Я качаю головой.
— Невероятно. Не прекратится ли этот процесс и не станут ли пастбища снова пригодными, если фермеры выроют трупы животных и надлежащим образом избавятся от них.
— Это непросто. Микробы сибирской язвы самые живучие из всех, что я изучал. Они могут сохранять живучесть в земле десятилетиями. Поскольку они слишком малы, не видны невооруженным глазом и их распространили черви, от них не избавишься эксгумацией трупов животных. Их миллиарды в одном комке земли.
Жюль говорит Пастеру:
— Действия этого Перуна становятся все более и более странными. Какие опыты он может производить с микробами чумы, холеры и сибирской язвы? На какие дурные дела вы намекаете?
Жюль смотрит на меня, и я не задумываясь отвечаю на вопрос:
— Я подозреваю, что Перун убивал женщин, делая им инъекцию с микробами страшных болезней или заражая каким-то иным способом.
— Что? — Пастер ударяет рукой по столу. — Ученый обратил науку в орудие убийства? Господи, до чего я дожил! Зачем он делает это?
— Я думаю, он безумец. Это возбуждает его, как кого-то быстрая верховая езда или охота на львов и тигров.
— В чем состоит участие доктора Дюбуа в этом безумстве?
— У нас больше вопросов, чем ответов. Может быть, ему отводилась роль всего лишь поставщика образцов для экспериментов. Или Дюбуа сам был замешан во всех этих делах. Я склоняюсь к последнему.
— Допускаете ли вы, что Дюбуа был убийцей, которого вы ищете? — спрашивает Рот.
— Едва ли. — Я глубоко вздыхаю. — Я видела убийцу, которым, по нашему мнению, является Перун. Видела с некоторого расстояния. По своей манере поведения Дюбуа очень отличается от него: медлителен и, я бы сказала, более мягок. Нет, я уверена, Дюбуа не убийца.
Когда я заканчиваю, взгляд Пастера устремляется куда-то мимо меня, в сферы, недоступные для нас, простых смертных.
— Сначала лягушки и крысы, а сейчас черви. И птицы. Не следует забывать о птицах. — Пастер глубоко погружен в свои мысли.
— Лягушки, крысы, черви и птицы? — Я вскидываю брови. — Я не знаю ничего о лягушках и прочем, но знаю, что буквально у меня на глазах умерла женщина.
Мои слова выводят Пастера из задумчивости.
— Расскажите мне снова о ней. Все, что вы видели.
В мельчайших подробностях я описываю, что случилось в ту ночь до и после убийства на кладбище: как я встретилась с Дюбуа и что видела на следующий день в больнице. Великий ученый стучит карандашом по столу, устремив взгляд за пределы нашего восприятия. В комнате воцаряется полнейшая тишина. Я боюсь пошевелиться, боюсь развеять чары. Наконец он откидывается назад в кресле и делает медленный выдох.
— Есть одно обстоятельство, которое меня очень беспокоит.
— Что именно? — не могу не спросить я.
— Физическое состояние женщины, которой доктор Дюбуа делал вскрытие. Вы говорите, кровь у нее была густая и черная. Правильно?
— Да, насколько я помню.
— Почернели даже внутренности?
— Да.
— Доктор Дюбуа сказал вам, что это типичные признаки «черной лихорадки», да?
— Верно. А что?
— Почернение крови во внутренних органах может быть вызвано вторжением микробов сибирской язвы. Они могут расти и размножаться только при наличии кислорода. Кислород окрашивает кровь в яркий красный цвет; микробы сибирской язвы поглощают кислород, и кровь чернеет.
— Перун заражал женщин сибирской язвой? — Я не могу поверить в это.
— Нет. Сибирская язва — быстротекущее заболевание, но смерть от нее не наступает за несколько минут.
— Она могла заразиться раньше.
Пастер качает головой.
— Ухудшение состояния происходило слишком быстро, поэтому просто сибирской язвой это быть не может.
— Если не сибирская язва, то что?
Пастер не отвечает на мой вопрос и смотрит на Рота, который все еще стоит рядом с его креслом.
— Здесь какая-то несуразность. Вы не находите? То, что нам предоставили, не вяжется друг с другом.
— Да, вы правы.
— О чем вы? — Я больше не могу оставаться в неведении.
Пастер машет рукой.
— Об образцах, которые мы получали от Дюбуа. Вы говорите, что у женщины была темная кровь, и это характерно для лихорадки. Мне сказали, что лихорадка вызывает на мягких тканях некие черные пятна, которые исчезают вскоре после смерти. Образцы крови и тканей, предоставленные нам, были красными.
— А это значит, они не потеряли кислород, — уточняет Жюль.
— Да.
— Дюбуа давал вам ложные образцы, — констатирую я очевидное, и в комнате воцаряется тишина. Мысли вертятся у меня в голове, и я высказываю их вслух. — Речь идет не только о женщинах. В городе много больных, люди умирают. Дюбуа препятствовал изучению вспышки инфлюэнцы и тем самым способствовал гибели людей. Почему?
Пастер морщится:
— Мадемуазель, сотни тысяч людей умерли в Европе и Северной Америке от этой болезни, и это только случаи, учтенные в так называемом цивилизованном мире, где ведется такая статистика. Я считал «черную лихорадку» разновидностью менее опасной инфлюэнцы. Сейчас я начинаю сомневаться, относится ли она вообще к обычному заболеванию. Речь не идет о человеке, который ночью выслеживает женщин. Может быть, мы имеем дело с убийцей, посягающим на все человечество. Мне не ясно, отчего гибнут люди, и я должен добраться до истины.
— Что же делать?
— Нужно провести больше опытов. Все, о чем мы сейчас говорили, — всего лишь досужие рассуждения. Это необходимо доказать. Я должен иметь неопровержимые доказательства на основе лабораторных исследований. Мне требуются подлинные образцы. Мы обязаны начать переговоры с министром. — Пастер смотрит на Рота. — Он должен обеспечить предоставление мне подлинных образцов.
— Вы говорите о правительственном чиновнике? — спрашиваю я.
— Да.
— На это уйдет много времени. — Я выстреливала свои мысли, едва они успевали промелькнуть у меня в голове. — Я могу организовать вам поставку образцов в считанные часы.
— Как?
— Дядюшка одного из умерших от лихорадки — мой близкий друг. Я уверена, что смогу договориться с ним о выдаче тела без всяких проволочек.
Мы с Жюлем выходим из института, и он задает мне очевидный вопрос чуть ли не с ужасом в голосе:
— Не хочешь ли ты, чтобы Маллио выдал себя за дядю Дюбуа и передал нам его тело? Это смехотворно. Он никогда не согласится.
— Нет, я не собираюсь делать это.
— Слава Богу.
— Я выдам тебя за его дядю.
— Мы все опечалены кончиной доктора Дюбуа, — говорит медсестра. — Он служил примером для всех нас. Мы не знаем, что будем делать без него. Вы тоже врач?
Жюль бурчит что-то, что можно понять как отрицательный ответ, когда мы идем по больничному коридору. Он больше похож на мученика, вздернутого на дыбу в средневековой камере пыток, чем на убитого горем родственника. Как актер он бездарен. Единственное утешение — это то, что у медсестры нет оснований для подозрений. Никому не придет в голову претендовать на тело человека, умершего от «черной лихорадки», кроме как близкому родственнику.
Тело Дюбуа находится в покойницкой рядом с пандусом позади больницы. По дороге в больницу мы договорились о доставке тела на похоронном фургоне и послали телеграмму Пастеру с просьбой встретить нас у морга через час.
— Я так рада, что у него есть близкие родственники, — продолжает говорить медсестра через уксусную губку. — Мы все думали, что он сирота. Вы живете в Париже?
— Наездом, — односложно отвечает Жюль.
Мы выходим через черный ход на погрузочную площадку, бросив губки в урну у двери.
— Ваши лица кажутся знакомыми. Вы бывали здесь у доктора Дюбуа?
— Иногда. — Жюль бросает на меня тревожный взгляд.
— Тогда понятно.
Кучер слезает с сиденья похоронного фургона на погрузочную площадку. Пока медсестра и кучер подписывают документы, Жюль и я стоим поодаль и изображаем скорбящих родственников.
— Странно, — говорю я Жюлю. — После смерти ты уже не человек, а вещь. Теперь это не Дюбуа, а его тело.
— Потому что дух покинул бренные останки.
— Утешительная мысль. Все идет хорошо, тебе не кажется? — Только я успеваю сказать это, как к нам быстро подходит человек, которого я принимаю за врача.
— Добрый день. Я доктор Бруардель, директор департамента здравоохранения. Доктор Дюбуа был одним из моих помощников. — Он обменивается рукопожатиями с Жюлем, прищурившись и поправляя пенсне, чтобы лучше разглядеть его. — Мы не знакомы, мсье?
Жюль откашливается.
— Мне кажется, мы не имели удовольствия встречаться. — У него невинный вид — как у лисы, пойманной в курятнике.
Мне вдруг приходит в голову, что Бруардель мог состоять в том же правительственном комитете по здравоохранению, членами которого были Жюль и Пастер.
