— Да он с тремя такими, как я, справится! — ответил юноша и тут же поправился: — Справился бы. Я пытался ее спасти! Пытался объяснить ему: «Что толку в ее убийстве, если без векселя меня из Носовки вышвырнут?»
— Свои, значит, цели преследовали, — потер руки Киросиров.
— Тогда Никодим снял кусачки со стены и в подвал ринулся. «Щас, — сказал, — узнаем, где вексель». Я испугался и за ним. Говорю, сам побеседую. Елизавета Петровна спала. Никодим целый день поил княгиню зельем, есть не давал. Я потормошил, она очнулась, заулыбалась. «Митенька!» — говорит. Я спросил: «Вы вексель куда спрятали?», а она в ответ: «В бюро положила» — и снова заснула. Я ее и водой холодной поливал, и по щекам бил. Спит — и все. Я знал, что в бюро векселя нет, но Никодиму не сказал. И слово с него взял, что до утра, пока вексель не сыщу, он ее не убьет. Время пытался выиграть. А утро вечера мудренее…
— Зря, зря не донесли, — стал увещевать Киросиров. — Я бы с исправниками…
— Убить — минутное дело, — вступился генерал. — Сегодня Никодим только заподозрил засаду — сразу дом поджег.
— Я Никодиму слово дал, что никому ничего не расскажу…
— Такое слово позорит дворянина! — вскричал Мухин.
Митя замолчал. Сказать ему, собственно, было нечего. Сам загнал себя в патовую ситуацию.
— Юноша поступил разумно! — снова вступился генерал. — Если противник захватил заложника, идти на штурм бессмысленно, надо выиграть время, измотать неприятеля переговорами, а потом убедить сдаться. Я горжусь вами, Дмитрий.
— Давать слово низкому человеку позорно для дворянина, — заскрипел зубами Осип Петрович.
— Позорно для дворянина насиловать племянницу, жену убивать позорно… — стукнул кулаком Веригин.
Митя вновь встретился глазами с Машей. Она улыбалась и всячески подбадривала его мол, держись, я тебя люблю! Вера Алексеевна уже и не знала, радоваться выбору дочери или пойти да самой удавиться. Вроде Митя теперь самый что ни на есть князь Северский. Причем и по матери, и по отцу. Только абсолютно незаконнорожденный. Титул-то княжеский он рано или поздно получит — обе княгини, дай им, конечно, Бог здоровья, когда-нибудь помрут, а он единственный претендент по крови, Елизаветиному сыну титул не присвоят. Вот только гол как сокол! Ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок, внуки зато сиятельствами будут.
— Я хотел все тщательно обдумать…
— Как по-тихому богатство захапать? — съязвил Киросиров.
— Как спасти Елизавету Петровну и не замарать при этом честь Северских. Не хотелось, чтобы преступный план кузена стал известен. Векселя в бюро не оказалось, я на всякий случай проверил. А потом Денис предположил, что Елизавета Петровна на самом деле Катя Северская. Помните, поначалу я протестовал, говорил, что Анна Михайловна не пошла бы на преступление ради поместья. Но Михаил Ильич справедливо заметил, что ради денег, ради больших денег люди готовы на все. Ночью я долго думал и под утро понял: именно так все и было. Катю лишили имения, а она из монастыря сбежала и теперь мстить приехала. Сходство Елизаветы Петровны с портретом немыслимое!
Обе княгини хотели что-то сказать, но Митя жестом их остановил:
— Я понимал: честь Северских уже не спасти. Да и черт с ними, сами виноваты! Я-то не Северским себя считал! Каревым! Снова пошел к Никодиму. Входя в дом, достал прихваченный пистолет и с ходу направил на егеря: «Эта женщина имела полное право убить Василия Васильевича, — сказал я ему. — Анна Михайловна заточила Катю в монастырь и лишила наследства. Требую ее немедленно освободить!» Никодим удивился: «Какая Катя? Княгиню Елизаветой зовут!» Я пояснил. Никодиму ничего не оставалось, как раскрыть тайну моего рождения. Дорогой в имение он мне еще что-то говорил, убеждал, что княгиню надо поскорей убить — могут начаться поиски, и ему несдобровать, если ее найдут. Я не слушал, да и было мне все равно. Не помню, как выносили из дома князя и Настю, не помню, как дошел до развилки. А там увидел могилу матери и понял, как следует поступить. Пистолет Никодим у меня отобрал, пришлось бежать в дом. А теперь и не знаю, благодарить ли доктора, что меня из петли вытащил!
— Благодарить, благодарить! — вскочила с места Маша. — И я всю жизнь буду благодарить, и свечки ставить.
Подбежав, девушка бросилась Мите на шею. Он ее крепко обнял и при всех поцеловал.
— Какой моветон! — прошептала Кусманская.
Угаров встал и кашлянул, чтобы привлечь внимание:
— Какой вы непоседливый! — заметила Анна Михайловна.
— Я так и не понял, — спросил Денис, обращаясь к Елизавете, — вы Катя или не Катя?
— И бестолковый, — продолжила старая княгиня. — Катя выбросилась из окна и разбилась.
— Но вас-то, Анна Михайловна, при этом не было! — с укором сказал Денис.
Анна Михайловна повернулась к невестке и попыталась разглядеть:
— И впрямь похожа! — воскликнула она и перекрестилась. — Свят, свят, свят! Катенька, неужели, правда, ты?
— Я не Катя, — сказала в полной тишине княгиня Елизавета.
— Но вы похожи на Ольгу Юсуфову! — воскликнул Угаров. — И во Францию приплыли из России…
— Из Америки, — поправила княгиня. — А похожа — похожа потому, что сама из рода Юсуфовых.
— Вот те раз! — удивилась Кусманская.
— Я внучка князя Петра Юсуфова. Он бежал из России, когда Петра Третьего скинула с престола его жена, Екатерина. Поэтому Катей меня назвать никак не могли.
— Батюшки светы! — воскликнул Рухнов. — Игорь Борисович-то как обрадуется! Сколько лет искал дядю.
— Дед давно умер, еще до моего отъезда из Америки.
— Жаль.
— Отчего родословной не хвастались, Елизавета Петровна? — поинтересовался Мухин.
— Я в некотором роде позор семьи. Если бы не крайние обстоятельства, никогда бы и не призналась.
— Я весь внимание, — сообщил Осип Петрович.
— К данному расследованию моя история отношения не имеет, — твердо ответила Северская. — Предпочту оставить ее в тайне.
— Это дозвольте уж нам решать, имеет или нет, — грозно произнес Терлецкий. — Вопросы и к вам имеются, Елизавета Петровна. Так что слушаем.
Северская до боли прикусила губу. Молчала, обдумывая положение.
— День такой сегодня. Все исповедуются. Я все рассказала, и мне стало легче. И ты не бойся, — приободрила ее Анна Михайловна.
— Дед убежал из России с молодой женой и небольшой суммой денег. Начал с маленького ранчо, но к концу жизни имел свыше трех тысяч коров, не считая свиней, индюков и лошадей. Хоть по рождению он был князь, никакого труда не чурался. И детей, и внуков приучал к работе, чтоб неженками не росли. Я могу и коров подоить, и в хлеву убрать. Дед и про образование наше не забывал. Из Европы учителей нам выписывал. Поэтому не только английский с русским, но и французский знаю, и немецкий, и итальянский! Когда негоциями пришлось заняться, мне это здорово пригодилось.
В Америке дед с бабкой поменяли веру. Рядом жила община кальвинистов, к ним и подались. Сам дедушка к религии был равнодушен, зато мой отец проникся сильно.
Мои предки по материнской линии — гугеноты, покинувшие Старый Свет еще в конце семнадцатого века. Их община и в Америке живет по строгим правилам, большую часть времени посвящая молитвам и собраниям.
Атмосфера, царившая в доме деда, где нередко устраивали танцы, концерты и всяческие увеселения, моей матери претила, и они с отцом переехали в город. Папа, человек образованный, обучавшийся ораторскому искусству, стал проповедником. Меня и брата дед не отдал, поэтому родители навещали нас лишь на дни рождения и Рождество.
Дед умер, когда мне было шестнадцать. Хозяйство он завещал старшему сыну, моему дяде, но и остальных детей обеспечил до конца дней. Родители сразу нас забрали. Говорить по-русски нам с братом запретили, поскольку мать его не понимала. Веселиться и смеяться нельзя, из книг — только Библия.
Предстоящий брак с сыном хозяина местной лавки меня ужасал. Всем было известно, что мой будущий муж любит другую, но нашего мнения никто не спрашивал.
Известность отца как проповедника росла, из отдаленных мест приезжали верующие его послушать, начинающие миссионеры и проповедники потянулись к нему учиться и подолгу жили у нас дома. Один из них, молодой, красивый, с хорошими манерами, быстро меня увлек, не прилагая к тому никаких усилий. Мать недовольно поглядывала, но ничего не говорила. Я вдруг ожила, даже занятия в воскресной школе — рядом с возлюбленным — стали мне нравиться.
Но все хорошее быстро заканчивается. Пришла пора моему милому уезжать. Он пошел к отцу просить моей руки, но ему отказали. Тогда он предложил мне бежать. Я обняла его, нежно поцеловала и только спросила: куда? «В Нью-Йорк, к моей матушке». Той же ночью мы сбежали. Я долго плакала, прощаясь с братом, — он был посвящен в мои тайны. Жизнь с родителями угнетала его не меньше, чем меня. Он пообещал, что через пару лет, когда подрастет, приедет ко мне в Нью-Йорк.
