Когда подрос, к Кареву потянулся, гусару пустоцветному. Я подумала, возраст такой, мужское общество потребовалось, а мужчины другого рядом нет. Муж умер, папенька мой тоже преставился.
А Карев влиял на него дурно. Сначала научил ворон стрелять, потом — девок портить и выпивать с утра до ночи. Это в шестнадцать-то лет! Мне начал дерзить, с кулаками как-то полез. Опомнилась я, да поздно, не совладать с ним. Слава Богу, пришел ему срок в полк отправляться. Поначалу обрадовалась, батюшка покойный всегда говорил: «Армия кого хошь человеком сделает, под общий знаменатель подровняет». Но если стержня в человеке нет, никакая армия его не изменит. Те же бабы, попойки, да еще карты добавились.
Поначалу долги мелкие были, потом проигрался сильно. Приехал, в ногах валялся, умолял заплатить. Я отказала, твердость попыталась проявить. Сам проиграл, сам и выкручивайся. Но Вася подход ко мне знал: «Раз так, маменька, мне ничего не остается, как пустить пулю в лоб! Всю жизнь себе не простите, что из-за каких-то бумажек сына потеряли!» Расплатилась я, а лучше бы он застрелился!
На обед Митя шел как на Голгофу. Как смотреть в глаза Елизавете Северской? Он обязан был ее спасти, но проявил малодушие. Может, перед законом и не преступник, но перед людьми и прежде всего перед собственной совестью Митя чувствовал себя подлецом и негодяем. Юноша украдкой бросил взгляд на Машеньку и сразу встретился с ней глазами. Она тепло улыбнулась, и Митя не смог не ответить. Маша приложила палец к губам и поцеловала, он тоже. Жаль, не судьба им соединиться!
Вера Алексеевна искоса наблюдала за парочкой. Узнав от Киросирова, что, опасаясь неминуемого разоблачения, Митя пытался повеситься, Растоцкая строго повелела дочери убираться из Носовки домой. «В одних каторжников влюбляешься! В Сибирь хочешь переехать?» Но обнаглевшая дочь заявила, что Митя давно ей нравится, а она ему. Знакомство с Тучиным окончательно раскрыло ей глаза: подобные женихи все как один мерзавцы, негодяи и развратники.
А Митя — влюбленный рыцарь! С ним она согласна и в Сибирь, и куда угодно.
Выслушав сей страстный монолог, Вера Алексеевна ехидно посоветовала дочке выходить за Тучина. Тоже будущий каторжник, зато хоть богатый. Тут взбеленился всегда кроткий Андрей Петрович. Топнул ногой и заявил, забрызгав супругу слюной: «Через мой труп!» Бунт в благородном семействе привел Растоцкую в полное оцепенение. Даже старую Северскую она слушала вполуха. И воспряла духом, случайно подметив, что и Тоннер поглядывает на Машеньку. Решающий бой еще впереди! Подскажу Илье Андреевичу, что никакой он не доктор, а самый настоящий рыцарь, на колено пусть станет, стишки прочтет, а дальше уж я сама…
— Началась война, — продолжала Северская. — От Васеньки долго не приходило известий. Какой бы ни был, а сын, материнское сердце болело. Муж Машенькин, Карев, тоже отправился в армию, сестра ко мне переехала. Вместе мы часто ездили в Н-ский монастырь, к Ольге, она к тому времени настоятельницей там стала. Звалась, конечно, не Ольгой, матушкой Агафьей, а все одно любимая сестра. Вместе помолимся, бывало, — и сразу полегчает.
Внезапно приехал Пантелей, в те времена камердинер Александра Северского, моего пасынка.
Сидевший за столом купец привстал и поклонился. Он был весь перебинтован, так что узнать его можно было лишь по бороде.
— Мы с пасынком и после смерти мужа отношения поддерживали. Переписывались, они с Катей как-то у нас гостили, Вася в Носовку не раз ездил. Александр сводному брату и с карточными долгами помогал, хотя не одобрял такого безрассудства.
Так вот, приехал Пантелей, привез Катю. Князь Александр не решился дочку при французах оставлять: почти барышня, да и красавица редкая: высокая, пухлая, лицом на мать похожа.
Угаров внимательно следил за Елизаветой Северской. В подвале, под действием сонного зелья, та отрицала, что когда-то звалась Катей. Но как совпадает описание: высокая, лицом напоминает Ольгу Юсуфову. А пухлость с годами могла и пройти. Но ни один мускул на лице Елизаветы не дрогнул. Она внимательно слушала свекровь, изредка переглядываясь с Веригиным.
— Зажили втроем очень дружно. Общее горе сплачивает, каждая ждала с войны своего мужчину: Катя — отца, Маша — мужа, я — сына.
Первым привезли Карева. Без ног, контуженного в голову… Сестра, позабыв обиды, самоотверженно за ним ухаживала, а тот плакал целыми днями и просил прощения. Слава Богу, не долго мучился.
Только похоронили, вырвался на побывку Василий. Показалось мне, что война его изменила. Сражался геройски, за Бородино орденом был пожалован. Тоже извинялся за прежние грехи.
Одна Катя в неведении оставалась, очень переживала за отца, знала, что тот партизанит.
На следующее утро после Васечкиного приезда собрались мы с Машей в монастырь, сестре радостную новость сообщить и Господа поблагодарить. Васька крепко с приезду выпил, решили дать ему отоспаться, а Катя рано никогда и не вставала. Вернулись только на следующий день, вечером разыгралось ненастье, возвращаться побоялись.
Отпуск был недолгий, вскоре Вася уехал, а Катя заболела! Жаловалась на слабость, головокружение. Старичок-доктор, осмотрев, заверил, что страшного ничего не находит: жара нет, лихорадки тоже, а хандра у девиц — обычное явление. С замужеством проходит. Но ей становилось все хуже. Катя все время в постели проводила, ей и еду туда подавали. Когда не ест — спит или плачет навзрыд. Стала раздражительной, начала дерзить, чего раньше за ней не водилось
Ближе к лету заметила, что девка-то располнела, и грудь у нее налилась! Служанка доложила, что по утрам Катю часто мутит.
Разговор долго не получался. Я и так и сяк, а она, стиснув зубы, молчит или с пеной у рта уверяет, что все в порядке! Мол, полнота ей к лицу, а тошнит от прокисшего молока.
Никак только понять не могла, с кем Катя согрешила? Из дома не выходила, все слуги мужского полу у нас как один пожилые, для таких забав негодные.
А когда поняла, сама чуть не умерла от ужаса!
Оказалось, что в тот день, когда мы с Машей укатили в монастырь, Васька, как проснулся, сразу опохмелился и начал развлекаться по-своему: голым бегал вокруг дома, палил из ружья, потом принялся колотить слуг. Они все и разбежались. В доме остались одна Катя да пьяный Никодим, его армейский денщик-собутыльник.
Все за столом дружно уставились на Митю.
— Да, — подтвердила Анна Михайловна, — Васька спьяну изнасиловал племянницу. Митя — их сын.
— Ох! — Растоцкая упала в обморок. Ее успели подхватить. Запричитавший муж принялся обмахивать супругу веером, а Тоннер сунул ей под нос предусмотрительно заготовленный нашатырь.
— Дальше рассказывать? — сухо поинтересовалась Северская. — Или в обмороке пока полежите?
— Рассказывай, Анна Михайловна, — отозвалась Варвара Петровна Кусманская. — Всем очень интересно.
— Любопытной Варваре нос оторвали, — напомнила Анна Михайловна. — Ладно. Начала, так закончу. Желая сохранить все в тайне, решила я отвезти Катю в Н-ский монастырь, якобы на лечение. Ухаживать за ней приставила Машу, и не без умысла. Та перед поездкой навестила подруг и каждой по секрету шепнула, что беременна. Мол, перед смертью мужа Бог услышал ее молитвы и сотворил чудо. Хотели мы Катину честь сохранить, выдать ребеночка за Машиного. Всем было бы хорошо! Сестре — дитятко долгожданное, Катюше — спасение от позора!
Беременность протекала тяжело. Бедная девочка часто теряла сознание, постоянно плакала, билась в истериках. Когда пришла весть о гибели ее отца, я не решилась сообщить, Катя и так была не в себе. Благодаря положению настоятельницы Ольге удавалось все держать в тайне. Секрет знали только двое сестер из монастырской лечебницы, где находились Маша с Катей.
После родов у несчастной девочки началась горячка. Маша занималась младенцем, сестры отлучились к другим больным. Катя открыла окно и сиганула вниз.
На глаза Анны Михайловны навернулись слезы. Она перекрестилась, утерлась платочком и продолжила рассказ:
— Тогда я и приняла решение переехать в Носовку. Там нас никто не знал, и тайну сохранить было легче. Поместье по наследству переходило к Василию, а должно бы перейти к Мите, Катиному сыну. Здесь и решили его воспитывать. Машу объявили матерью, а Катю перевезли сюда в гробу и похоронили.
Вася писал мне письма, но я не отвечала. В душе я его прокляла и видеть больше не желала. Допился сынок до чертей, с ружьем бегал по улицам и палил в прохожих, хорошо, что никого не убил. Поместили его в гарнизонную тюрьму. Я узнала об этом из письма Никодима. Грозила Ваське и долговая тюрьма: он проиграл столько, что пришлось продать Раздольное. Чего уши развесили? — прикрикнула Северская на слуг. Те перестали прислуживать и замерли, боясь пропустить хотя бы слово. — Ишь, распустились! Кабан готов?
