– И меня тоже, – сказала она.
– Но потом его жена Анна умирает. Она была его единственной любовью. Она и его сын были для него всем. И он начинает сдавать. Он ложится в больницу по поводу старых ран, оставленных ему пулями Сермака. А также по поводу язвы, которая появилась у него после того, как он был ранен.
– У него еще было больное сердце, – произнесла Антуанетта. – И он был убежден, что у него рак желудка. Только я бы не хотела, чтобы вы рассказывали об этом.
– Рак желудка. Ну да, конечно. Бьюсь об заклад вы понятия не имеете, почему он подозревал, что у него рак желудка.
– Разумеется, я знаю, – опровергла она мои слова. – Убийца, который застрелил мэра Сермака, был уверен, что у него рак желудка.
– Правильно. Джо Зангара. Убийца-одиночка из Сицилии, готовый на все, который сделал вид, что стрелял в федерала, чтобы ваш муж мог покончить с мэром Сермаком не... Я так и слышу, как Фрэнк говорит: «...не поднимая шума».
– Мой муж был чудесным человеком.
– Прежде, – сказал я, – он был чудесным человеком – прежде. Но Фрэнк стал сдавать, не так ли? Убитый горем после смерти своей жены, он стал совершать долгие одинокие прогулки. Он даже стал немного пить – а это было совсем на него не похоже, совсем не в его духе. Память стала изменять ему. И тут появились вы.
– Серьезно? Каким же образом?
– Брак по расчету. Деловое соглашение. Вы занимались собачьими бегами в Майами, вы помогали управляться в Спортивном парке. Это вы были человеком Фрэнка, который следил за О'Харой. У Фрэнка был сын, которого он очень любил и которому нужна была мать – сильная личность, которая будет блюсти интересы мальчика, Джозефа, когда его самого – Нитти – не станет. Женщина из преступного мира, вроде вас – это было как раз то, что нужно. И вполне возможно, что это был способ заставить вас молчать о том, что вы знали, как Фрэнк подставил Капоне. Черт возьми, да может, вы просто шантажировали его, чтобы он на вас женился!
Она вздохнула и пошла вперед. Быстро. Я шел рядом с ней.
– А знаете, что я думаю, миссис Нитти?
– Что же вы думаете?
– Я думаю, что вы – вдова с большим стажем. Ведь получается, что вы были черной вдовой много лет.
Антуанетта остановилась на дорожке рядом с рельсами и ударила меня. Сильно. Это была сильная, тонкая, жалящая пощечина.
– Что вы знаете? – произнесла она. В ее грудном голосе слышалась горечь, но было и еще кое-что. Боль.
Моя щека горела, но я продолжал говорить, как Эстелл Карей в последние минуты ее жизни.
– Вы хотите, чтобы я поверил, что вы не следили франком по поручению Рикка? Что это не вы отправили его сегодня на верную смерть, сообщив о его ежедневных прогулках?
– Мне плевать на то, чему вы верите!
Она замедлила шаг. Потом остановилась и повернулась ко мне.
– Я любила Фрэнка, – сказала она. – Я любила его много лет. И он полюбил меня. Он боготворил свою Анну, но любил он меня.
– Вот дьявол! – воскликнул я, остановившись на дорожке. – Я верю вам.
Она медленно покачала головой, погрозив мне пальцем.
– Возможно, кое-что... кое-что из того, что вы сейчас сказали – правда... но знайте одно: я никогда не была осведомительницей Рикка. Я никогда не предавала Фрэнка. Я не шантажировала его, чтобы он на мне женился. Я не черная вдова! Не черная вдова!
Она села на склон рядом с дорогой.
– Я просто вдова! Еще одна вдова! Я сел рядом с ней.
– Извините, – проговорил я.
Все еще шел мелкий дождь. Все еще моросило.
Она тяжело дышала.
– Понимаю. Вы что-то чувствовали по отношению к моему мужу. Поэтому вы и рассердились.
– Думаю, так и есть.
Теперь в ее глазах появилась боль.
– Так тяжело осознавать, что он ушел таким образом. Умер от своей собственной руки.
– Мой отец покончил с собой, – произнес я.
Антуанетта взглянула на меня.
– Он тоже выстрелил себе в голову, – сказал я, глядя на нее. – С этим можно научиться жить, но забыть это невозможно.
– Возможно, сегодня вы потеряли своего второго отца.
– Это чересчур сильно сказано. Но мне очень жаль, что этот старый негодник умер.
Посмотрев на нее в следующий раз, я увидел, что она плачет. Железная леди плакала.
Я обнял ее за плечи, и она плакала у меня на груди
Когда я подвел ее к двери, мальчик как раз возвращался домой.
Я предполагал, что Фрэнк не сможет выполнить своего последнего обещания, которое он мне дал. Ведь я говорил с ним в четверг ночью, а в пятницу днем он уже был мертв.
Но в субботу утром бледный, трясущийся Барни Росс, для разнообразия одетый в гражданское – коричневый пиджак, серые брюки и небрежно повязанный галстук, видневшиеся из-под помятого серого плаща, – около одиннадцати часов явился ко мне в контору. Войдя, он хлопнул дверью.
Я стоял возле стола Глэдис и передавал ей мои заметки, касающиеся одного отчета по страхованию.
– Нам надо поговорить, – сказал Барни. Он весь взмок. Хоть уже и чувствовалось начало весны, но никто еще не начал потеть от жары. Кроме Барни.
Похоже, Глэдис оторопела при виде такого раскисшего, сердитого Барни Росса – она никогда не видела его таким. И ей потребовалось некоторое время, чтобы принять свой обычный неприступный вид.
– Оставьте этот отчет, – велел я ей. – Вы свободны и можете идти домой. – По субботам мы работали лишь до полудня.
– Конечно, мистер Геллер, – произнесла она, поднимаясь и собирая свои вещи. – До понедельника. – И еще раз удивленно взглянув на нас, она пошла к двери.
– Заходи в мой кабинет, – жестом приглашая его, сказал я и улыбнулся.
Его рука, плетью висевшая сбоку, дрожала. Другой рукой он опирался на деревянную трость, которая ходуном ходила под его трясущейся рукой – как кокосовая пальма в штормовую погоду.
– Это твоих рук дело, Нат?
– Заходи в мой кабинет. Садись. Отдохни.
Он быстро-быстро, насколько позволяла его трость, прошел мимо меня и сел. Я подошел к письменному столу. Барни тер ладони о свои ноги. Он не смотрел на меня.
– Это ты мне подстроил, Нат?
– О чем ты, Барни?
Теперь он постарался взглянуть на меня, но ему это было непросто: он не мог сосредоточить своего взгляда на чем-то определенном.
– Мне ничего не продают. Мне нужно мое лекарство, Нат.
– Ты хочешь сказать, тебе нужна доза?
– От головной боли и от болей в ушах. У меня бывают рецидивы малярии. Черт, если уж ты не понимаешь, в чем дело, то кто еще поймет меня!
– Сходи к врачу.
– Я... я первые три недели все время ходил по врачам, Нат. И они делали мне инъекцию, но лишь одну каждый врач. Мне пришлось идти к уличным торговцам.
– И вдруг ты обнаружил, что этот источник внезапно иссяк.
– Это твоих рук дело, не так ли? Зачем ты это сделал?
– Почему ты считаешь, что это я? Его вспотевшее лицо исказилось.
– Ты же накоротке с ребятами из Компании. Ты запросто ходил к самому Нитти. И поэтому тебе ничего не стоило сделать так, чтобы мой источник в этом городе высох.
Приятель, ты что, газет не читал? Нитти умер.
– Плевать. Это твоих рук дело. Почему? Ты разве не друг мне?
– Я так не считаю. Я не имею дела с отбросами.
Барни прикрыл лицо рукой: его ужасно трясло. – Ты не можешь меня остановить. Завтра я вновь отправляюсь в путь. Я буду ездить по военным заводам. Да я в любом городе найду то, что мне нужно. Мне всего лишь придется каждый раз обращаться к новому врачу, и я получу от него все, что хочу. Они же знают, кто я такой; они будут доверять мне. Они знают, что я путешествую по поручению морского ведомства... им и в голову не придет, что мне нужно что-то, кроме инъекции морфия против приступа малярии.
– Конечно, – сказал я. – Это сработает. А когда ты обойдешь всех врачей, ты вновь сможешь обратиться к уличным торговцам. Но не здесь. Не в Чикаго.
– Нат... Я ведь живу здесь.
– Да, ты жил здесь. Может, тебе с твоей красавицей-женой лучше перебраться в Голливуд? Там ты сможешь продолжать в том же духе. И я не смогу ничего сделать.
– Нат! Что ты со мной делаешь?
– Что ты сам с собой делаешь?
– Я смогу бросить.
– Отличная мысль. Брось. Попроси помощи. Разделайся с этим!
Барни скривил лицо; пот все еще заливал его брови.
– А ты знаешь, что из этого раздуют газеты? Посмотри, на кого стал похож д'Анджело! А ведь этот несчастный всего лишь написал несколько любовных писем, и его уничтожили газетчики!
Я пожал плечами.
– Я говорил с ним пару дней назад. С ним сейчас все в порядке. Ему уже примеряли протез. И он где-то будет работать, прежде чем ты об этом узнаешь. Д'Анджело понимает, что нам надо оставить позади все, что мы пережили. И ты, Барни, тоже должен забыть Остров.
Он уже почти плакал.
– Как я смогу смотреть людям в глаза? Как я скажу об этом Кати? Что скажет мама... а мои братья, друзья? Что... что подумает рабби Штейн? Барни Росс, парень из гетто, ставший чемпионом, человек, которого они называли героем войны, идол многочисленным поклонников, стал больным, отвратительным наркоманом! Это так стыдно, Нат! Так стыдно...
