— Вздор, вздор, — загорячился Артемий Иванович. — Это вы, наверное, Корана не поняли как следует… Давай сюда Коран, я тебе покажу место, где можно пить…
Артемий Иванович протянул руку к татарину, но тот, на вставая с корточек, попятился:
— Которы человек пьяны, тот ходит, шатайся, апельсинов давит…
— Вот ты, значит, ничего и не понимаешь… — покровительственно заявил Владимиров. — «Шатается, шатается». Разве я сам шатаюсь? Это водка меня шатает. Я тут ни при чем.
— Сё равно. Идот, упадот — кричит, как осел, собакам пугает, рази можно?
— А ежели весело, так почему же не упасть?
— Которы падат себе дома — так, канэшна, дествительна, ничего; а которы пьяный падат, апелсин давит, так хозяин даже обижается, да?
— Послушай, татарин, татарин! Так наплевать же на хозяина? Понимаешь? Лишь бы мне было весело, а тебе, если не нравится, — тоже пей.
— Ему, который што — пьяный, упал посреди улиса, лежать в апелсин, спит, как мортвый, а ему обокрасть можно, да?
— Чушь это. Слышишь, татарин?! Бредятина! Если человек уже сваливши, — его уже нельзя обокрасть!
— Что такой — нелзя? Он гаворит — нелзя. Почему, которы падлец, вор, так он возьмет да обокрал, да?
— Да как же его обокрадут, чурбан ты татарский, ежели, когда он сваливши — так уже, значит, все пропито.
— Сё равно. Началство, которы где человек служит да скажет ему: «Почему, пьяный рожа, пришел? Пошел вон!»
Артемий Иванович скорчил презрительную мину.
— Мальчик, вот ты, мокрый, — позвал он. — Поди сюда. Да не бойся, я тебя не укушу. Как тебя зовут?
— Аркаша, — застенчиво ответил мальчишка, скромно выйдя на шаг из толпы сверстников.
— Твой папаша кем работает?
— Он лавку держит. «Галантерейные товары от Тимофея Аверченко».
— Спроси у него: можно ли пить при начальстве. И он тебе скажет, что можно и даже нужно. Потому как начальство тебя должно уважать. А ежели оно не уважает, то и трезвому скажет: «Почему, трезвая рожа, пришел. Пошел вон!» А коли уважает, то и за пьяным поухаживает. Купание, пикники, женщины. А то еще перстень наградной поднесет или часы.
— Нилзя пить, — упрямо сказал татарин, хотя аргументы, приведенные Владимировым, убедили даже девятилетнего Аркашу.
— Да почему? — воскликнул Артемий Иванович. — Господи Боже ты мой, ну почему?!
— Ему… — промямлил татарин, тщетно подыскивая ответ, и вдруг скуластое лицо его просветлело. — Канэшна — диствителна разумейся — водка очин горкий.
— Ничего это не разумеется. Правда, Аркаша? Ты, татарин, сладкую пей, ежели горькая не лезет.
— Скажи, пажалста, гасподын, — не сдавался татарин. — Почему мине пить, если не хочется, да?
— Как так не хочется? — изумился Владимиров подобной дикости. — Как так может не хотеться? А ты знаешь, как русский человек через «не хочу» пьет? Сначала действительно трудно, а потом разопьешься — и ничего.
— Ты мени, гаспадын, скажи па совести, как лучше здоровье — человек, которы пьет или которы не пьет — да?
Артемий Иванович посмотрел на татарина с его здоровым румянцем на щеках и прислушался к своему организму. Внутренний тошнотный голос подсказывал Владимирову, что татарин был прав.
— Но только… что ж делать? — развел Артемий Иванович руками. — Тут уж ничего не поделаешь… Вот так всегда, Аркаша… Не найти правды русскому человеку.
Владимиров полез в карман, достал портсигар и с наслаждением закурил сигаретку. Омерзительные ощущения у него в животе постепенно отступали, и жизнь кругом с каждой затяжкой начинала казаться Артемию Ивановичу все лучше и лучше. И тут он вспомнил, ради чего он проделал опасный морской путь ночью по неспокойному морю и с какой целью приехал из Одессы в Севастополь.
— Послушай, татарин, — опять обратился он к торговцу апельсинами, который уже стал успокаиваться, считая, что победой в споре с русским завоевал право тихо сидеть со своими апельсинами, не подвергаясь более никакому разорению. — Мне мое начальство велело тут у вас лодку купить подводную. Есть там у них, говорит, ненужные, ты, говорит, туда в воскресенье приезжай, когда никого не будет, и какому-то ихнему севастопольскому начальнику на лапу дай. Но вот кому — позабыл. Вот, Аркаша, до чего пьянство доводит.
— Тебе Рыло надо дать, да? — сказал татарин. — Канэшна, разумейся, надо дать Рыло.
— Ах ты, подлец! — взорвался Артемий Иванович. — Это за что же мне в рыло? Мало того, что из-за вас, татаринов, водку не пей, так еще и в рыло?! Я тебе сам сейчас в рыло!
Он подбежал к татарину, вырвал у него корзину и бросил в сторону мальчишек. Те похватали апельсины и разбежались, понимая, что больше им уже ничего не достанется, а дело, скорее всего, кончится на этот раз полицией. И только маленький мокрый Аркаша продолжал стоять на пристани и, стеснительно глядя на бушующего Владимирова, бормотал:
— Дядечка, не надо его бить, Рылло — это не ваша рожа, это другой такой дядечка, его у нас все знают. Он что хочешь вам продаст.
— Что? — переспросил Артемий Иванович.
— Дядечка Рылло живет вон там, в углу Южной бухты на складе. Папа о прошлом годе у него за сто пятьдесят рублев огромные часы купил. У них на маятнике качалась моя сестренка. А до того папа купил чудовищный умывальник — с яхты «Ливадия», красного дерева с мраморной доской. Потом мама его с трудом кому-то втюхала и еще пять рублей сверху приплатила. И сказала, что в следующий раз этого Рылло убьет.
— Еще не убила?
— Нэт! — вдруг вмешался татарин. — Он гаворит — убил. Вчера Рыло которы мою корзинам забрал, обратно не дает, гаворит — его корзина. Канэшна, разумейся падлец, какой военный карзина! Не военный, я корзинам сам плету! А он гаворит, што в моих карзинам снаряды к пушкам подносили, когда он молодой человек был? Ты тоже мой апелсин давил, плати, да?
— На, на, подавись. — Артемий Иванович отсчитал медяков на пару рублей и сунул их татарину. — И как мне, Аркаша, до этого Рылла добраться?
— Туда лучше всего ялик нанять.
— Это правильно. Эй, татарин, подай-ка нам с Аркашей пяток апельсинов. Почем они у тебя? По десять рублей? Ничего себе! Вот ведь жиды проклятые! Ну да ладно, держи.
Он забрал апельсины и они с мальчишкой сели на краю причала, свесив ноги. Артемий Иванович заметил, что Аркаша дрожит в мокрой одежде от холода и по отечески набросил ему на плечи свой пиджак.
— Ты кем хочешь стать? — спросил он у своего маленького приятеля.
— Я хочу как вы, — робко ответил мальчик, стараясь не обидеть привязавшегося к нему дядю.
— А ты знаешь, кто я? — спросил Артемий Иванович. — Я писатель.
— Вы, наверное, Толстой?
Владимиров едва не подавился апельсином. К подобным провокациям он всегда был очень уязвим.
— Как ты угадал? Ведь я приехал инкогнито, без бороды.
— Я вас узнал. Мне папа рассказывал, что во время войны, когда он был совсем маленьким, он вас часто встречал, вы тогда тоже все время напивались, когда к моей бабке в гости приходили. Папа говорит, что вы нашей семье до сих пор сто рублев должны, которые моему деду проиграли.
— Я вижу, что тебя, Аркаша, тоже точит изнутри глист писательства. Становись писателем, не пожалеешь.
— А что вы, Лев Николаевич, сейчас пишете?
— Сказки я пишу нравоучительные для юношества. Хочешь, я тебе одну прочитаю?
Аркаша не был уверен, что ему хочется слушать нравоучительную сказку, однако благоговение, которое внушал ему граф Толстой, и врожденная застенчивость помешали ему отказаться от слушания.
— Сказка называется «Волшебная клизма», — начал граф Толстой. — Очень нравоучительная. Про маленького мальчика, который любил ставить клистиры всем своим домашним. Животным.
Тут Артемия Ивановича застопорило. Название сказки он придумывал в Якутске долгими ночами, но дальше варианта «Волшебная клизма Аладдина» дело не пошло. Не пошло оно и сейчас.
— В общем, э-э-э… — граф Толстой замолчал. — В общем, как книжка выйдет, я тебе ее пришлю. С дарственной надписью и своим гравированным портретом на первой странице. А где тут к Рылле возят?
— Да вот же ялики стоят. У любого спросите, вам скажут, — обрадовался Аркаша, что сказку можно не слушать. — А я непременно писателем стану.
— Главное — учись хорошо да папашу слушай, — сказал Артемий Иванович, погладил мальчика по влажным еще после купания волосам, отнял свой пиджак и направился к яличникам. — Да, скажи своему папаше, чтоб приезжал ко мне в Ясную Поляну за деньгами, — обернулся он к продолжавшему стоять на пристани Аркаше, прежде чем влезть в ялик. — Верну с процентами. Эй, яличник! Вези меня к Рылле. За пятак.
— Что ты, что ты! — замахал руками яличник на Артемия Ивановича. — Как можно к Рылле! Да мне ж потом у него ни в жизнь свой ялик не выцарапать будет. Я к нему возил самого коменданта полковника Древинга, так он мне ялик не отдавал. Похищен, говорит, сей ялик из морского ведомства в 1855 году. Если б комендант за полтинник не выкупил нас, плакал бы мой ялик. Я вас на Корабельную сторону перевезу, а там вы найдете. Там пешком недалеко.
