Впереди у побеленной каменной стены имения с коваными железными воротами стояло много автомобилей и машин скорой помощи. На некоторых автомобилях были знаки, указывающие на их принадлежность к определенной службе новостей; ну а машины скорой помощи были старым трюком: они были переоборудованы в передвижные фотолаборатории; разумеется, сирены при этом сохранялись, и они могли передвигаться с большой скоростью, когда в этом была необходимость. Рядом на холодном мартовском воздухе, смешивая дым сигарет и сигар с клубами пара изо ртов, стояли сотни репортеров, фотографов и операторов кинохроники, слетевшихся со всей страны, словно мухи на труп животного. Довольно далеко от ворот, но в пределах видимости стоял ветхий заброшенный дом, ставший приютом для десятков газетчиков.
Ворота охраняли несколько полицейских из Нью-Джерси. Они казались такими же мрачными, как и погода в Саурленде. На них были светло-синие форменные куртки, фуражки с кожаным козырьком и брюки для верховой езды в желтую полоску.
– Они похожи на мальчиков-хористов из «Студента-принца», – сказал я.
Уэйтли изогнул одну бровь, кажется, в знак согласия, когда нас пропустили в ворота.
Больше, чем средний дом, но меньше, чем дворец, особняк Линдберга, стоящий на небольшом, очищенном от леса участке земли, представлял собой живописное строение в два с половиной этажа с двумя фронтонами, затерявшееся среди лесов и холмов Саурленда. Дорога обогнула побеленный дом, миновала широкий двор, свернула на запад, и мы оказались на небольшом мощеном дворе, запруженном машинами. Частокол, окружающий большой, похожий на французскую помещичью усадьбу дом, придавал ему уютный, цивилизованный оттенок, как и ветряная мельница, лопасти которой то и дело принимались вращаться под действием холодного ветерка, однако все это никак не компенсировало одинокости этого окруженного девственной природой островка.
Все имение оставляло впечатление незавершенности: если не считать посадочной полосы за двором перед домом, участок вокруг дома еще не был благоустроен – он представлял собой унылую мешанину из снега, сорняков и грязи. На большинстве окон в доме не было занавесок.
– Когда Линдберги переехали сюда? – спросил я у Уэйтли, когда он остановил машину.
– Они приезжали сюда только на уик-энды, – ответил он.
– И давно они начали приезжать сюда? – спросил я, хотя был уверен, что люди не могли жить в этом имении больше одного-двух месяцев.
Уэйтли подтвердил мое предложение:
– С января.
– Где они живут остальное время?
Уэйтли нахмурился, как хмурятся взрослые люди, когда дети задают им одни и те же бессмысленные вопросы.
– В Некст Дэй Хилле.
– Это где?
– Поместье Морроу. В Энглвуде. Пойдемте.
Он вылез из машины, и я тоже. День был холодным и пасмурным, и я был рад, что взял с собой перчатки. Уэйтли вытащил из машины мою сумку и подал мне. Я думал, что он сам понесет ее, но он не был моим дворецким, и мне пришлось тащить ее самому.
Я последовал за высоким англичанином к гаражу на три машины. Он открыл дверь, и нашему взору предстала группа копов, работающих на временном командном, пункте. Была вторая половина дня воскресенья, но никто не отдыхал. Полицейский у коммутатора отчаянно манипулировал штепселями, переключая звонки на соседний походный стол, заставленный телефонами, вокруг которого столпились люди в штатском; за двумя другими столами полицейские в форме сортировали почту, выбрасывая ненужную корреспонденцию в уже переполненные корзины. Трещали два телетайпа, выплевывающие бумагу прямо на цементный пол, на котором извивались телефонные провода и электрические шнуры; запах дыма сигарет и сигар смешивался с запахом дымящегося горячего кофе.
– Здесь, сэр, – сказал мне Уэйтли; слово «сэр» у него прозвучало удивительно дерзко, – собираются сотрудники полиции.
– Эй, – сказал я, – я должен поговорить с...
Но в этот момент он вышел и закрыл дверь, не дав мне договорить фразы, заключительным словом которой должно было стать слово «Линдберг».
Ко мне со скучающим видом подошел пузатый круглоголовый полицейский лет пятидесяти с жесткими маленькими глазами за очками с проволочной оправой и лицом, таким же помятым, как и его коричневый костюм.
– Кто ты такой? – спросил он монотонным голосом, который едва не сорвался на крик. – Что тебе нужно?
Я решил, что следует показать ему свой жетон, что и сделал после того, как положил саквояж.
– Геллер, – сказал я, – Чикагское полицейское управление.
Он не взглянул на жетон, а продолжал смотреть на меня, потом медленно уголок разреза в том месте, где должен был быть его рот, приподнялся – то ли от удивления, то ли от отвращения, то ли и от того, и от другого.
– Я приехал, чтобы встретиться с полковником.
– У нас здесь несколько полковников, сынок.
Я пропустил эту фамильярность мимо ушей и спрятал жетон.
– Вы здесь старший?
– Старший здесь полковник Шварцкопф.
– О'кей. Позвольте мне тогда, поговорить с этим полковником.
– Он сейчас совещается с полковником Линдбергом и полковником Брекинриджем.
– Ну тогда скажите им, что прибыл полковник Геллер.
Он ткнул меня в грудь своим твердым указательным пальцем:
– Это не смешно, сынок. К тому же тебя никто сюда не звал. Тебе здесь нечего делать. Лучше тебе вернуться в Чикаго вместе с остальными жалкими проходимцами.
– А еще лучше тебе поцеловать мою задницу, – весело сказал я.
Маленькие глазенки расширились, он хотел на меня наброситься.
– Не трожь меня, старик, – дружески предупредил я его, подняв одну бровь и указательный палец.
Более тридцати пар глаз копов штата уставились на меня, готового сойтись в рукопашной с зарвавшимся коллегой, вероятно, каким-нибудь несчастным инспектором.
Это был неприятный момент, который мог закончиться плачевно для меня.
Я поднял обе руки ладонями наружу, сделал шаг назад и улыбнулся.
– Извините, – сказал я. – Я проделал длинный путь и немного утомился. Здесь все находятся под давлением, и у всех нервы немножко напряжены. Давайте не будем ссориться, а то газетчики выставят нас круглыми дураками.
Инспектор (или кто он там был) подумал над этим, потом холодно и достаточно громко, чтобы как-то спасти свою репутацию, произнес:
– Покинь командный пост. Тебе здесь нечего делать.
Я кивнул, поднял свой саквояж и вышел из гаража.
Качая головой, проклиная тупость инспектора и свою, я постучался в дверь недалеко от большого гаража. Я хотел уже стучаться второй раз, когда она приоткрылась, и из нее выглянуло бледное и красивое женское лицо; коротко подстриженные волосы дамы были такими же темными, как ее большие карие глаза, страстный блеск которых несколько контрастировал с ее розовощекой, свежей красотой.
– Да, сэр? – спросила она, произнеся букву "р" на шотландский манер, тоном, в котором сквозила тревога.
Я снял свою шляпу и улыбнулся вежливо.
– Я полицейский. Приехал сюда из Чикаго. Полковник Линдберг просил...
– Мистер Геллер?
– Да, – сказал я, радуясь тому, что меня не только приняли за человеческое существо, но и узнали. – Натан Геллер. У меня есть удостоверение личности.
Она улыбнулась усталой, но обаятельной улыбкой.
– Пожалуйста проходите, мистер Геллер. Вас ждут. – Взяв мое пальто, шляпу и перчатки, она сказала: – Меня зовут Бетти Гау. Я работаю на Линдбергов.
– Вы были нянькой ребенка.
Она кивнула и повернулась ко мне спиной, прежде чем я успел ее еще о чем-то спросить, и я пошел за ней через комнату, похожую на приемную, – хотя в тот момент в ней никто не читал журналов, не слушал радио и не сидел за столиком для игры в карты, – в коридор. Следуя за ее аккуратным, мерно подрагивающим под простым бело-голубым платьем в клеточку задком, я впервые в этот день испытал положительные эмоции.
В кухне, площадь которой была больше площади моей однокомнатной квартиры, женщина лет пятидесяти с лошадиным лицом в белой поварской одежде мыла посуду. За большим круглым дубовым столом, сложив руки словно для молитвы, сидела маленькая изящная женщина лет двадцати пяти с красивыми голубыми глазами, в которых застыла тревога, и печальной улыбкой на строгом прекрасном лице. Перед ней на столе стояли явно не тронутые чашка с мясным бульоном и поменьше – с чаем.
Я сглотнул и остановился. Сразу узнал в ней жену полковника Линдберга, Энн.
– Извините, – пробормотал я.
– Миссис Линдберг, – сказала Бетти, сделав жест рукой в мою сторону. – Это мистер Натан Геллер из чикагской полиции.
Бетти Гау удалилась, а Энн Морроу Линдберг поднялась – я не успел попросить ее не вставать – и протянула мне руку. Я пожал ее – кожа была холодной, зато улыбка теплой.
– Спасибо, что вы приехали, мистер Геллер. Я знаю, мой муж очень хочет встретиться с вами.
