Я вновь закрыла глаза и тут же почувствовала, как мне на щеку капнула горячая слеза. Значит, я не единственная, кто скорбит по нему… Эта мысль была последней перед тем, как я провалилась во тьму забытья.
Очнулась я от сильных ударов в дверь и громкого крика:
— Открывай дверь, портной!
Мы стояли перед дверью в жилище Луиджи. Сквозь небольшое оконце мне был виден огонек фонаря, мгновением позже портной возник на пороге, одетый лишь в длинную ночную рубаху, с непокрытой головой.
— Кто здесь шумит? — начал было он, но тут же замолчал, узнав меня. — Что… что произошло?
Наемник без всяких церемоний опустил меня прямо на траву и выпрямился, горько покачав головой, его светлые усы вздрогнули.
— Плохая история приключилась в замке. Синьор Леонардо велел мне принести этого мальца сюда.
Он сплюнул через плечо, развернулся и зашагал прочь, оставив меня наедине с Луиджи. На лице портного была тревога, он поспешно помог мне подняться и почти втащил в дом, торопливо захлопнув дверь, едва мы оказались внутри.
— Дельфина, что произошло этой ночью?!
Голос его был тих и мягок, в маленьких темных глазах горело участие — он прекрасно понимал, в каком ужасном состоянии я нахожусь.
Мгновение я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова, а затем из глаз моих хлынули слезы, я бросилась на шею Луиджи с криком:
— О Луиджи, он мертв!
Глупость — это щит стыда…
Леонардо да Винчи. Кодекс Тривульциано
На похоронах Катерины меня не было, но Луиджи рассказал, что погребальная церемония была роскошна. Изуродованное огнем тело обернули тончайшим полотном и убрали цветами и зелеными ветвями, а потом Катерина упокоилась в семейной усыпальнице рядом с графом ди Сасина и остальными представителями его рода. Не знаю, возможно, сама Катерина предпочла бы найти вечный покой в скромной и неприметной могиле, возле своей настоящей матери. Однако всю свою жизнь она прожила дочерью графа — и похоронена была как графиня, а не как дочь бедной служанки.
Несмотря на трагическую смерть Катерины, Моро не изменил своих планов. У него было в достатке кузин и племянниц, из которых можно было выбрать новую невесту для герцога Понтальба. Что же до самого жениха, он, казалось, не обратил ни малейшего внимания на то, как бесцеремонно заменили одну его невесту на другую. Какая разница — ведь он все равно получал земли и приданое; обещанные ему Моро, и его это вполне устраивало.
Я так никогда и не узнала, где похоронили Грегорио: среди могил его солдат или рядом с Лидией и маленькой девочкой, которая и была настоящей графиней. Честно признаться, я и не хотела знать, где его могила. Если бы я это знала… боюсь, я не удержалась бы и отправилась бы туда, чтобы обнять могильный холм и не размыкать этих объятий до самой смерти.
Ибо в тот самый последний миг, когда я взглянула в его глаза, я поняла, что любила этого человека, и неважно, что он успел натворить и что еще собирался сделать. Позднее, уже после той страшной ночи я все рассказала Луиджи, перемежая свой рассказ всхлипами и рыданиями — все о наших встречах с Грегорио и о его желании — не знаю уж, насколько оно было искренним, чтобы я стала его женщиной…
Обычно неприветливый и резкий, портной на этот раз слушал меня с неподдельным участием. Не знаю, одобрял ли он меня — но чувства мои, похоже, понял. Возможно, он выслушал меня просто из сочувствия, потому что на всем белом свете больше не было человека, которому я могла бы излить свою душу.
— Почему Грегорио сделал это?! — восклицала я сквозь слезы, снова и снова вспоминая трагические события той страшной ночи. — Разве смерти Катерины было недостаточно? Он не должен был умирать!
— Возможно, должен, — тихо пробормотал портной. — Сократив ее мучения, он искупил хотя бы часть тех грехов, которые совершил прежде.
Эти слова не успокоили меня, но лишь вызвали новую бурю страданий. Наконец, когда я совсем обессилела от слез, Луиджи уложил меня спать, уверив напоследок, что я могу оставаться в его доме сколько пожелаю.
Лежа в одиночестве на узкой постели и глядя на тусклый свет пасмурного дня, я вдруг вспомнила, что не сказала Луиджи о ранах Леонардо. Раскаяние охватило меня, я укоряла себя в том, что совсем забыла об учителе, а он, возможно, лежит сейчас в горячке и бреду, и раны его воспалились — а я не сделала ничего, чтобы помочь ему.
Сквозь раскаяние, сквозь горькие слезы я чувствовала и легкие уколы злости на Леонардо, которые постепенно становились все сильнее. В конце концов, именно он заставил Катерину прийти в башню — хотя он клялся, что этого не произойдет. Если бы он сдержал слово, ничего бы не случилось.
Не вмешайся он, Грегорио был бы сейчас жив!
На следующий день я позаимствовала из запасов Луиджи простое платье и отправилась в замок. Эста, Изабелла и Розетта сидели в покоях графини и плакали, когда я неслышно проскользнула в дверь. Они приветствовали меня радостными криками — девушки боялись, что я погибла в огне пожара, оттого меня и нет нигде. Хотя башня была построена с таким расчетом, чтобы даже самый яростный огонь не смог миновать большую комнату и распространиться дальше, они боялись самого худшего — всякое может случиться.
Я только отмахнулась от их расспросов — слишком истощены были мои душа и тело, чтобы вновь рассказывать о пережитом ужасе. Я молча собрала свои пожитки и стала прощаться с девушками.
— Я должна вернуться к своей семье, — сказала я. — У меня не хватит сил оставаться в замке после смерти графини.
Они кивали, соглашаясь со мной, и заверили меня, что все прекрасно понимают и не будут пытаться отговорить меня, — я была благодарна им за эти слова. Однако когда я уже была в дверях, кто-то осторожно дернул меня за юбку, заставив остановиться.
Я поглядела вниз и увидела Пио. На этот раз на нем не было расшитого золотом ошейника, и длинный хвост, обычно задорно задранный, был робко поджат между длинными тонкими ножками. Влажные темные глаза смотрели на меня с тревогой и тоской.
Эста тихонько вздохнула.
— Он знает, что что-то не так. Он ее ждет… и не знает, что она больше не вернется.
Я кивнула. Затем, вспомнив обещание, данное Катерине, негромко окликнула Пио, зовя его с собой.
Он всю дорогу доверчиво жался к моим ногам — вдвоем мы возвратились в дом Луиджи. Он не обратил на моего маленького компаньона ни малейшего внимания, сердито усадил меня за стол, молча вооружился ножницами и принялся превращать меня обратно в Дино.
Позже, когда я вновь была острижена, как мальчик, и облачилась в привычные зеленые штаны и коричневую тунику, Луиджи заговорил, и голос его звучал сердито.
— Твой учитель приходил сегодня утром повидать тебя, хотя вовсе не обязан был это делать. Он был ранен, довольно серьезно. Сумел зашить свои раны — и почти наверняка сохранит способность действовать обеими руками, как раньше. Почему ты мне ничего не рассказала об этом?!
— Леонардо сам может о себе позаботиться! — холодно ответила я и принялась кормить Пио кусочками мяса, которые прихватила на кухне замка, когда уходила.
Брови Луиджи сошлись на переносице.
— Неблагодарное дитя! Тебя не заботит, что твой учитель страдает от боли? Ты должна вернуться в его мастерскую и заботиться о нем. По крайней мере, ты должна вернуться, чтобы он о тебе не тревожился и знал, что с тобой все хорошо.
«Но со мной вовсе не все хорошо! — кричал голос внутри меня. — И я боюсь, со мной уже никогда не будет все хорошо…»
Однако вслух я сказала совершенно спокойно:
— Ты прав, Луиджи. Я пойду и поговорю с ним, а заодно узнаю, как он.
Во второй раз за этот день я отправилась в замок — Пио по-прежнему не отставал от меня, и я все время смотрела на него, чтобы только не поднимать глаза на страшные башни, принесшие столько зла в этот мир.
Миновав ворота, я увидела давешнего наемника со светлыми усами — он разговаривал с каким-то человеком. Сегодня он был одет иначе — в кожаную куртку и черно-красные штаны, как когда-то одевался Грегорио. Довольно равнодушно подумала я о том, что, возможно, его повысили до звания капитана — после того, что произошло.
Большая общая мастерская, к счастью, была пуста — все подмастерья работали наверху, с фреской. Будь они здесь — не избежать бы мне града вопросов, на которые я вряд ли смогла бы ответить.
Дверь в мастерскую Леонардо была открыта. Я увидела, что он сидит на стуле, работая над очередным наброском. Почти бесстрастно отметила я бледность его лица и пятна лихорадочного румянца на щеках. Вероятно, раны вызвали лихорадку — разумеется, ему следовало лечь в постель, а кому-то из учеников — ухаживать за ним.
Только не мне! Пусть Константин или кто-то другой… но я не стану этого делать!
