— Любой член семьи, любой, кто живет в этом доме.
— Совершенно верно.
— И возможно, кто-то из них — тот, кто рассчитывал унаследовать состояние Монтфорта после его смерти или каким-то образом зависел от него, — увидел в Партридже опасного конкурента и решил избавиться от него.
— Именно так, — подтвердил Фоули, словно я повторил вывод, к которому он пришел миллион лет назад.
Вино придало мне самоуверенности. Сердитый, раздраженный, я не видел причины обхаживать Фоули. Наоборот, мне вдруг подумалось, что, если я разозлю его, возможно, он отошлет меня назад в Лондон, а мне только этого и надо.
— Ну и как вам эта семейка? — Тон у меня стал язвительный, нахальный. — Полагаю, вы заметили… симпатию… между Робертом и его мачехой?
Фоули сосредоточенно сдвинул брови.
— Думаю, нас это не должно удивлять. В конце концов, Элизабет по возрасту ближе к пасынку, чем к покойному мужу.
Я допил вино и заказал кружку эля. Хмель усугублял мое смятение, и мне становилось все труднее выражать свои мысли.
— Элизабет Монтфорт… всегда держится замкнуто… но мне кажется, она волевая женщина… и темпераментная. Муж подавлял ее, а она, на мой взгляд, просто ненавидела его и боялась. — Я глубоко вздохнул, готовясь высказать еще несколько опрометчивых замечаний. — Что касается Роберта Монтфорта… он — разочарованный юноша. Измучен своей страстью к мачехе, обижен на отца, не одобрявшего его увлечение естественными науками.
— А мисс Аллен?
— За всех тревожится. Беспокойная мать? Натура такая же сложная, как и все остальные.
— Что значит «такая же сложная»? — Жилы на шее Фоули натянулись, он впился в мое лицо пытливым взглядом.
— Когда я первый раз заикнулся о связи Монтфорта с мадам Тренти, она стала все отрицать. Притворилась, будто впервые слышит об этой женщине, хотя мадам Тренти сама показывала мне письмо мисс Аллен, написанное всего два месяца назад. Потом, когда я сказал, что Партридж, возможно, был сыном ее брата, она стала более откровенной. Сообщила о деньгах, которые брат отправлял миссис Фиггинс, и намекнула, что, вероятно, он платил ей за заботы о незаконнорожденном ребенке. Очень странно, вы не находите? Почему она скрыла, что знает о мадам Тренти, но не побоялась сказать мне про ребенка Монтфорта?
Я на время замолчал, утоляя жажду. Я не собирался докладывать Фоули, что для себя уже установил причину неискренности мисс Аллен: она была сдержанна в начале нашей беседы, потому что рядом находилась Конни. Мои рассуждения привели Фоули в замешательство, что доставило мне несказанное удовлетворение.
— Конечно, в трагедии могут быть замешаны и другие лица из окружения Монтфорта, — продолжал я, желая смутить его еще больше, стремясь доказать ему, что он не такой уж всемогущий, каким себя воображает.
— Например?
— Лорд Брадфилд… леди Брадфилд, их сын Джордж, леди Фоули… вы.
Обычно желтоватое лицо Фоули покрыла мертвенная бледность.
— Хопсон, вы забываетесь. По-вашему, я и моя жена можем иметь какое-то отношение к смерти Монтфорта? Вероятно, вы совсем пьяны, если осмеливаетесь произносить вслух столь дерзкие нелепости.
Я залпом осушил кружку. У меня начинала кружиться голова, но гнев, эль и вино не признают титулов и чинов и побуждают высказываться менее осторожно, чем того требует благоразумие. Я не хотел уступать и, сконцентрировавшись, приготовился произнести обвинительную речь.
— Милорд, цель данного расследования — установить истину. Разве не это вы мне говорили, когда просили моего содействия? Разве не потому настойчиво требовали, чтобы я согласился вам помогать? Но нельзя поручиться, что истина обязательно окажется приятной или угодной вам. Вы же не станете отрицать своего интереса в делах Монтфорта. В конце концов, согласно изменениям, которые он внес в свое завещание, именно вы должны получить большую часть его наследства.
Фоули наградил меня убийственным взглядом и возвел глаза к потолку, словно давая понять, что он руководствуется высшими мотивами.
— Я не охотился за деньгами Монтфорта. И никоим образом не поощрял его брать у меня в долг. Скорее, наоборот: я пытался образумить его. Свое состояние он потерял по собственной глупости, и, кроме себя, в своих неприятностях ему винить было некого. Что касается лорда Брадфилда, его сына и наших жен… Боже, — он саркастически хохотнул, — это настолько абсурдное предположение, что даже не заслуживает опровержения. — Он вновь сердито посмотрел на меня. На его щеках проступили два багровых пятна размером с полкроны.[22]
— Я вам так скажу, Хопсон. Прежде чем вы решите выдвинуть очередную порцию диких обвинений, соблаговолите принять во внимание две вещи. Первое: хоть я и беседую с вами как равный с равным, условности, существующие в обществе, еще никто не отменял, и я ожидаю от вас некоторой осмотрительности. Второе: вам не мешает напомнить себе, что я плачу вам, дабы вы помогли мне выяснить обстоятельства гибели этих людей. Разве стал бы я это делать, если б сам был виновником трагедии? А теперь, если вы исчерпали свое красноречие, я отвезу вас в Хорсхит, где, надеюсь, вы продолжите поиски, проявляя большую рассудительность.
Его слова несколько отрезвили меня, но не подавили засевшего во мне тупого упрямства.
— Разве я не говорил вам, милорд, что Роберт Монтфорт запретил мне появляться в его доме? Он пригрозил, что заклеймит меня вором и посадит в тюрьму.
— А я разве не сказал, что Роберт Монтфорт отправился в Лондон? Он не будет знать о том, что вы в его доме, пока вы не уедете. Я дам вам записку для Элизабет или мисс Аллен, в которой попрошу, чтобы они не чинили вам препятствий.
Меня так и подмывало послать его к черту, но, несмотря на пьяный угар, я не осмелился. К тому же мне была ясна логика его доводов. Возможно, это был мой последний шанс получить доступ в Хорсхит и найти материалы, касающиеся Партриджа. Поэтому я без дальнейших возражений позволил ему оплатить счет и начеркать для меня записку. Мы вышли на улицу. Я все еще кипел от злости; уныние, вызванное отъездом Элис, терзало меня, как ноющая рана.
В карете Фоули не обращал на меня внимания. У ворот Хорсхит-Холла он высадил меня, сказав, что прогулка пойдет мне на пользу, а сам он заедет завтра, дабы узнать про мои успехи. Кутаясь в пальто, дрожа от дующего в лицо пронизывающего ветра, я неровным шагом потащился к особняку. Было темно; в висках стучало так, будто голову сжимало тисками. Мне хотелось лечь, закрыть глаза и предаться мечтам об Элис. Я подумал о том, чтобы развернуться и последовать за ней в Кембридж, но потом решил, что это глупая затея. Кембридж находился в десяти милях от Хорсхита, сейчас добраться туда я мог только пешком, и к тому времени, когда я прибуду на место, Элис наверняка уже давно будет спать. Я завернул за угол, и передо мной внезапно выросла мрачная махина дома. На фоне хмурого низкого неба он казался грузным и плоским, будто это был набросок, выполненный архитектором, а не объемное здание, в котором живут, умирают, плачут и кричат люди.
По крайней мере, здесь я найду отдохновение в компании Конни, утешил я себя, смутно припоминая, что она собиралась что-то обсудить со мной. Мне не терпелось поделиться с ней своими переживаниями из-за Элис, и я надеялся, что теперь-то нам никто не помешает вдоволь наговориться по душам.
Но когда я прокрался к заднему входу (предосторожности ради я не стал ломиться в парадную дверь, опасаясь, что Фоули ввел меня в заблуждение и Роберт никуда не уезжал), мне пришлось столкнуться с новыми разочарованиями. Выяснилось, что днем Элизабет уехала в Кембридж к друзьям, у которых она намеревалась заночевать, и взяла с собой Конни. А миссис Каммингз, увидев, что я едва держусь на ногах и взгляд у меня ошалелый, тотчас же заявила, что она солит окорок, на разговоры у нее времени нет, но, если мне что-то надо, Джон, лакей, проводит меня к мисс Аллен.
Осознав, что мне не избежать аудиенции у одной из хозяек дома, я мгновенно протрезвел. Хоть и был я пьян, а сообразил, что лишусь всякой возможности продолжить поиски фактов, касающихся Партриджа, если не сумею достойно вести беседу. В голове вмиг прояснело, словно меня окатили ведром ледяной воды.
Джон привел меня в маленькую столовую, где мисс Аллен вышивала шерстью стеганое покрывало. Она тепло приветствовала меня, отложила в сторону пяльцы, с сожалением глянув поверх своего длинного носа на затейливый узор из цветов и фруктов, и спокойно поинтересовалась, что мне нужно.
Я поклонился и глубоко вздохнул.
— Если помните, сударыня, — начал я, пытаясь сосредоточиться на каждом произносимом слове, — когда мы беседовали с вами последний раз, вы упомянули, что в ящике стола вашего брата, в том, который заклинило, лежат его дневники.
— Совершенно верно.
