Делать нечего, даю слово. Только что за страсти такие?
— Больно опасное знание, — отвечает. — С чего начать?
— Кто убийца Наливайного и компании, конечно же!
— Надо с другого конца начать, — говорит Ванзаров. — С сомы.
— Давайте с нее, — соглашаюсь. — Откуда она взялась? Кто изобрел?
— Этого я не знаю. Могу сказать точно: ее было ограниченное количество. Она была нужна всем. Санже — чтобы вытряхивать крупные суммы. Зелиньской — чтобы устроить светопреставление в столице ненавистной ей империи. Лёхиной — скорее всего, для какого-то террористического акта над высшими чиновниками. Толоконкиной — для веселья.
— А Надежде Кабазевой?
— Чтобы управлять людьми. Она ее и достала откуда-то. Сомневаюсь, что изобрела сама. Совсем не тот склад характера.
— Так, значит, обе барышни-революционерки напропалую врали вам на допросе…
— В таком состоянии выдумывать невозможно. Они говорили правду, только мы ее поняли неверно. Перевернуто.
— Это как же? — спрашиваю.
Ванзаров вытаскивает хорошо известный снимок и говорит:
— Что видите?
— Фигуру пентакля.
— Вы видите то, что знаете. А если бы не знали, что случилось с этими людьми, что бы тогда сказали?
— Не понимаю, — признаюсь.
— Это же очевидно: в основании лежит веселый шут-оборотень, а над ним горит звезда дурака. Это же настоящий Джокер! Карта, побеждающая всех. Шутка с большим смыслом. Если в него глубоко залезть.
— Это вы от барона фон Шуттенбаха набрались?
— Нет, от Сократа, — отвечает.
Такой, однако, шутник. Только все равно непонятно, кто виновник стольких смертей. Не Джокер же!
— Проще всего с Толоконкиной и Санже, — Ванзаров говорит. — Девица пришла за очередной порцией развлечения и получила его. Ей стало жарко, она по черной лестнице выбежала на улицу, упала в сугроб. Там и осталась.
— А домотканку откуда взяла?
— Схватила первое, что попало под руку.
— Так она к профессору приходила?
— Она приходила к пани Зелиньской. А та ее препроводила к профессору, чтобы криков не было из ее квартиры. И забыла про нее. Масштабные заботы одолевали.
— И про Санже забыла?
— Тут хитрее. Санже пользовался Надеждой и был неравнодушен к Зелиньской. После смерти Кабазевой он оказался без источника сомы. Куда идти? Только на поклон к пани Ядвиге. Она, скорее всего, выдвинула ультиматум: сома за пятьдесят три тысячи. Санже согласился, он был уверен, что заработает еще. Подписал чек. И при этом решил подставить под удар барышню, чтобы в банке ее арестовали. В любом случае он ничем не рисковал: у него дипломатический иммунитет. Даже если бы его выгнали со службы, он вернулся бы в Америку богатым человеком. Вмешалась сома. Придя к Ядвиге, Санже получил жидкость, но ему нужно было проверить, что это сома и его не обманули. Он попробовал, но переборщил с количеством. Дальше все просто. Борясь из последних сил с жаром, натянул халатик Ядвиги и попытался дойти в жару и бреду до дома. Сил чуть-чуть не хватило, упал в снег. Белый халатик неплохо его замаскировал. До самого замерзания. Только Зелиньска не знала, что Санже подстраховался, оставив мне письмо.
— И в чем ее выгода?
— Скорее всего, проверялось: как разные количества сомы воздействуют на организм. На допросе Ядвига готова была все раскрыть, но я ей глупо соврал.
— А как же смерть Кабазевой? Тоже проверяла и переборщила?
— Я сказал: это шутка Джокера, — ответил Ванзаров. — Великолепный обман. Как и весь наркотический блеф с приходом в мир забытого божества. Хотя в этом случае ни в чем нельзя быть уверенным наверняка.
— И что это должно значить?
— Сами думайте.
— Нет, вы мне скажите! — наседаю на бесценного друга. — Кто гермафродита приговорил? Почему обман?
Ванзаров пальчиком поманил и на ушко мне шепнул. Я как услышал, не поверил, что так просто.
— Не может быть! — говорю.
— Сложите все, что знаем, и получите тот же ответ, — он мне. — Только это все равно логические заключения, фактов нет.
Была бы охота шарады разгадывать, особенно в такой час. Да и пристав уже управился, я протокол подписал, нужно и честь знать.
— Даже если так, — говорю, — зачем Надежде Кабазевой пентакль на себе рисовать, раз она ни во что это не верила?
— И это хороший вопрос, — соглашается Ванзаров. — Тут что-то другое. Из сути дела это не ясно. Быть может, обозначение для каких-то особых целей. Если предположить…
— Нельзя друзей мучить загадками!
— Если предположить, что я решительно ошибся…
— Такого не может быть! Только Лебедев может ошибаться, ну и Джуранский, и Курочкин заодно, но только не вы!
— Если я ошибся, — повторил Ванзаров. — и Зелиньска на допросе говорила правду, то офицера охранки убила вовсе не она и фотографию подбросила тоже не она…
Вот тут я не нашелся спросить ничего умнее, кроме как:
— А кто же тогда?
— Кабазева, конечно.
— Надежда Ирисовна — агент охранки? Ну, знаете…
— Назовите мне один факт или аргумент против, и я с радостью признаю свою ошибку, — говорит Ванзаров.
Хотел было я ему десяток привести, но подумал так и эдак, и ничего путного не выходит. Тогда и говорю:
— Может, Кабазева хоть двойной агент, хоть тройной, но с сомой покончено. Вся в профессора ушла.
Ванзаров нахмурился окончательно и заявляет:
— Не могу быть в этом уверен.
— Это еще что такое?!
— Наша добрая знакомая пани Зелиньска тесно общалась со священником Гапоном, который рабочим движением в столице руководит. Не спрашивайте, откуда это знаю. Так вот я и думаю: если…
Что за манера на полуслове обрывать! Тереблю его: так что «если»?
Ванзаров отмахнулся и говорит:
— Пустяки, не может быть. От усталости всякая глупость в голову лезет.
Ну, раз так, то и пусть секретничает. Не так уж сладок мед этой тайны, чтобы из-за него унижаться.
Попрощались со всеми, отказались от пролетки, что Джуранский предлагал, отправились пешком по ночному городу, проветриться. На улицах тишина стоит звенящая. Только городовые нам честь отдают. Вернее, Ванзарову, его-то все знают. Идем, помалкиваем, каждый о своем думает.
Вдруг Ванзаров ни с того ни с сего говорит:
— Меня недавно спросили: «Что же человек увидит без Бога?»
— И что вы ответили? — поддакиваю. В такое время подобные темы крайне утомительны.
— От ответа тогда воздержался, — говорит. — Но теперь, пожалуй, отвечу.
— Сделайте одолжение. Очень интересно.
— Если небеса пусты, человеку некуда смотреть, кроме как в себя. Что он там увидит?
— Кишки, желудок, печень, селезенку и прочие гадости.
— Он увидит бездну. Бездна — он сам. Вот в чем дело.
— Служа в сыскной полиции, этого не знали? Разве не заглядывали в бездны?
— Выбор каждый делает для себя, — сказал Ванзаров, и дальше молчок.
Понимай как хочешь. Разбираться в этих хитростях мне было откровенно лень.
Миновали стрелку Васильевского острова, перешли Дворцовый мост. Гляжу, а из-под арки Генерального штаба на площадь у дворца втягивается эскадрон. В ночной тишине копыта по мостовой грохочут. За спинами кавалеристов винтовки болтаются.
— Глядите-ка, — говорю, — войска к Зимнему дворцу подтягивают. Готовятся к утренней демонстрации.
— Надеюсь, к полудню разойдется, — сказал Ванзаров. — Уже воскресенье. Высплюсь, а как утихнет, поведу племянниц на прогулку. Надо снять с дома осадное положение. И сестра будет рада.
Пожали мы друг другу руки и разошлись. Я к себе на Гороховую направился.
На Полицейском мосту остановился посмотреть, как гвардейская кавалерия цепью перекрывает Невский проспект. Странно все это выглядело. Не к добру. И точно, предчувствия меня не обманули. Девятого числа такое началось, что и вспоминать страшно. Да вы и сами все знаете, Николя.
Папка № 45
Архив мой закончен. Тем воскресным утром случилось то, что никто не мог представить в страшном сне. Демонстрация рабочих была расстреляна. Столица окунулась в кровавый омут. По улицам носились разъезды казаков, рубившие шашками всякого, кто казался подозрительным.
На следующий день был составлен полицейский отчет о дневных беспорядках. Был разгромлен и сожжен только один полицейский участок. А именно: 2-й участок Васильевской части. В котором, по странному совпадению, хранились тела профессора Окунёва и Ивана Наливайного. От них не осталось даже пепла.
Сколько я ни донимал Ванзарова вопросами, он наотрез отказывался раскрыть разгадку этого дела.
Через много лет, уже во Франции, я познакомился с ротмистром корпуса жандармов. У него сохранился небольшой архив, относившийся как раз к 1904–1905 годам. Мне было любопытно ознакомиться, я предложил его выкупить. Поторговавшись, ротмистр уступил. Среди массы занятных документов мне попалось странное донесение…
