— Я спросил: кто телефонировал.
— Оставьте, Ванзаров. Этот человек вам ничего не сделал. Пытайте меня, но невинное существо не отдам на растерзание полиции.
— А что же сома?
Профессор изобразил глубокое непонимание.
— Кто организовал возвращение Сомы? — спросил Ванзаров. — Кто изобрел рецепт наркотической смеси?
Он безнадежно покачал головой.
— А вот мой коллега, господин Лебедев, считал, что вы ее изобрели, и настойчиво в этом меня убеждал. Как же он теперь разочарован.
Криминалист сжал в кулаке сигарку, отчего табак посыпался трухой.
— Это все пустяки, — продолжил Ванзаров. — Куда важнее узнать, откуда она появилась.
— Не имею ни малейшего понятия…
— Это же так просто: если пани Полонская и барышня Лёхина спрашивали сому у вас, искали ее на даче, а господин Санже за что-то заплатил Надежде большие деньги, какой следует вывод?
— Не может быть, — проговорил Окунёв.
— К сожалению, Ирис Аристархович, может. Надежда ведь изучала химию, ботанику, медицину, работала при аптеке. Что ж тут невероятного?
— Надя никогда ни полусловом не обмолвилась…
— Это не значит, что у нее не было сомы. Вспомните: это ведь она затевала разговоры о напитке богов?.. Вот видите… Получилась гремучая смесь: ваши фаустовские идейки, мечты пани Полонской отомстить за несчастную родину, боевой опыт барышни Лёхиной и удивительная жидкость из рук вашей дочери.
— Хорошо, допустим, вы правы! — взъярился профессор. — Но кто убил Надежду?
— Вас только эта смерть интересует? — спросил Ванзаров.
— Так нашли вы убийцу или нет?!
— Считайте, что нашел. Только не смогу привлечь к ответу. Вы же не убивали собственную дочь?
— Как вы могли такое подумать!
— Извините, профессор. На полицейской службе порой тупеешь. В качестве компенсации готов признать, что в смерти Санже и Толоконкиной вы невиновны.
— Разумеется, нет!
— И даже готов простить вам вранье, что были на балу Бестужевских курсов. Ротмистр за это вас с удовольствием расстрелял бы перед строем, но я более мягкий человек.
Окунёв развел руками:
— Ничего лучше не придумал.
— Понимаю. Защищали дочь как могли. Почему? Потому что боялись: вдруг Надежда сама в ту ночь кого-то прикончила. У нее ведь была несгибаемая воля, ребенок с каторги.
— Это мое наказание… — Профессор опустил голову, словно шел на плаху. — Могу я просить об одолжении?
Ванзаров был сегодня необыкновенно щедр.
— Покажите, как выглядит эта легендарная сома…
Лебедев с гордостью продемонстрировал пузырек:
— Вот она, красавица. По виду — зеленая муть.
— Позвольте взглянуть?
Аполлон Григорьевич, не раздумывая, протянул склянку. Окунёв бережно взял, подержал на ладони, пытаясь разглядеть содержимое сквозь темное стекло.
— Поразительно, — сказал он. — А как она пахнет?
— Откройте крышку — и узнаете.
Окунёв дернул затычку, принюхался. От густого запаха его передернуло.
— Коварная вещица, — согласился Лебедев. — Научный интерес удовлетворили, давайте назад.
Профессор протянул ладонь. Как вдруг пальцы его сжались.
— Будь проклят этот мир! — крикнул он и опрокинул склянку в рот.
Джуранский, пребывая в задумчивости, опоздал с броском.
— Держи! — крикнул Ванзаров.
Но было поздно. Аптекарский сосуд опустел и выпал из профессорской руки.
— Что бы ты, Ванзаров, ни говорил, но ты опоздал! Возмездие народного гнева уже близко! — Профессор упал на колени, тяжело дыша. — Что вы понимаете? Разве может убогий мещанин Вагнер понять замысел великого Фауста?! Нет, вы — вагнеры, не можете. Потому что вам никогда не стать сверхчеловеком! Пусть я проиграл, но будущее останется за мной! Семя уже посеяно! Скоро будут всходы!
Он задыхался. Сома рвала тело изнутри. Профессор содрал с себя одежду, упал и принялся биться головой об пол. Он вопил диким зверем, обливался потом, кожа раскалилась, от нее валил пар, как будто внутри зажглась топка. Окунёв вскочил, с чудовищной силой отшвырнул Джуранского, за ним и Лебедева, бросился вон, налетел на входную дверь и рухнул. По телу прошли конвульсии. Не прошло и минуты, как он затих. Лебедев пощупал пульс на шее.
— Все, конец.
— Нет, не конец, — сказал Ванзаров. — Остались незаконченные дела. Ротмистр, вызывайте Щипачева и оформляйте дело. А мы с господином криминалистом кое-чем займемся.
Папка № 44
Не слушая извинений, Ванзаров отправился к черному ходу и вышел на лестничную площадку. Он спустился по лестнице и оказался в соседнем дворе. В петербургских домах лестницы порою так запутаны.
— Вот вам и ответ, куда делись объекты наблюдения филеров, — сказал Ванзаров, вернувшись на этаж. — Наши следили за одним черным ходом, а барышни преспокойно выходили другим… Одолжите пинцет.
Лебедев без разговоров предоставил хирургический инструмент. Ванзаров попросил посветить. Зашипела серная спичка. Пока горел огонек, дверь в соседнюю квартиру сдалась незаконному вскрытию.
В кромешной темноте незнакомой квартиры они двигались на ощупь, пока не заметили силуэт керосиновой лампы. Ванзаров терпеливо ждал, пока Лебедев от нервного беспокойства и гложущего чувства вины ломал спички, зажигая фитиль. Наконец пламя озарило стеклянный колпак. В обманчивом свете коптилки открылась крохотная квартирка. Платяной шкаф распахнут, на полу валяется одежда. Обыском здесь не занимались. Собранные чемоданы говорили, что хозяева квартиры собрались в дорогу.
— Могу поспорить: в одном из них найдется американский паспорт для пани Ядвиги, — сказал Ванзаров. — И даже угадаю еще одну фамилию.
— Почему так уверены?
— Только в этом случае паспорт Санже в кармане Наливайного приобретает смысл.
— Не понимаю, — признался Лебедев.
— Запустив маленький хаос, они предпочли удалиться в безопасное далеко. Мистер и миссис Санже могли уехать куда угодно с американским дипломатическим паспортом.
— Почему Ядвига не могла одна?
— Могла. Скорее всего, это было ее запасным вариантом. Но семейная пара, путешествующая по Европе, не вызывает никакого интереса или подозрения. Не то что одинокая красавица… Поищем доказательства.
Пройдясь по комнате, Ванзаров нашел мужской фрак и платье, какие предпочитают купеческие барышни, с оборками и цветочками. На ковре нашлась банковская ленточка от пачки купюр. Раскрыв чемоданы, он обнаружил полный набор дамской и мужской одежды. А под кроватью белый парик и бороду.
— Это что такое? — спросил Лебедев.
— Умный маскарад. Пани Зелиньска действовала как всегда — нагло, просто и талантливо: посланник Сомы для Ричарда Эбсворта. И еще для кого-нибудь. Понимаете, почему из квартиры Окунёва раздавались вопли?
— Добивайте окончательно, друг мой, своей треклятой логикой.
— Чтобы они не раздавались отсюда и никто не заподозрил, где ее убежище. Это так понятно. Толоконкина приходила к Зелиньской, а принимать сому отправлялись через лестничную клетку к Надежде.
— Исключительно просто.
— Так же очевидно, зачем профессор соврал про вечер 31 декабря.
— Зачем?
— Его засунули сюда. Формально его не было дома. Он знал, что в квартире Надежда, но понятия не имел, чем она там занимается.
— Если Окунёв не убийца, кто же тогда? — спросил Лебедев. — Кто погубил столько человек? Кто убил Надежду?
— Это простой вопрос, — ответил Ванзаров. — Сократу бы точно понравился.
Воспоминания Аполлона Григорьевича Лебедева
Так вот, Николя. Пока пристав Щипачев занимался составлением протокола, а Джуранский с мрачным видом за этим наблюдал, я отозвал своего дражайшего друга в сторонку. Так меня распирало любопытство.
— Вы, конечно, коллега, имеете свойство пронзать время и пространство насквозь, — говорю, — но мы, простые криминалисты, в логике ничего не понимаем. Только глупости умеем совершать, за которые очень стыдно. Но, может быть, поясните без вины виноватому: что все эти дни творилось?
Ванзаров взглянул на меня, грустный-прегрустный, и говорит:
— Аполлон Григорьевич, мне бы очень не хотелось касаться этого дела. Давайте оставим его в покое.
— Нет, не давайте! — возражаю с напором. — Джуранский может в дураках оставаться. А я от любопытства лопну.
— Что вы хотите знать?
Вот тебе на! Да всю знать хочу. Что, к чему и почему. И кто убийца.
— Все узнать теперь не получится, — Ванзаров мне с тоской. — Одни предположения.
Что ж, и это сгодится.
— Только учтите: дело это до конца не будет раскрыто никогда. А все, что расскажу, вы никогда и никому не раскроете. Даже Гривцову. Требую с вас слово.
Делать нечего, даю слово. Только что за страсти такие?
— Больно опасное знание, — отвечает. — С чего начать?
