всему. Если славный наш Лаврентий сможет рассказать, где он отыскал дароносицу и кто сотворил с ним такое, то все встанет на свои места. – Он снова затянулся и задумчиво посмотрел в потолок. – Вот только боюсь, что некоторым людям нежелательно, чтобы он заговорил.
– И что это значит? – растерянно спросил Симон.
– Что это значит? – Куизль тихо рассмеялся. – Был бы ты на месте убийцы и узнал, что жертва твоя еще дышит, что бы ты сделал?
– Господи. – И без того бледное лицо Симона стало и вовсе белым. – Думаете…
– Думаю, жизнь Лаврентия теперь яйца выеденного не стоит, если никто за ним не присмотрит. – Куизль поднялся и двинулся к выходу. – И боюсь, придется тебе этим заняться. Меня в монашеской рясе разыскивают церковники, слишком опасно ее надевать. И палачом сидеть рядом с ним тоже не очень умно.
– Я? Немыслимо! – Симон отчаянно замотал головой. – Вы забыли, что мне приходится теперь возиться с графским сынком. А Магдалена и без того дуется из-за того, что я с детьми никак не увижусь!
– Ничего, не помрут. Кроме того… – Палач остановился в дверях, и солнце осветило ему лицо. – Днем ведьмак все равно не посмеет здесь появляться, слишком много больных бодрствует. Если и нагрянет, то ночью. Так что днем можешь спокойно возиться со своим мелким пациентом, а ночью сторожить у кровати наставника. Смажь ему ожоги мазью из медвежьего жира, календулы и ромашки. Она лучше всего поможет.
Он махнул рукой на прощание:
– Ну, счастливо оставаться, господин цирюльник. Я со вчерашнего дня ничего, кроме ягод и грибов, не ел.
