Но мне помешали сконцентрироваться. Сделав очередной шаг назад, я почувствовал, как моя рука на что-то наткнулась. Инстинктивно я перевел глаза на человека, с которым столкнулся, — это оказался один из священников, — и в тот же миг монах сделал выпад.
Спас меня тот же священник — не каким-то поступком или словами (хотя, возможно, в душе он и молился обо мне), а единственно силой своего страха. Он раньше меня заметил движение монаха, неловко бросился на пол и при этом сбил меня с ног. Копье пронеслось у меня над головой, так как монах не успел изменить направление удара. Выбросив вперед руку, чтобы смягчить падение, я ощутил под собой железную цепь. Это оказалось кадило, которое уронил испуганный священник. И когда монах по инерции шагнул вперед и навис надо мной, я изо всех сил швырнул кадило вверх. Оно треснуло монаха по лицу, горячее масло выплеснулось, и раздался пронзительный вопль, уж не знаю чей — монаха, священника или же мой собственный.
Потом я обнаружил, что стою на коленях. Кожа моя горела от брызнувших на нее капель масла. Подо мной жалобно скулил священник, но монах все еще стоял на ногах и по-прежнему держал копье. Половина лица у него была обварена и приобрела ярко-красный цвет, глаза крепко зажмурились от нестерпимой боли, однако он еще мог собраться с силами и нанести последний удар.
Внезапно рот его широко раскрылся и копье выпало из руки, по подбородку хлынула кровь, а глаза вылезли из орбит. Тощее тело конвульсивно вздрогнуло, прощаясь с отлетевшей душой, и осело на пол.
Сигурд, стоявший позади него, с омерзением посмотрел на короткий меч в своей руке — клинок был в крови почти по рукоять — и молча бросил его на тело монаха. Потом помог мне подняться на ноги, и мы бросились к императору. Чары, наведенные действиями монаха, рассеялись, и в зале поднялся шум, раздавались выкрики и взаимные обвинения. Об императоре все как будто забыли. Неужели он мертв? Неужели все, над чем он трудился и что я поклялся защищать, пошло прахом? Когда мы подбежали, Крисафий, опустившийся на колени рядом с ним, поднял на нас глаза и сказал:
— Он еще жив, но очень плох. Я велю гвардейцам отнести его к врачу.
— Мы будем сопровождать его.
Сигурд хотел последовать за гвардейцами, выполнявшими приказ Крисафия, но тот внезапно остановил его:
— Нет, тебя ждут куда более серьезные дела. Взгляни! — Он ткнул пальцем в сторону окна, откуда было видно, как войско варваров теснит остатки катафрактов назад. — В скором времени варвары подойдут к стенам, и если мы не подтянем силы, чтобы удерживать ворота, наша конница будет уничтожена на глазах у всей толпы. Можешь представить, что тогда произойдет!
Покушение на императора, схватка с монахом, шум и смятение притупили мой ум, и я с трудом понимал, о чем говорит евнух, но упоминание о воротах пробудило в глубине моей памяти важные воспоминания, и я с усилием вытянул их на поверхность.
— Ворота, — пробормотал я.
Крисафий посмотрел на меня как на идиота.
— Да, ворота. Мы должны взять их под защиту.
— В этом и состоял их план! Император был прав. Если бы монах убил его, разбушевавшаяся толпа открыла бы ворота и варвары ворвались бы в город. Но монах потерпел неудачу, а значит, их план провалился!
Сигурд взглянул в сторону окна.
— Похоже, они не подозревают, что их план провалился.
— Тогда нам придется их огорчить. — Острота момента помогла мне собраться с мыслями. — Мы должны доказать вождям варваров, Балдуину и Готфриду, что их усилия тщетны, что ворота никогда не откроются, что мы откроем их разве только для того, чтобы нанести удар всей мощью нашей армии.
— Нет ничего проще, — сказал Сигурд. — Давайте прямо сейчас нанесем удар всей мощью нашей армии. Это уж точно их убедит, что они проиграли.
— Ни в коем случае! Именно этого и страшился император! Он не поблагодарит нас, если мы погубим последнюю надежду на мирное разрешение ситуации.
Крисафий и Сигурд посмотрели друг на друга, потом на меня, и несколько мгновений мы трое представляли собой единственный островок тишины в этом гвалте.
— Ну предположим, — сказал Крисафий. — Но как ты собираешься попасть к варварам?
О том, чтобы выехать через дворцовые ворота, когда противник находится совсем рядом, не могло быть и речи, и мы потеряли несколько драгоценных минут на то, чтобы, двигаясь вдоль стен, добраться до Адрианопольских ворот. Примыкающий к ним квартал города превратился в военный лагерь. Собранные здесь легионы выстроились в несколько длинных рядов — скорее для того, чтобы преградить толпе подход к воротам, чем для нападения на врага, — но между ними и стенами оставался свободный коридор для нашего проезда. Нас было семеро: Сигурд, я, трое варягов, переводчик, которого мы нашли в канцелярии, и мертвый монах, подвязанный к моему седлу. Мы ехали не на армейских жеребцах, а на конях императорской почтовой службы, сила которых была в их скорости, и потому моя лошадка, непривычная к двойной тяжести, еле поспевала за остальными.
Возле Адрианопольских ворот народу скопилось больше, потому что здесь было меньше гвардейцев для их сдерживания, и я опасался, как бы толпа не прорвалась в ворота вслед за нами. Лица людей были искажены ненавистью и гневом, а камни и глиняные горшки, которыми они швырялись, беспокоили наших лошадей и затрудняли продвижение. Если бы эти люди узнали о том, что пытался совершить человек, которого я везу, они разорвали бы на части его мертвое тело и сплясали на его костях, но и мне не поздоровилось бы в этой давке.
К счастью, привратник знал свое дело туго. Он держал ворота закрытыми до самого нашего появления, а потом приоткрыл их ровно настолько, чтобы мог проехать один всадник. Сигурд, возглавлявший нашу процессию, не останавливаясь двинулся вперед, и моя лошадь последовала за ним в эту узкую щель. Голова монаха глухо стукнулась о створку ворот, но веревки удержали тело на месте. Благополучно выехав из города, мы поскакали по Адрианопольской дороге к правому флангу варваров. Их войско разместилось в ложбине между гребнем нашей горы и берегом Золотого Рога. Варвары сконцентрировали все свои силы возле дворцовых ворот — здесь стены были ближе и, значит, весть о смерти императора должна была дойти быстрее. Пехотинцы жгли высокие костры у основания внешних стен, видимо надеясь разрушить каменную кладку; некоторые пытались протаранить ворота. Конники, находившиеся несколько дальше, на расстоянии, превышающем дальность полета стрелы, ожидали, когда откроется проход. Лучники лениво постреливали по стоявшим на стенах защитникам города. Еще дальше, на возвышенности, под сенью развевающихся на ветру знамен стояла небольшая группа всадников.
Сигурд попридержал своего коня и поравнялся со мною.
— Лучше бы я с моим отрядом сделал вылазку через эти ворота, а не крался вокруг варварского фланга, — проворчал он.
— Славная битва — это как раз то, чего мы хотим избежать, — напомнил я ему. — В любом случае на флангах враги всегда слабее.
— Но не настолько, чтобы шесть человек и один труп обратили их в бегство. Смотри!
Он указал топором направо, и мне стало не по себе при виде группы конников, мчащихся нам навстречу. Из-под копыт их коней вылетали искры, копья были низко опущены.
— Мы можем их опередить, — сказал я, взглянув в сторону холма, на котором находились командующие варварского войска. — Наших скакунов им не догнать.
— С этим я спорить не стану, — согласился Сигурд. — Но так мы только загоним себя в мешок. Холм охраняется копьеносцами, и, чтобы прорвать их линию, полудюжины почтовых лошадей будет маловато.
Я посмотрел на приближавшихся к нам конников — они развернулись веером, видимо, для нашего захвата. Вступать с ними бой не имело никакого смысла, поскольку они вчетверо превосходили нас численностью. Даже варягам пришлось бы отступить при таком раскладе. Я просунул руку под плохо пригнанную кольчугу, которую торопливо натянул на себя во дворце, нащупал подол туники и оторвал от него кайму. Привязав эту узкую полосу к концу своего меча, я принялся отчаянно размахивать им над головой, выкрикивая единственное известное мне франкское слово:
— Parley! Parley![39]
Нам повезло, что у них не было луков, иначе они могли бы перестрелять нас раньше, чем это слово донеслось до их ушей. Но их оружие имело ограниченную дальность действия, а кучка варягов явно не представляла угрозы, и поэтому они подъехали достаточно близко, чтобы услышать наш энергичный призыв. Их предводитель осадил коня и навострил уши, пытаясь разобрать, что я кричу, а остальные конники тем временем взяли нас в кольцо.
Я посмотрел на нашего переводчика: от страха он лишился дара речи. Судя по всему, он никогда и не мечтал, что ему придется заниматься своим ремеслом на поле боя.
