В последнее время Егор Лукич чувствовал себя нездоровым: кашель, слабость и боль при дыхании не давали ему покоя, и помочь себе старый солдат, привыкший лишь лечить раны, ничем не мог.
В комнату вошла Василиса и, увидев, что брат сидит, понурив голову, и держится за грудь, всплеснула руками:
— Плохо тебе, Егорушка? Может, обед мой пришелся не по нутру?
— Да что ты, сестрица, кушанья у тебя получаются отменные. — Чашкин слабо улыбнулся. — С тех пор как померла моя Глафира Никитична, никто так вкусно меня не кормил. Из Федосьи-то никудышная повариха. Да и убирает она не тщательно. Но я ее держу, не выгоняю, потому что куда ж ей деться: баба немолодая, одинокая, да еще и дурноватая, соображает плохо. Пропадет ведь. Да и Глафире моей она приходилась родней.
— Ничего, братец, я Федосью приучу хозяйствовать. Она баба здоровая, работать сможет. А мне, если начну больных и рожениц принимать, нужна будет помощница, чтобы дом содержала в чистоте и белье стирала. Я уже сейчас дала ей поручение: вот пойдет на рынок, так пусть всем рассказывает, что приехала к Егору Лукичу сестра, которая и роды может принимать, и женские болезни лечить. Как начнут ко мне люди идти, так и жизнь у нас наладится. Будет лишняя копейка и для Николушки, и на твое лечение.
— Ты, Василиса, себя побереги, работой не перегружайся. — Егор Лукич помолчал и тихо добавил: — А деньги, даст Бог, у нас и так будут. И немалые.
— Что ты говоришь? — Василиса Лукинична уселась на скамейку возле стола и удивленно посмотрела на брата. — Откуда у нас деньги, да еще и немалые?
— А, знаешь ли… Матвей Кузьмич, благодетель мой, большое наследство мне оставил.
Матвей Кузьмич Гридин был тот самый помещик, в имении которого долгое время прожил Егор Лукич. Когда-то Чашкин служил лекарем в полку, где командовал Гридин, вместе они бывали в турецких походах, и не раз Егор Лукич лечил Гридина после ранений. Уйдя в отставку и поселившись в родовом поместье, Гридин и своего верного лекаря туда позвал, предложив ему хорошее жалованье. Егор Лукич к тому времени уже овдовел, а потому согласился и был принят в доме Гридиных почти как член семьи. А Николушку, сына Егора Лукича, отставной командир устроил на учебу в кадетский корпус.
Но полгода назад Гридин умер, и Егор Лукич переехал в свой московский дом, где после смерти его жены и родителей хозяйничала Федосья.
— Да с чего бы это Матвей Кузьмич Гридин, родовитый дворянин, оставил тебе большое наследство? — недоверчиво спросила Василиса. — Разве ты ему какой-то родственник?
— Не родственник, ну и что? Зато я всегда был ему верным другом и помощником. Он никому не доверял так, как мне. А близких родственников у него никаких и не осталось.
— Все равно странно. Близких нет, так дальние будут с тобой судиться, завещание оспаривать.
— Да ведь это наследство не по завещанию, оно тайное, — сказал Егор Лукич, понизив голос. — Слушай меня внимательно, сестра, и запоминай. Если со мною что случится, если умру раньше времени — ты будешь хранительницей этой тайны.
— Что ты такое говоришь, брат? — насторожилась Василиса. — Мне даже страшно стало… Какая тайна? Откуда наследство? Уж не связано ли это, не дай Бог, с каким-нибудь злодейством?
— Имей терпение выслушать, тогда все поймешь. Так вот. У Матвея Кузьмича старший сын погиб в турецкую войну, а младший, Лавр, выращенный маменькой в холе и неге, стал юношей капризным, избалованным, служить не хотел, а только развлекался. Когда полковник вернулся из своих походов домой, то обнаружил, что воспитание его младшего сына вконец запущено. Жена Матвея Кузьмича вскоре умерла, сам он болел после ранений, а Лавруша в городе кутил, безобразничал и в конце концов попал под влияние одного порочного человека, карточного игрока. Через какое-то время оказалось, что Лавруша проиграл большую сумму и ему грозит за это расправа или позорная долговая тюрьма. Старику Гридину пришлось заложить имение, чтобы уплатить сыновние долги. После этого Матвей Кузьмич совсем разболелся и однажды позвал меня к себе и говорит: «Чувствую я, Егор, что скоро умру и не успею перевоспитать, остепенить Лаврушку. Не такой он, как старший мой, Иван, царство ему небесное. И не хочется мне оставлять Лавру то наследство, которое кровью моих дальних предков омыто. Ведь промотает он его, и уйдет оно в руки карточных шулеров». Я, грешным делом, подумал, что старый мой командир заговаривается, потому что никаких богатств, кроме заложенного имения, у него уже не было. Но, оказалось, Матвей Кузьмич находился в здравом уме и знал, о чем говорит. И поведал он мне историю весьма занимательную и поучительную. Так вот. Боярский род Гридиных жил еще во времена Ивана Грозного и пострадал от царской опалы. А было у тех бояр фамильное достояние — клад золотых монет. И, чтобы не попало оно в руки псов государевых, бояре упрятали сундук с золотом где-то в подземелье. И тайну того захоронения знати только двое. Но один из них погиб, спасаясь от опричников, а другой после пыток сошел с ума и утратил память. Так и сгинула тайна боярского клада. Прошло время, царь умер, опала кончилась, и боярам, оставшимся в живых, вернули их имение. Но свое фамильное золото они так и не смогли найти. Ходили за советом к вещему старцу, и тот сказал: «То, что спрятано, найдется не скоро, и найдет его последний из рода Гридиных». Некоторые не верили пророчеству, продолжали искать, но безуспешно. А их потомки уже не верили в существование клада, считали все сказкой. Но запись об этой истории сохранилась в старых свитках, и однажды Матвей Кузьмич их прочел, но тоже не поверил и скоро забыл о семейном предании. Он бы, наверное, и не вспомнил, но вдруг случилось одно происшествие. Лавруша — а он тогда еще был маленьким — играл в прятки и спрятался так, что никто не мог его найти. Целый день искали, а вечером кто-то услышал детский плач словно бы из-под земли. Матвей Кузьмич со слугами тут же спустился в подвал, все обыскали, звали Лаврушу — и наконец он отозвался словно бы издалека. И тут Матвей Кузьмич заметил, что с той стороны, откуда слышен голос, стена подвала осыпалась. Когда разобрали завал, оказалось, что он прикрывает вход в какое-то боковое ответвление подпола, о котором раньше и не знали. Там нашли они Лаврушу, грязного и насмерть перепуганного. Оказалось, что мальчишка, прячась, случайно обнаружил боковой лаз, отодвинул пару камней и полез туда. Но потом земля за его спиной рухнула, фонарь у него погас, малец оказался запертым в темноте и чуть с ума не сошел от страха. Когда Лаврушу помыли, переодели, напоили и накормили, он наконец отошел от испуга и все подробно рассказал отцу и матери. Говорил, что «в той норе» было сыро, мокро, он боялся крыс и всяких гадов, но хорошо еще, что там стоял старый сундук, на который он взобрался с ногами, чтобы не мокнуть в грязи. Матвей Кузьмич сразу насторожился: «Какой сундук?» «Да такой старый, темный, я его не успел разглядеть, фонарь погас», — ответил Лавр. Мамаша на эти слова не обратила внимания, только охала и целовала своего Лаврушеньку, а у Матвея Кузьмича не шел из ума этот сундук; вспомнил он семейное предание. И под утро, когда в доме еще все спали, Матвей Кузьмич спустился в подвал с фонарем и лопатой, добрался до того сундука, вытянул его, с большим трудом открыл — и ахнул! Старинные золотые монеты так и сияли, словно положены были туда вчера, а не два с лишним века назад. Потрясенный до глубины души Гридин перепрятал свое фамильное достояние в особую нишу в кладовой, от которой лишь у него были ключи. Он не решился тронуть этот клад, не решился и обнародовать его наличие. А тут и отпуск закончился, объявили новый военный поход, так уж некогда было Матвею Кузьмичу думать, как распорядиться кладом. Время шло, он воевал, был ранен, о наследстве своем таинственном старался не вспоминать, все откладывал на потом. Ну а потом, когда домой вернулся, тоже не мог решиться кому-то рассказать. Ведь по закону-то Петра Великого всякий клад принадлежит казне, — стало быть, надо его отдать. А с другой стороны, клад был зарыт предками Гридина еще задолго до Петра Первого, — значит, императорский закон на него вроде бы и не распространяется. Как тут быть?
— Но никто ведь не может доказать, когда и кем был зарыт этот клад, — заметила сообразительная Василиса Лукинична.
— Тоже верно, — кивнул Чашкин. — Вот Матвей Кузьмич и мучился такими сомнениями. Совестливый был человек, богобоязненный. Мог бы тем золотом Лаврушкин долг уплатить, а вместо этого имение заложил. Так-то… В конце концов решился он все рассказать мне. Видно, надежней меня у него друга не было. Доверял он мне всецело, и я поклялся его доверие не обмануть. Гридин сказал так: «Будешь ты, Егор, моим душеприказчиком. Наблюдай со стороны за Лаврушкой. Если сын мой раскается, остепенится, будет меня добром вспоминать, то передашь ему этот сундук, пусть фамильное золото поможет Лавру стать счастливым. А если и дальше будет он пить, играть и безобразничать, — бери это золото себе и употреби его на добрые дела. Поклянись, что все исполнишь». Я сказал: «Матвей Кузьмич, клятву я дать готов, но надо ли так делать, как вы велите? Лавр Матвеевич — ваш единственный наследник, и, каким бы он ни был, ваше золото принадлежит только ему, а я не смею прикасаться к чужому кладу. Притом же, именно Лавр когда-то нашел тот сундук». Гридин вздохнул: «Праведный ты человек, Егор. Многие люди только и делают, что хватают чужое добро без спроса и зазрения совести, а ты отказываешься взять даже то, что тебе прямо предлагают. Именно потому только тебя одного я и посвятил в свою тайну. Что же касается Лавруши, то, хоть и жалко мне сына, а хорошего о нем сказать не могу. А еще тревожно на душе, когда вспоминаю старинное пророчество о том, что клад найдет последний из рода Гридиных. Выходит, Лавруша — последний, на нем наш род прервется?» Я стал убеждать Матвея Кузьмича, что нельзя верить всяким сказкам о пророчествах, что Лавр остепенится, женится, заживет богато и счастливо, будет иметь наследников, которые продолжат род Гридиных. «Твои слова бы — до Бога, — вздохнул Матвей Кузьмич. — Я и сам каждый день молюсь о том, чтобы Лавр поумнел и отвернулся от порочных людей. Но если этого не случится, — тогда и о наследстве он не должен знать. Не хочу я, чтоб оно перешло в руки людей, которые губят моего сына». Я спросил: «Но что же вы хотите сделать, Матвей Кузьмич? Отписать мне все по завещанию? Да кто же поверит такому завещанию? Меня по судам затаскают, скажут, будто я вам зелье какое подсыпал». «Я не так глуп, Егор, чтоб не подумать об этом, — ответил он. — Конечно, по завещанию свой дом и имение я оставлю сыну. Но главное мое богатство будет храниться не в доме. Мы с тобой отвезем сундук в такое место, о котором только мы двое и будем знать. И после моей смерти ты им распорядишься так, как между нами условлено». Скоро мы с Матвеем Кузьмичом поехали в одно известное нам место за Можайском и там закопали сундук возле старой часовни. На всякий случай, чтоб не ошибиться, мы начертили карту той местности и крестиком обозначили, где спрятан клад. Вскоре по нашем возвращении в поместье прибыл и Лаврушка. Да не один, а с тем самым своим другом, игроком, под влияние которого полностью попал. С виду тому человеку уже далеко за сорок, но похоть в нем сильней, чем в иных молодых. Я сразу заметил, как охоч он до женского полу. А в имении Гридиных служила одна девка по прозванию Рыжуха, красивая и бесстыжая, которая всегда не прочь была запрыгнуть в постель к какому-нибудь щедрому барину. Вот с ней-то Лаврушкин злой демон и загулял так неуемно, что вся дворня это видела и смеялась.
