Гримбл распрямил плечи и вставил в глаз монокль. Он больше не выглядел жалким, кровь его забурлила, подогреваемая вновь вспыхнувшей надеждой.
— Потом он станет жаловаться на затруднения пищеварения, запоры и прочее, откуда проистекут и другие последовательные большие или меньшие затруднения в отправлениях различных органов. Ослабленный таким образом организм потеряет свою способность сопротивляться болезнетворным причинам, откуда явятся катары слизистых оболочек носа, горла, глаз и кишечника, которые будут влиять теперь на него сильнее, чем в прежнее время неослабленного здоровья, — Смит встал со скамьи и указал пальцем на Фаберовского. — Наконец, расслабленный организм сделается добычей чахотки, рака или какой-нибудь повальной болезни, и он умрет!
Гримбл вскочил и в восторге зааплодировал. Хотя он и считал себя высококлассным специалистом, но тут доктор Смит показал ему всю мощь своего аналитического ума и энциклопедических познаний. Он открыл Гримблу глаза на его светлое будущее и тот не мог не отдать должное своему учителю и будущему тестю — как только Пенелопа в скором времени овдовеет. Мисс Гризли присоединила свои аплодисменты к аплодисментам доктора Гримбла.
— Доктор Смит, — выкрикнула она, напугав вышедшего к ним в облачении викария. — Вы просто великолепны!
Служка раздал гостям листы с напечатанным текстом службы и пригласил всех проследовать к алтарю и разместиться на передних скамьях: слева гости невесты, а справа — жениха. Величественные звуки органа огласили своды церкви. Под руку с Пенелопой Фаберовским поднялся по ступеням в алтарь и встал перед викарием.
Дальнейшее он запомнил плохо. Священник задавал вопросы, они отвечали. Несколько раз поляк оглядывался назад и натыкался взглядом на сияющего Гримбла, пытавшегося знаками показать невесте, что обручальное кольцо не навечно, что вскоре наступит день освобождения и тогда уже она станет его счастливой супругой. Но доктор Гримбл был плохим мимом, а может сказывался его медицинский интерес к глистам и прочим похожим предметам, потому что все его ужимки и жесты выглядели совершенно неприличными и недопустимыми в респектабельном обществе, так что даже влюбленная в него мисс Какссон покрылась пятнами стыда.
— Согласна ли Пенелопа Смит взять в мужья Стивена Фейберовского и подчиняться… — раздался голос викария.
— Да, — твердо ответила Пенелопа.
— Кольцо пожалуйста, — викарий принял из рук Батчелора футляр с кольцами и подал их новобрачным. Они обменялись кольцами и священник торжественно провозгласил: — С благословения Господа нашего пусть это кольцо станет для Пенелопы Смит и Стивена Фейберовского символом вашей любви…
После церемонии поляк с Пенелопой торжественно спустились со ступеней алтаря и в сопровождении гостей направились в ризницу подписывать брачное свидетельство. В тот же миг Гримбл оказался рядом с невестой и заговорил, захлебываясь словами:
— Послушайте меня, Пенни. Вы слышали, что сказал вам ваш отец? Ваш муж все равно скоро умрет. Но я не хотел бы, чтобы мне досталась вдова с детьми, прижитыми от мужа-инородца. Поэтому я умоляю вас внять моим советам опытного врача. Во-первых, обязательно нужно спать в разных комнатах. Во-вторых, если нельзя вовсе избежать сношений с мужем, совершайте их реже и без всякого чувства. В качестве средств, уменьшающих половую похоть, советую вам давать своему мужу препараты йода, такие как йодистый калий и йодистый натрий, а также камфору.
— Доктор Гримбл, немедленно перестаньте! — зашипела на него Какссон. — Миссис Фейберовская никогда не будет вашей женой!
Но Гримбл не мог остановится и продолжал говорить, не взирая на неприкрытое отвращение, отражавшееся на лице Пенелопы:
— Я, конечно, не поклонник мальтузианства, но вы должны непременно пользоваться всеми доступными средствами, которые могут предохранить вас от беременности. Некоторые вводят, просовывая как можно дальше к самому рыльцу матки, маленькие губки, но они бесполезны и даже опасны, поскольку могут сдвинуться и причинить повреждения. Лучше всего пользоваться продающимися в аптеках так называемыми пессариями или влагалищными супозиторями в виде свечек и шариков, состоящих из масла какао и сернокислого хинина. Вследствие теплоты тела пессарии растворяются, а хинин убивает семенные тельца. Стоит также приобрести pessarium occlusivum, закрытый пессарий, предложенный доктором Менсингой из Фреденборга. Он представляет собой кольцо, на которое натянута тонкая непроницаемая каучуковая перепонка. Этот пессарий вам нужно будет ввести так, чтобы его перепонка закрывала отверстие рыльца матки во время совокупления. Кроме того, существуют кондомы…
— И существует еще вот это, — поляк сунул под нос Гримблу обтянутый белой лайкой кулак. — Он предохранит вас от излишней болтливости и глупых надежд. Я намереваюсь прожить еще не меньше полувека.
— Если Проджер не наврал, быть может вы не доживете даже до вечера! — злорадно объявил Гримбл.
Торжественный завтрак, устроенный после церкви в том же ресторане Пагани на Грейт-Портланд-стрит, где доктор Смит собирался устроить празднество два года назад, прошел на удивление тихо и благопристойно. Батчелор позаботился рассадить гостей таким образом, чтобы не допустить никаких свар, рядом с Гримблом была посажена Какссон, а миссис Эстер Смит Батчелор тайком поручил удерживать доктора Смита от каких-либо инсинуаций.
После ресторана новобрачные распрощались с гостями и направились к себе домой. Розмари поехала с ними, а Батчелор, следуя поручению Фаберовского, остался проследить за Проджером, чтобы выяснить, стояло ли что-нибудь за словами Гримбла.
На Эбби-роуд близ баптистской часовни они заметили странный пароконный фургон, очень похожий на тот, что перевозит мебель. Но никто из соседей, насколько было известно Фаберовскому, ни переезжать, ни покупать новую мебель не собирался. Когда коляска остановилась у калитки, поляк помог спуститься невесте и Розмари и первый прошел за ограду. Все произошло, когда он находился на полпути между калиткой и домом. Откуда-то сзади — видимо, прятались по сторонам дорожки за кустами — на него набросилось сразу четверо человек. Еще двое схватили обеих женщин. Нападавшие были вооружены тяжелыми, залитыми свинцом дубинками, так что первый же удар, пришедшийся по голове, лишил поляка возможности сопротивляться. За первым последовал еще один удар, с хрустом переломивший ему кость предплечья левой руки. Пенелопа истошно завизжала, пытаясь вырваться, но громила крепко держал ее. Розмари и вовсе лишилась чувств, так что помощи от нее не было никакой.
Фаберовский упал на песчаную дорожку и его тут же стали избивать ногами, пока он вовсе не перестал стонать и шевелиться. Потом Пенелопу и Розмари швырнули на кусты и громилы выскочили за калитку, где их уже поджидал подъехавший от баптистской часовни мебельный фургон.
17 октября, пятница
В пятницу вечером, спустя неделю после встречи с Курашкиным, Артемий Иванович был вышвырнут из погребка рукой свирепого кабатчика. Запас очков кончился, да и те последние дни нехотя принимали к оплате. За всю свою долгую жизнь в Одессе кабатчик никогда не видел такого. Бывали английские матросы, которые пропивали у него контрабандный табак и портвейн, были французы, который заплатили за выпивку каким-то образом вывезенной из Марселя портовой шлюхой. Однажды трое русских матросов с парохода Добровольного флота предложили ему огромную рыжую обезьяну с острова Борнео. Но чтобы не целую неделю выпивоха платил исключительно очками — такого еще не было. Кабатчик даже на всякий случай заявил в полицию, но те подтвердили законность обладания Артемием Ивановичем имеющимися у него очками.
Оказавшись на улице, Владимиров долго стоял перед погребком, пытаясь вспомнить, кто он такой и как здесь очутился. Место было не слишком фешенебельное — кругом лишь грязные лавчонки, харчевни и неказистые дома, а улицы забиты босяками и пьяной матросней. На расспросы о том, где же он находится и как пройти в Бобыльское, прохожие либо вовсе не отвечали, либо откровенно издевались, говоря, что он стоит в Одессе на улице Карантинной против Лонжероновского спуска. Несмотря на все потуги, сам Артемий Иванович сумел вспомнить только, что все дни он проводил в том самом погребке, откуда его так беспардонно выкинули, но где он проводил ночи, так и осталось для него загадкой. Память удержала также какую-то смутную картину подвала, где ночевали на нарах, да видение некой босяцкой обжорки с обитыми цинком столами, на которых стояли фаянсовые миски с борщом, переперченным до безумия, и с макаронами в бараньем сале по 3 копейки. Удрученный своим беспамятством Владимиров побрел прочь и шел так, пока не вышел на красивую площадь с памятником какому-то мужику в тоге на постаменте и видом на море с длинной цепью парусных шхун вдоль набережной внизу. Здесь он присел на скамейку вблизи голой акации и в поисках ответа стал изучать содержимое своих карманов, надеясь, что хоть что-нибудь ему что-то напомнит.
