Портье с нескрываемой завистью смотрел вслед этим непостижимым русским.
В машине я включил отопление, стянул с клона приметную крутку и оставил досыпать на заднем сиденье. Потом бегом кинулся за Дионой. Я заплатил за нее и повел в «Рюш». Возле отеля я набросил на ее плечи куртку, снял с нее черную шапочку и слегка растрепал волосы.
– Диона, будьте осторожны. Вы очень дороги мне. – Я поцеловал ее хрупкие пальцы. – Я не оставлю вас, и пока я жив…
Она мягко коснулась моих губ, и я умолк, заранее зная, что не найду нужных слов, чтобы выразить свою тревогу, все надежды и всю радость видеть ее и служить ей.
Остаток ночи я вез спящую красавицу по серпантину горной дороги мимо сонного городка, где ранним утром очутились мы с Дионой, в уютную долину, пахнущую овечьим сыром и дымком пастушьего костра.
Моя спутница проснулась и тоскливо мычала заклеенным ртом.
Горы тонули в рассветной дымке. Кудрявые нежно-розовые овцы нестройным блеяньем приветствовали восход солнца. Даррю уже суетился у своего балагана. Настоящая сельская идиллия, трогательная пастораль. Я выволок клона из автомобиля и попытался поставить на ноги, машинально освобождая ее руки и рот.
Лже-Диона вяло отбивалась. Усевшись на мокрую от росы траву, красотка принялась неудержимо зевать. Даррю в недоумении двигал мохнатыми бровями. Кто разберется в душе деревенского дурачка? Но правильно поется в забытой песенке: «надо только верить и ждать» и жгучая мечта растопит ледяные оковы предопределения, и в наш скудный, черствый мир упадет капля райского блаженства.
– Эта девушка не говорит. Она «бе-бе», как твои овечки, бери ее себе. Она будет тебе помогать.
Не сдерживая чувств, Даррю опустился на корточки, с жадностью разглядывая Лже-Диону. Есть особые, судьбоносные моменты, когда люди разных культур понимают друг друга без переводчика.
– Полис? – озабоченно переспросил Даррю.
– Ноу полис… Это подарок. Ее зовут Долли… И она согласна спать в твоей хибаре, пить молоко и есть козий сыр.
– «Дормир»? – неуверенно переспросил пастух.
– Обязательно будет! – погасил я последние сомнения Даррю.
Разыскав в балагане ножницы для стрижки овец, я как можно короче откромсал роскошную гриву Долли и бросил в догорающий костер, в знак ее новой жизни и полного освобождения от черномагического патронажа.
Абадор угощал ею пресыщенную элиту, но мне удалось свершить маленькую революцию и экспроприировать у экспроприаторов их игрушку. С легким сердцем и чистой совестью я отдавал «вавилонскую блудницу» в заскорузлые руки труженика бича и пастбища. Маленькие глазки Даррю окончательно сошлись к переносице. Бедняга, конечно, был ненамного красивее, чем звонарь Квазимодо, и от внезапно свалившегося счастья его совсем развезло. Я достал из машины плетку Антипыча и вложил ее в трясущуюся ладонь Даррю.
– И вот еще, если она будет дурить, огрей ее пару раз… Ну, Даррю, будь мужчиной.
Долли жалась от холода и как, бабочка после зимней спячки, расправляла затекшие крылышки. Даррю торопливо кутал ее в одеяла. С таким заботливым мужем ей будет не скучно коротать альпийские зимы. Она научится не хуже бернской овчарки стеречь овец, а если проявит способности, то даже стричь, доить и прясть шерсть.
Пастух еще не стар, и возможно, через год, другой у них родится бойкий пастушонок. Неудавшаяся Лилит вполне способна принести потомство. Несомненно, продвинутый Абадор постиг некие законы мистической истории: все пророчества обязательно сбываются, хотя иногда довольно неожиданным образом.
Утренний сон сладок. Мне было жаль будить Котобрысова. В необъятной пижаме с рисунком из розовых слоников толстяк был трогательно уютен.
– Гервасий, спасибо за спасение из сатанинских катакомб.
– Вы за этим забрались ко мне в такую рань?
– Не только. Знаете ли вы о заговоре против Дионы?
Гервасий виновато заморгал.
– Отвечайте, готовы ли вы присягнуть истинной царице или предпочитаете развлекаться с гнилыми клонами по подвалам и подземельям.
– Готов, готов, голубчик…
– Так вот, я уничтожил лже-Диону. Ну! Клянитесь не вредить, не доносить и, может быть, будущая царица помилует вас.
– Клянусь, клянусь, клянусь! Да я ничего плохого и не делал. Вы же знаете, это все шельма Абадор…
– Ладно, я и до него доберусь. Гервасий, сейчас я пойду к управляющему и потребую, чтобы Леру отправили обратно в Россию. Она уедет в вашем сопровождении. Добравшись до Шаховского, вы предъявите чек с подписью Дионы, получите некую сумму и отвезете Леру к отцу Паисию. Одной дочкой в его семье будет больше. И вот еще, я доверяю вам все свое имущество, а это, ни больше ни меньше, завещание моего учителя.
Я протянул Гервасию книгу Антипыча и мешок с шаманским реквизитом.
Гревасий обиженно засопел:
– Мечтал кальян пососать в экзотической курильне, Каирский музей древностей посетить, на верблюде покататься… и вот, на тебе!
– Вы раздавите любого верблюда, Гервасий, – неуклюже утешил я старика. – Пусть поживет…
– Ну, прощайте, милейший Паганус. Я желаю вам сберечь вашу душу в битве за Маргариту. Самые прекрасные женщины могут быть добыты только в бою. Нежнейшая Афродита стала супругой вояки Ареса, ИЗ-ЗА Елены Прекрасной погибла Троя. Но до сих пор мир ни разу не спасся красотой, она была лишь яблоком раздора… Помните об этом. А теперь самое главное: обязательно побывайте в Гизах и передайте поклон Большому Сфинксу.
– Прямо вот так и передать.
– Да, на полном серьезе: выйдите из машины и подойдите к нему как можно ближе, лицом к лицу… Обещайте, мой татуированный Фауст…
– Обещаю…
Заспанный Абадор долго не мог разобраться в моей инициативе, но я напирал на вредную для девочки резкую перемену климата. Наконец, он заказал билеты на самолет до Шереметьева для Леры и Котобрысова.
Через два часа я прощался с Лерой в аэропорту.
– До свидания, заяц, – я потрепал Леру по мягко вьющимся волосам. – Я спас твою маму. Не скучай, скоро у тебя будет много братишек и сестренок. Постарайся подружиться с ними, слушайся матушку Таисью и учись помогать ей.
– А мама?
– Она обязательно вернется к тебе.
Наш вылет из Орли задержался на несколько часов, и мы прибыли в Каир на исходе ночи. Всю дорогу я искоса наблюдал за Абадором: плоский белый чемоданчик постоянно находился у него в руках. Я не сомневался, что в нем «царский ключ».
Рассвет – самое прохладное время в Каире. Отчаянно-свежий ветерок скользнул под рубашку, вспузырил брюки. Пока проверяли документы и досматривали багаж, я стоял на летном поле, запрокинув голову к небу.
В Африке и день и ночь наступают внезапно, без сиреневой рассветной дымки и долгих сумерек. По краям горизонта уже тлела яркая заря, а небесный купол все еще сиял и переливался яркими звездами. Эту темно-синюю бархатную необъятность древние египтяне называли телом богини Нут. Опершись на напряженные пальцы рук и ног, она гибким мостиком свесилась над земным миром. Ее тело сияет звездами, чаши ее грудей обращены к земле, из лона исходят лучи. Каждую ночь богиня рождает планеты и миры. Ее божественный брат и супруг Солнечный Геб спиной распростерт на земле и готов к соитию. Эта откровенная фреска для древних египтян говорила больше, чем тысячи космогонических трактатов: взаимная любовь Земли и Неба породила звездные миры, планеты и человека.
Когда-то я мечтал увидеть Египет таким, как он был нарисован на обложке учебника истории: обветренный сфинкс, задумчиво смотрящий в синюю вечность, придавленные собственной тяжестью пирамиды, «…и раскидистых пальм веера…».
Увлекшись алхимией, я мечтал о загадочной стране Кемет, где человек впервые открыл тайны превращения вещества. Само слово «химия» происходит от древнего названия Египта.
Рано или поздно сбываются все, даже самые дурацкие мечты.
Рядом с аэропортом нас ожидали две машины: одна зловеще-черная, зеркально сверкающая, другая серебристо-белая, как морская чайка. Со всевозможными почестями Абадор усадил Диону в первую машину, а мы, как свита из темного и светлого рыцаря, поместились во второй.
Я успел в последний раз с тревогой взглянуть на Диону. На голову она набросила синий шелковый платок, чтобы скрыть отметину на щеке. Глаза спрятала за стеклами солнечных очков. Я буквально позвоночником чуял ее волнение и отвращение ко всей этой невеселой «игре».
Кавалькада миновала исторический центр и современный город, по огромному мосту медленно переехала Нил, и волшебство восточной сказки рассеялось. За стеклами мелькал безрадостный, геометрически правильный пейзаж, словно перевернули яркую страницу.
Солнце поднялось чуть выше, и утро мгновенно накалилось, потеряло цветочную свежесть. Больше получаса мы ехали по переполненной дороге, утонувшей в пустыне, и хотя скорость была небольшая, но от бесшабашной езды местных водителей было полное ощущение участия не то в ралли Париж – Дакар, не то в крутых заездах «Формулы-1». Изредка в прохладный салон, пахнущий дорогой кожей и духами, просачивался сухой жар.
