— Значит, так, любезный. Чтоб этого прохиндея здесь больше я не видел. А увижу, немедленно обращусь в Департамент полиции, и ты будешь лишен звания и привилегий.
Городовой приложил ладонь к фуражке, глуповато ответил:
— Слушаюсь, ваше благородие!
Табба на звонок открыла сразу.
Увидев на площадке графа Константина, ничуть не удивилась, отступила назад, пригласила:
— Проходите, граф.
Он перешагнул порог, снял шляпу, стащил перчатки, окинул взглядом гостиную.
— Вы одна?
— Катенька ушла за покупками.
Кудеяров опустился со вздохом на стул, с улыбкой посмотрел на бывшую приму.
— Я бы не советовал слишком часто отпускать свою прислугу из дома.
— Но не могу же я подохнуть здесь от голода!
— Лучше подохнуть от голода, чем от допросов.
Бессмертная села напротив, раздраженно уставилась на гостя.
— Послушайте, граф!.. Я начинаю жалеть, что воспользовалась вашей любезностью и перебралась сюда!
— Вам не нравится жилье? — попытался перевести на шутку разговор Константин. — На мой вкус, очень даже приличное. Для холостой жизни в самый раз.
— Это не жизнь, а сумасшествие! Лучше действительно подохнуть, чем жить в таком кошмаре!
Константин налил в стакан из графина воды, пододвинул к девушке.
— Выпейте… Затем посчитайте до десяти и успокойтесь.
Табба довольно покорно выполнила его совет и усмехнулась:
— Простите меня. Я действительно устала.
— Может, вам уехать куда-нибудь?
— Обязательно. Неделя-другая — и уеду.
Граф тоже налил себе воды, выпил.
— У меня, мадемуазель, вчера был разговор с бароном Красинским. И если не возражаете, я в двух словах изложу его.
— Только не пугайте.
— Попытаюсь… То, что наши товарищи — Губский и коллеги — фактически приговорили нас с вами, известно. Но теперь такая же судьба может настичь барона.
— Его-то за что?
— За идеи. Видимо, их представление об идеях не совпадают с нашими.
— За это надо убивать?
— Обязательно. Все войны, истребления, убийства имеют под собой всего одну лишь причину — несовпадение идей. Вот и мы попали в такую же катавасию.
— Я тоже?
— Конечно. Они живут идеей, а мы всего лишь изображаем, что живем ею. Играем, как в дурном театре. А плохих артистов, как вам известно, из труппы беспощадно гонят.
— А если я, — лицо Бессмертной стало жестким, — живу теми же идеями, что и они! Ненавижу все, что происходит! Презираю все, что вижу! Готова взорвать все, что являет собой ложь, предательство, бесчестие! Легко пойду на смерть ради высокого, светлого, настоящего!
— Значит, они не достигли вашего уровня. Поэтому им с вами не по пути.
— Они меня ищут?
— Весьма настойчиво.
— А вас?
— Меня искать незачем. Я на виду. Но, в отличие от вас, пока защищен фамилией, обществом, положением.
— Значит, акция против градоначальника отменяется?
— Нет, не отменяется, — с некоторым злорадством ответил граф. — Ее выполнит барон Красинский.
— Но это никак не вяжется с ним!
— Они считают по-другому.
— Он согласился?
— Не приведи господь. Вначале испугался насмерть… Теперь ищет возможность скрыться, чтоб его не нашли.
— Они найдут везде.
— Я это ему тоже пообещал.
Хлопнула входная дверь, в прихожую вошла с покупками Катенька, поклонилась гостю:
— Здравствуйте, граф.
И принялась на кухне заниматься своими делами.
Тот с кивком поднялся, печально усмехнулся:
— Помните Марка Рокотова? Будет кровь, будет дьявол на красной колеснице, будет ночь вместо дня! — Граф приблизился к лицу бывшей примы, прошептал: — Эти безумцы, именующие себя революционерами, рано или поздно придут к власти.
— Но вы же восторгались ими, боготворили их!
— Заблуждался! Безжалостные сердца, кровавые руки! Ради захвата власти они готовы на все. Они истребят народ! Превратят в рабов! А сейчас им важно посеять панику. В панике народ становится быдлом. А быдлом проще управлять. Знаете, с кого они начнут в ближайшее время?.. Нет, не с генерал-губернатора. Они в ближайшее время обезглавят полицию. Паника, паника! Убьют главного в сыскной полиции — князя Икрамова, затем генерал-губернатора, после него премьера, пока не доберутся до самого государя.
Бывшая прима смотрела на него широко расширенными глазами.
— Князя Икрамова?.. А его за что?
— Зато, что главный сыскарь!.. Говорю же, паника! Нужно бежать от людей с горящим взглядом, чахоточным кашлем и брызгами изо рта! От тех, кто ратует за народ! Бежать, милая Табба! Держитесь от них подальше, милая!
— Уж не решили ли вы, граф, нырнуть под крылышко власти?
— Ни в коем случае! Любая власть — преступна! Спрятаться, закрыться, запереться, взять дистанцию! Чтоб ни одна сволочь не смела приблизиться ближе пушечного выстрела!
Кудеяров откланялся и ушел. Табба стояла потерянная, отрешенная. Катенька подошла к ней:
— Что с вами, сударыня?
— Два дела. Катенька, — произнесла она. — Первое, сегодня же купишь для меня в магазине для господ одежду.
— Зачем, госпожа?
— Ты расслышала?
— Да.
— Второе… Велишь своему разлюбезному извозчику отвезти меня завтра по одному адресу.
Самоед, принесший поручику вяленое мясо и рыбу, оказался маленького росточка, широколицый, одетый в плохо обработанные оленьи шкуры. Говорил по-русски еще более скверно, чем выглядел.
За его спиной маячил мальчик-самоед лет десяти, с интересом наблюдавший за происходящим. А позади ребенка переминался с ноги на ногу солдат Зацепин, изображающий из себя строгость и порядок.
Мужчина-самоед выложил на пол свертки, размотал их.
— Начальника велела принести тебе мяса и рыбы.
— Что хочешь за все это добро? — спросил Гончаров, не прикасаясь к товару.
— Сколько начальника даст.
— Денег?
— Деньги не нада. Спирт давай.
— Чего несешь, курья башка? — засмеялся сзади Иван. — Какой спирт может быть у господина поручика?
— Хороший спирт. Оцень крепкий, — с улыбкой ответил самоед.
— Нет у меня спирта. — Никита взял со стола бумажник. — Бери деньги и ступай. На них купишь спирта.
— Где купить, не знаю. Спирт давай.
— Да где же я его возьму? — рассмеялся поручик.
— Обманываешь нехорошо, нацальника, — деликатно погрозил пальцем самоед. — Сзади зацем стоит спирт?
Тот оглянулся, увидел на столе початую бутылку виски, спросил.
— Эту, что ли? Хочешь?
— Оцень.
Гончаров взял бутылку, передал ее самоеду.
— Хватит этого?
— Оцень хватит. Еще привезу рыба.
— Когда?
— Когда солнце опять выйдет из воды.
— Это когда? — посмотрел поручик на солдата.
— Через полмесяца, значит, — объяснил тот. — Солнышко как раз обернется и снова встанет над водой.
— Ладно, приходи, — согласился Никита и кивнул на пацаненка. — Сын, что ли?
— Сын, — закивал самоед, пятясь. — Оцень хотел смотреть нацальника.
— А как зовут? — присел перед мальчиком на корточки поручик.
Тот молчал, испуганно таращась на русского человека.
— Имя твое?
— Нет имя, — вступился за сына мужчина. — Когда будет большой, будет имя. Сейчас нет имя…
— А тебя как?
— Николай… Так сказали, так отвецаю. Николай, нацальник.
— Вот нехристи, прости господи, — мотнул головой Иван и перекрестился. — Хуже каких-нибудь остолопов!
Никита Глебович взял с полки открытку с картиной Шишкина «Три медведя», протянул пареньку. Тот от неожиданности отступил назад, спрятал руки за спину.
— Бери, бусурман! — ткнул его в бок Зацепин. — Это тебе вроде подарка от барина.
— Боится, — объяснил самоед, суя открытку под одежду. — Опять придем, бояться не будет.
— Ладно, пусть приходит, — кивнул Гончаров.
Иван принялся заворачивать принесенное мясо и рыбу.
— Вот черти немазаные!.. Живут не как люди, а как сзади пришибленные. Под себя даже ходят, не моючись… Ежели б не мы, русские, так в своей глуши и передохли! Спирт любят до падучей! Родную мамку за него могут продать.
— Сюда добираются на собаках?
— А на чем же еще?.. На нартах. А если по реке, на плоскодонках. У них, ваше благородие, во как здесь отлажено!
— Возьми мясо и рыбу себе, — сказал Гончаров. — Я есть это не стану.
— Так ведь сам удивился, когда пожелали!.. А я съемши, и даже под водочку!
Поручик взял из портмоне рубль, сунул солдату.
— Возьми на водку. И не забудь, как самоеды появятся, сразу ко мне.
— Так ведь даже если я забуду, они сами прискачут!.. Вы их такой выпивкой одарили, по век жизни будут вспоминать!
Стоя на верхних ступеньках трапа, Сонька и Михелина видели: банкир уже маячил на палубе и то ли от безделья, то ли от волнения бросал в море скрученные из бумаги шарики.
