Фонарь приближался. Казалось, он был оторван от человека, несущего его, и жил сам по себе, недобро раскачиваясь и заглядывая в уголки. Хозяйская рука, однако, направляла его свет точно по ходу тропинки, что друзьям было очень даже выгодно. Маскировка баррикады была, безусловно, хороша, но, кто его знает, как она будет выглядеть, ежели на нее как следует посветить! Вот фигура с фонарем приблизилась почти вплотную к укрытию, и все трое дружно перестали дышать, а Наташа изо всех сил напрягла зрение, чтобы различить лицо незнакомца. Но тщетно! Свет фонаря слепил, заслоняя лицо своего хозяина: угадывались лишь очертания фигуры, сухощавой и высокой. Человек прошел мимо и направился к балке. Там, поставив фонарь на ящик, зашуршал бумагой.
Что-то железное, судя по звуку, упало на пол. Человек наклонился, выпрямился, взял фонарь с ящика и поставил его на пол, а сам ящик подтащил под балку. Легко на него взобрался. Одной рукой незнакомец пощупал дерево, а затем костяшками пальцев начал его простукивать снизу верх. Балка отзывалась глухо и недовольно, однако ближе к потолку вдруг откликнулась тонко и весело. Человек помедлил, затем приставил к тайнику какой-то инструмент, а другим стал бить по нему. После тишины звуки удара показались Наташе оглушающими, и она всерьез забеспокоилась: как бы не проснулась Дуняша. Удары, судя по размаху руки, наносились сильные. И с каждым из них от балки отваливались куски дерева. Наташа вгляделась пристальней: человек шел вверх от дырки, проделанной дражайшим родственником. Он работал четко и быстро. Когда отваливался очень большой кусок, незнакомец спрыгивал с ящика, наклонялся и точными движениями разбивал его на более мелкие части. За производимым незнакомцем шумом друзья смогли даже слегка пошевелиться, и вовремя: Вася немедленно наклонился и принялся массировать сведенную судорогой ногу. Наташа тронула за плечо графа, требуя внимания, и хотела уже что-то сказать, но тут резко выпрямившийся Вася и граф одновременно сделали предостерегающий жест: «Даже не вздумайте!» Вася потянулся к «туалетной воде» и посмотрел на графа. Тот отрицательно покачал головой, показал пальцем в сторону человека, потом сделал долбящее движение, а затем сузил направленные друг к другу ладони. Этот жест означал: «пусть он додолбится сначала до чего-нибудь».
Вдруг раздался сильный грохот, стон и опять грохот. Друзья приникли к смотровым щелям. Балка, казавшаяся снаружи такой крепкой, видимо, изрядно прогнила внутри. От потолка отвалился огромный, чуть ли не вполовину всей балки кусок, ударив незнакомца, от чего тот, не удержавшись, рухнул на пол.
В ту же секунду граф и Василий кинулись из укрытия. Вася буквально «в полете» прыгнул на лежащего на земле человека и схватил его за руки, которыми тот, видимо, от боли закрывал лицо. Подоспевший граф приставил к голове незнакомца пистолет.
– Если вы не будете двигаться, останетесь живы, – спокойно произнес Саша и попросил: – прошу вас, уберите руки с лица! – затем кивнул Васе, чтобы тот ослабил хватку.
Наташа уже тоже стояла рядом, успев в эти секунды зажечь фонарь. Она читала про себя молитву, глядя на медленно, сантиметр за сантиметром опускающиеся ладони незнакомца.
Рука графа сильно вздрогнула, когда человек открыл лицо, у Васи непроизвольно открылся рот, а Наташа до крови прикусила губу.
* * *
На них невероятно усталыми потухшими глазами смотрел доктор Никольский, и по лицу его катились слезы…
– Семен Николаевич, как же… Вы? Но… – растерянно прошептал граф, не находя слов.
Как только доктор открыл лицо, он сразу убрал пистолет, а Вася спрыгнул с докторского живота. Но тот, несмотря на предоставленную свободу, не двигался. Безвольные подрагивающие руки лежали по сторонам, губы страдальчески сжаты, глаза доктор закрыл, и из-под век продолжали течь слезы…
Эта картина была настолько ужасна, что Наташины нервы не выдержали. Она подскочила к Никольскому и закричала:
– Что вы теперь лежите, что глаза закрыли? Ведь это вы отравили Антона Ивановича, пузырек, понимаете, ваш пузырек, горшок, фиалки, да? И это вы графа хотели убить! И циантистого калия ведь у вас нет?
Если можно было удивиться больше, то при этих словах друзья, несомненно, удивились и оба развернулись к Наташе.
Волосы ее растрепались, кулачки от досады сжались, она плакала от страха и разочарования. То, что ее предположения оказались абсолютно верными, не порадовало ее вовсе. Эта правда подействовала как ледяная вода за шиворот и в без того морозный и неуютный день.
– Как же вы могли? – плакала Наташа. – Мы вас все любили, вы в дом наш входили как друг: папенька, граф, все вам доверяли, и я вас любила!
Но как можно было кричать и досадовать, когда человек, к которому это все было обращено, лежал как мертвый и не реагировал, не отвечал, не защищался…
– Наташа, подождите! – Граф нагнулся к Никольскому и, потянув того за плечи, стал осторожно приподымать. Тот послушно сел. Саша для устойчивости прислонил его к мешку и легонько похлопал по щекам: – Семен Николаевич, очнитесь, придите в себя…
И доктор, наконец, открыл глаза. И улыбнулся… Так кротко и светло, что от контраста мрачной и нехорошей ситуации с его просветленными глазами на Наташу опять напал животный и иррациональный страх. Она охнула и перекрестилась. Граф тоже отступил на шаг, обдумывая, что же им теперь делать.
Один Вася, не прочувствовавший чрезмерную эмоциональность момента, резво подошел к ящику, с которого упал Никольский, подобрал выпавшие из его рук инструменты и весело подмигнул доктору: «Ну что, мол, продолжим?» Не дождавшись ответа, начал дробить на кусочки упавшую часть дерева.
Как ни странно, но этот тактический маневр сработал. Доктор вышел из ступора и, не теряя, впрочем, выражения просветленности на лице, стал внимательно наблюдать за Васиными действиями.
Тот быстро раздолбил валяющиеся куски и, ничего там не нашедши, принялся строить из мешка и ящика возвышение, чтобы добраться до остатков висящей под потолком балки.
– Вася, зачем это? – спросила Наташа.
– А затем, – ответил ей граф, помогая Васе, – что если здесь действительно есть сокровища, то почему бы нам сейчас в этом не убедиться. А потом уже займемся доктором. По крайней мере он от нас уже никуда не денется.
Сказав это, граф замер, как бы что-то обдумывая, затем вздохнул и спрыгнул с мешка. Сел на корточки перед Никольским:
– Семен Николаевич, ну скажите хоть что-нибудь! Я поверить не могу, что это все вы… но постарайтесь нам хоть что-то объяснить, право, не упрямьтесь! Я все еще надеюсь, что произошла какая-то ошибка, что все непременно разрешится, когда вы нам расскажете, не правда ли?
– Нет, Саша, неправда, – тихонько прошептала Наташа. – Я сегодня слишком убедилась, что это все дело рук Семена Николаевича. Больше и некому было. Мы с самого начала очень многое пропустили, а сейчас уже никаких ошибок быть не может. Очень страшные доказательства…
– Какие?
– Не сейчас, Саша, еще некоторые вещи надо доузнать, чтобы все точно-точно понять, но не сомневайтесь – это он!
Она боялась смотреть на доктора. Она с ужасом произносила страшные слова, обвиняющие одного из самых любимых ею людей, но все было именно так, как она и говорила. Без сомнений.
Никольский, казалось, не слышал ни графовой мольбы, ни Наташиного обвинения. Он светлым, полным надежды взглядом следил за Васей, который уже висел под потолком и не долбил оставшийся деревянный остов, а пытался вывернуть его из потолочных креплений. Рука его сорвалась и наткнулась на торчавший из потолка гвоздь.
– Черт… – тихо выругался юноша, надеясь, что его никто не слышит.
– Вася, может, вам помочь? – крикнул снизу граф.
– Нет, спасибо, гвоздь здесь, сейчас выверну его. – И Вася со всей силы ударил по вредному железному созданию молотком. Тот как-то странно прокрутился вокруг своей оси раз, другой, третий, и вдруг оставшийся кусок балки сам собой медленно стал отползать от потолка. Василий от неожиданности опять чертыхнулся и слетел вниз.
Балка медленно и бесшумно отодвигалась… Граф отобрал у Наташи фонарь, запрыгнул на мешок и направил свет прямо вверх в открывающееся под балкой отверстие. В ту же секунду Никольский со стоном кинулся на Васин помост, мгновенно вскарабкался на самый верх и, встав на цыпочках рядом с графом, засунул руку в образовавшуюся темную дыру.
– Да, да! – шептал он, улыбаясь. – Господи, Ты велик в своей справедливости! – Рука его наткнулась на какой-то сверток. Он начал неистово тянуть его на себя, прогнившее тряпье рвалось, и вот доктор, сделав резкое загребающее движение, вышвырнул из дыры лопающийся мешочек, из которого на стоящих внизу друзей посыпались переливающиеся радужные камешки.
Они падали под ноги графу, Васе, Наталье, и в свете полупрозрачных теней, в обрамлении мешков и ящиков эта картина казалось абсолютнейшей фантасмагорией, иллюстрацией к какой-то не очень доброй сказке.
